Солнце в твоих руках

      Дверь. Трюмо. Стены. Джун стоит на пороге и перебирает в голове ругательства. Немного в собственных чувствах путается, но ругательства всё равно перебирает. В прихожую с кухни прямоугольником ползёт свет, а воздух пахнет сладко. Кто бы Джуну подсказал, куда от этой сладости деться и как в эти световые потоки не заходить. Ведь должна же быть гордость. На углах самообладания должна быть боль. Под звон тарелок тело теряет силу, и дверь сзади оказывается единственной опорой. Джун ей за это благодарен. Потому как на белой стене вешалка отяжелена тёмно-синим двубортным пальто, на трюмо ключи, а у ног, совсем рядом, чёрные челси. Смотреть на всё это оказывается почему-то слишком, и парень закрывает глаза, вдыхая больше необходимого. Намного больше.       Воздух пахнет сладко. Воздух пахнет духами Сонхва.       Джуну открыли дверь и, впустив внутрь квартиры, оставили на виске невесомый след тепла. И, если соблюдать правила честности, у Джуна непозволительно затянувшееся дежавю — стабильный день сурка на имеющейся выходной в неделе. И абсолютное непонимание, как это всё остановить. Ведь внутри всё живёт только ради этого тупого, кусками рвущего кожу момента. Пройти через крики, через оглушающую здравость рассудка, пустить тысячу слов в пустоту — и вернуться к исходной позиции, где синее пальто на белой стене под копирку рисует все эмоции жизни. Всё в маленьком квадратике видения, и правда строится под этот выбранный ряд.       Пальто, стены и жёлтый свет кухни. Зависимость, что похлеще никотиновой, с безусловностью отрицается.       На кухне всё как всегда, когда обитает там не Хонджун: тарелочки, кружки, непонятные ёмкости с непонятным назначением применяемости, продуктов в половину больше, чем в соседнем продуктовом, и белёсость воздуха совсем не от сигарет. Разделочная доска в чём-то измельчённом зелёном, и парень ни в жизнь не определит, что это за трава. Или овощ? В этом же точно есть разница? И то, и то — из земли, для Джуна этого знания было всегда достаточно, тем более что единственное интересное для него на кухне — это удобное окно. Прямо скажем, мультизадачное окно.       Сонхва берёт ту самую доску и ссыпает зелёные кусочки неведомого продукта в сковородку, перемешивая получаемую смесь. Пахнет, без удивления, вкусно. — Мне же не стоит спрашивать, чем ты питаешься, когда меня нет? — Пак подносит ложку с содержимым сковородки к губам и, подув на неё, пробует еду на вкус. — Намного интереснее вопрос, почему тебя здесь не бывает, — эмоции струнами в мелодии и Джун вступает в такт, направляясь к самому интересному для себя в кухне. — Или зачем ты вообще приходишь? — створки окна поднимаются вверх, и, опираясь на подоконник, парень смотрит в лицо напротив.       Там эмоции играют ещё интереснее.       Замирая с ложкой в руках, Сонхва возвращает внимание Хонджуну. — Зачем? — выгибая бровь, темноволосый вкладывает в вопрос всё возможное удивление, подчёркивая замешательство ярким красным. — Ты спрашиваешь, зачем я прихожу к тебе? — Ммм, да, — в пачке две, и это, похоже, последнее хорошее на сегодняшний день, — вопрос, вроде, и звучал именно так.       Сонхва откладывает столовый прибор в сторону и разворачивается спиной к плите. Смотрит так, что Джун ощущает комплексные разряды по коже, понимая, что навыкам Ёсана до такого ещё как до Азии в самой неудобной позе. У Пака опыт непомерно больше и практики на все возможные помехи со стороны. Ким, даже при всём желании, выиграть не сможет. — Тогда я не понимаю сути вопроса. Ты не хочешь, чтобы я приходил?       Хонджун с этими словами эмоционально рвётся, оставляя для кухни молчание. Потому что сказать «да» невозможно, а отрицание не будет ни с чем сочетаться. Ни с Сонхва, который смотрит так, будто действительно не понимает, ни с часами. Которые тикают.       Ким с иронией смотрит на белый круг над дверью. — Я не хочу, чтобы ты воспринимал меня как привычку, — он переводит взгляд на тёмное отражение чужих глаз. — Не хочу, чтобы ты приходил сюда с целью накормить, поменять батарейку в часах и чтобы удовлетворить свои физиологические потребности. Уверен, у тебя есть для этого более беспроблемные варианты.       Злость от каждого слова льётся по венам с пульсацией и, когда пространство коротает током осознания напротив, Ким, сам того не контролируя, начинает дышать часто-часто. Правда режет будто физически, срывая сердцебиение на отрывистый ритм. У визави же дыхание скомкивается бумажным самолётиком, и под этим давлением взгляд дрожит неприкрытым отвращением. — Повтори.       Размеренность и спокойствие голоса бьёт оставшееся самообладание, которого и так было не особо-то много в Хонджуне. Никогда не хватало, чтобы сперва думать, а только затем говорить. — Я устал быть твоей шлюхой. Найди себе другую задницу, — огонёк зажигалки облизывает кончик сигареты, и уголки сердцебиения заминаются дымом. — Поуслужливее и без запросов.       Сонхва сперва смотрит в обдуваемый дымом проём окна, пытаясь найти за белёсостью насыщенность глаз, но из-за того, что последние не смотрят дальше полосок пола, он замирает на размытых очертаниях перед собой. Из-под крышки сковородки густо валит пар, покрывая маленькими капельками белую плитку кухонного фартука. Собираясь вместе, они катятся вниз непонятно зачем и куда. Русоволосый парень понемногу окутывается терпким дымом своей белой привычки, и с каждым мазком серого кажется, что его осязаемость становится всё более иллюзорной.       Пак тушит синий танец газа вокруг конфорки и, опираясь руками об уголки плиты, смотрит на скользящую по белым квадратикам прозрачность влаги. Они летят вниз, как и всё остальное сейчас. Зачем и для чего — тоже не ясно. Выдыхая, темноволосый видит в смешанном воздухе лишь опасность. — Джун, зачем ты так? Всё, чего я когда-либо хотел — был ты. Только ты. Мне не к кому больше идти.       Смех позади звенит стеклом стаканов, в которых только обжигающая жидкость боли и отчаяния. Сонхва упирается подбородком в плечо, бросая боковой взгляд на тонкую фигуру в завесе из дыма и звона. Даже объёмность тёмно-красного свитера не скрывает миниатюрности телосложения, и Пак от этого только больше теряется в витках эмоций. Ведь ужасно хочется руками под этот свитер. — Как иронично.       Скользить пальцами по рёбрам и поднимать красную ткань выше. Только так. Только с летящим вниз дыханием.       Джун достаёт из пачки ещё одну сигарету, завершая с этим на этот день. — Иронично, что несмотря на это, ты не можешь решить все свои проблемы, — он с издёвкой тянет широкую улыбку и смотрит сквозь пространство на старшего. — Вернее, не можешь решить всё то, в чём я выступаю проблемой. Сколько уже? Год? Я даже не помню, что было раньше — моя фиговая вписываемость в твою безупречную жизнь, или твоя небъебенная безупречность, которая нам не позволяла быть вместе? Но, впрочем, не мешала тебе трахать меня после пар на съёмной квартире.       Пак раздосадовано дёргает головой, прикрывая глаза на разливающиеся внутри эмоции. — Хонджун… — Нет, ну мне просто интересно, сколько ещё мне быть твоей тайной? — парень откидывает скомканную пачку в мусорное ведро и крутит в руках зажигалку. — Сколько оставаться в роли удобного места и безотказного средства любви раз на неделю? И куда всё это дерьмо приведёт нас? — смотрит в упор и замирает. — И есть ли вообще это «мы»?       Ещё сохраняя себя в руках, Пак чувствует, как с каждым вопросительным знаком способность держаться падает на пол и срывает за собой черты лица. Ночные кошмары начинают вести свои игры в сознании, выстраивая самые неприятные воспоминания детства и юности. С характерным лязганьем металла на заднем фоне у горла разрезается такая вязкая потребность. И вот тут сохранность ломается, выпуская шальные порывы эмоций.       Зажигалка из рук Джуна забирается с лёгкостью и, наблюдая за тщетными попытками её возврата, Сонхва уже не способен отступать назад. Теперь только вниз. Он берёт последнюю сигарету и прикасается ею к губам Хонджуна. И смотрит уже на эмоции в его глазах.       Джун оторопело замирает, анализируя смысловую нагрузку такого жеста, а после, когда поднимает взгляд на два тёмных зеркала глаз напротив, слышит, как в голове чиркают спички. Вот у них точно услужливость стоит в графе изготовителя. Вопросы плавятся в получаемом жаре, и, ведомый этим, парень обхватывает сигарету губами. Вступая в предложенную игру. Щурясь на два коротких вдоха, Джун втягивает щёки и приподнимает подбородок к руке с зажигалкой.       Воздух содрогается потоком обжигающего тепла, что выскальзывает из металлического ободка, и пространство опять заполняется серым.       Сонхва откладывает зажигалку на подоконник и притрагивается ладонью к тёплой шее Кима. Очерчивает пальцами линию челюсти, надавливая чуть ниже от уха. — Я хочу приходить к тебе, — хватка становится ощутимой, и глаза заполняет муть слишком глубоких вод. — Только к тебе. Имея сотню других вариантов — никто, — порция дыма прямо из губ в губы, и произнося последнее «Только ты», Сонхва сминает горькую мягкость напротив.       Сердце в груди переходит на басы, и когда Пак нагло скользит языком по никотиновому привкусу во рту, всё в голове выстраивается в простую цепочку действий. Отдать. Всё отдать. Не оставляя ничего для себя.       Сонхва отрывается от губ и, обдавая горячим дыханием участки кожи, смотрит выжидающе. Даже толком не осознавая, как формируется понимание, Хонджун подносит к своим губам сигарету и делает ещё одну затяжку. Когда получаемый никотиновый воздух выпускается наружу, губы опять накрывает чужая требовательность. На мысли, возможно ли задохнуться в таких манипуляциях, Джун чувствует, как по руке с сигаретой опускаются шероховатые подушечки пальцев, и то, как старший вынимает тонкую из сжатия среднего и указательного, цепляя ободок кольца. Дальше прикосновения танцующим холодком под свитером, и кожа спины покрывается маленькими мурашками, вызывая необходимость прижаться к человеку рядом. Физиологически всё легко объясняется, но с логикой это всё равно никак не соотносится.       Красный свитер тянется вверх, размыкая влечение губ, и Сонхва опускается ниже, забирая всё больше и больше того, что так ему необходимо. В увлеченность вклинивается болезненное втягивание воздуха сверху, и, опираясь на подбородок, темноволосый ищет причину возникших неудобств. Джун закусывает губы и, капризно шепча «холодно», косится на открытое окно. В нём снежинки летают с однозначным смыслом температурных условий, и Ким жмётся к груди старшего ещё сильнее.       Целуя углубление на плечах Хонджуна, Пак сжимает нежную кожу на талии и подталкивает корпус вверх, чтобы взять парня на руки.       В изломанной вдохами тишине комнаты Джун вспоминает то, что, так или иначе, Сонхва — это его единственное желание. Что вся пустота звенит именно от необходимости плавиться в диалоге прикосновений. Что вся боль, какая бы она ни была и какие бы доводы не приводила, завязывается на одном банальном «скучаю». И с получаемым вниманием становится так всё равно, что словесный диалог опять был прерван чужим напором, чужим умением говорить нужные слова. Наверное, Джун и вправду слепой дурак, но он верит. Даже сам не знает во что — то ли в боль, играющую в глазах Сонхва, то ли в то, что такая потребность не может быть многоразового использования. Или, может, просто действительно гордости уже не осталось. Важно ли? Всё ведь и так уже катится вниз. — Я не буду этого делать, если ты не хочешь, — завязывается уже у самой кровати, когда Сонхва сидит на полу у ног Джуна и невесомо прикасается к его коленям. — Давай уже без этого. Поздно, как минимум, на десяток твоих поцелуев, — зарывается руками в тёмные волосы Пака и усмехается с глупой правды о самом себе, — или и того больше. — Я не… я не прихожу к тебе для этого.        Обиженно. С открытости Сонхва хочется убегать дальше, потому что понимания, что с ней делать-то, нет. — Просто прикоснись ко мне, Хва. Это будет моя инициатива.       Пак опускает голову, приобнимая Джуна со спины. — Ты ужасный придурок, — целует живот, втягивая мягкую кожу, а затем скользит языком ниже пупка, обрывая тем самым возможность ответа. — Ужасно капризный малыш, — смотрит из-под ресниц и цепляет зубами собачку на молнии. Медленно тянет её вниз.       С капризностью Джун и поспорил бы, но вот реальное неумение контролировать и сопоставлять свои желания портит весь запал. Слово «малыш» всегда раздражало самолюбие, в то время как тело млеет будто бы под воздействием психотропных препаратов, и Киму приходится смиряться с тем, что он хочет слышать это ещё и ещё.       Минута истомляющих прикосновений, и выдерживать то давление, что оказывают руки Сонхва, не выходит. Отчаянно хочется больше. Так, чтобы чувствовалось полностью. Он толкает старшего вниз, опираясь на его плечи руками и, заваливаясь на него всем телом, срывает с петель пуговицы удушливо белой рубашки. Открывая смуглую кожу груди. Руками. От ключиц к косым мышцам живота. Ведя пальцами ниже. И чужое сбитое дыхание у самых губ.       По полу растекается прохладный воздух из открытого окна на кухне, и, представляя, как на улице снег танцует в лёгких порывах ветра, Хонджун соизмеряет свои движения с этим тактом. Руки Сонхва прижимают покачивающиеся бёдра ближе к себе, позволяя только возбуждению управлять нормами приличия в происходящем.       Не контролировать их вообще.       Джинсы и бельё под воздействием прикосновений оказываются уже слишком низко, и Джун снимает их полностью, параллельно расправляясь с брюками Пака. Когда тонкая ткань соскальзывает с ног, Сонхва, опираясь на локти, приподнимается к Хонджуну, который уже стоит на коленях, обхватывая его бёдра. Темноволосый прощупывает руками тепло кожи младшего, сжимая мягкие ляжки, и прослеживает пульсирующее желание в его глазах. — Тебе нельзя делать это слишком часто. — Слишком часто, Сонхва? — с грустью и насмешливостью в ответе, и Ким тянется к углу кровати, где под матрасом лежит смазка и защита. — Мне стоит сказать, когда это было куплено?       Пак скептически оглядывает ёмкость со смазкой и ехидно вглядывается в глаза Хонджуна. — Не стоит. Будет несостыковка со смазкой. Она явно новая, а в прошлый раз оставалось…       Ким накрывает ладонью губы Сонхва и смотрит предупредительно-угрожающе, ударяя старшего коленом по бедру. На переигранный вскрик боли он притягивает лицо Пака ближе, ощутимо надавливая пальцами на подбородок. — Ты уверен в том, что хочешь сказать?       Не выказывая слабину, Сонхва подаётся вперёд, вынуждая Джуна убрать руки с его лица и ухватиться ими за плечи. Обдавая горячим дыханием шею парня, он заставляет его тело реагировать на чувственные прикосновения между ног. — А ты чётко знаешь, что я хочу сказать? — целует линию челюсти и оглаживает руками уже требующее внимания возбуждение. — Я хотел сказать, что был бы не против увидеть, как ты с собой это делаешь.       Под очередным касанием Хонджун заглушает стон в изгибе шеи Сонхва и опускается на его ноги. — Иди ты в задницу.       Сонхва усмехается, утыкаясь носом в красные щёки Кима. — Джун, ну, как бы, с твоими стараниями, — ощущая тяжелый выдох у шеи, Пак отстраняется заблаговременно. — И вот не вздумай меня кусать.       Русоволосый морщит нос, выдыхая ещё более озлобленно, и пытается дотянуться до смуглости чужой кожи. Прерывая эти попытки, Сонхва обхватывает Джуна со спины, поднимаясь вместе с ним с пола. Отодвигая застилающий кровать плед, он кладёт Кима на мягкость смятого одеяла, соприкасаясь с ним всем телом. — Злючка, — язык толкается в мягкие губы. — Маленький злобный ёжик.       Недовольно пыхтя, Хонджун пытается подцепить зубами губы Сонхва, но тот, улавливая эти стремления, опускается поцелуями на тонкую шею. В желании кусать себе не отказывая. Джун протестующе толкает старшего в плечи, но аккуратное скольжение на бёдрах смещает желание в другую направленность, и, вжимаясь пальцами в крепкие мышцы, руки уже пытаются подтянуть Сонхва назад. Ближе. Вплотную. Пак мог бы отметить эту маленькую победу, по итогу которой Хонджун оказывается в полном подчинении. Мог бы. Но Хонджун всё равно остаётся требовательным. Нуждаясь в ощутимых прикосновениях, он провоцирует, напирает каждым своим действием, срывая бумажные кусочки терпения.       А Сонхва нуждается в подчинении. Хочет полностью контролировать такого важного человека в руках. Но, наверное, в этом и обозначается вся погрешность применяемых манипуляций. Даже становясь зависимым, Ким не перестаёт быть собой. Требовательный. Своенравный. Шальной. — Хва, ну сделай уже хоть что-то!       Толкается, трётся, обиженно шуршит носом в щёки напротив, и дразнит кончиками пальцев чувствительные места. Танцует поцелуями на линиях скул.       И это ломает Сонхва. После всех попыток он сдаётся, уже даже не способный контролировать самого себя. Преломление тянется откровением эмоций, крестиком вышивая всю пряжу желаний. Нить контроля из плетений выпадает, и Хонджун, понимая это, перекатывается на старшего, подминая его под себя. Толчки становятся направленнее, и, прикрывая глаза, Джун становится самим наслаждением. Олицетворением желания и похоти. Смазка опять пахнет чем-то новым, чем-то очень напоминающим ваниль, и Сонхва вновь соглашается с тем, когда-то невзначай высказанным мнением, что Ким Хонджун хорош абсолютно по всех позициях. Чего бы ни касался, что бы ни делал — везде, чтобы им любовались и задыхались от невозможности преодолеть это восхищение.       Изящно прогибаясь в спине, Джун ведёт себя абсолютно беспутно и будто бы находит в этом единственную причину жить до смерти. Опьянённый горячими касаниями кожи об кожу, он утаскивает за собой в этот дурман и Сонхва. Заманивает в идеальную по форме и в средствах отлавливания ловушку. — Всё-таки хочешь меня полностью? — отрывая парня от зачарованных манипуляций с их телами, Пак подхватывает его мягкие бёдра и проводит своим членом между ягодицами. — Почему такой непослушный?       Джун с вызовом смотрит в ответ и крепче сжимает плечи старшего, находя для себя нужное положение. — Если ты меня сейчас не трахнешь, то больше даже не приближайся ко мне. — Странно, — Сонхва ведёт языком по губам Хонджуна, — на кухне речь шла в другой последовательности, — смотрит глубоко, выуживая все нужные эмоции. — Я запутался в том, чего же ты хочешь.       Ким толкается с влажным поцелуем, наверное, объясняя таким образом то, что словами не сказать и, замирая у лица, дышит очень и очень рвано. — Ты мне нужен. Тебя хочу. Ты только мой.       Звучит отчаянно, на последних возможных эмоциях, и, крепко держась за плечи, Джун метит их болезненным укусом. Пак поражённо смотрит на парня перед собой и тоже теряет способность подбирать слова. «Только его». И все попытки подчинить Кима никогда не были успешными — с одним простым следом они летят к херам, и визави опять доминирует, способный, кажется, отбелить все самые неприглядные средства манипуляции.       Хонджун слишком чистый для чёрной тени Сонхва, которая жаждет податливости, удобности, безропотного подчинения. Ей нужен удобный Хонджун.       А Хонджун делает самого Сонхва удобным.       Это солнце в руках изжигает весь голод и защитные установки. С ним безопасно, и Пак чувствует, что больше не сможет уйти.       Держа Кима крепче, Сонхва позволяет делать всё, что тот хочет. И ещё с несколькими укусами он и сам срывается на простые потребности, толкаясь в Джуна сильно. Сладко. Чтобы только слышать глубокие стоны, чтобы оставлять на коже маленькие отпечатки пальцев и смотреть, как они, подобно снегу, белеют на короткие мгновения. А бёдра Кима действительно хороши, они и вправду сводят с ума. Мягкие, упругие, и Пак опять не уверен, что с его возбуждаемостью всё в порядке. С перебором. Остро.       Он опускает Хонджуна на спину, задавая необходимый темп, кайфуя от каждого содрогания в теле парня. И идёт дальше, доставляя удовольствие не только себе. Проводя пальцами по головке члена, Пак вслушивается в дыхание сверху, улавливая нужные знаки, чтобы делать лучше. Целует особо чувствительную сейчас грудь, очерчивая языком розовые контуры, и думает о том, насколько же часто Ким играет с собой, если и этого ещё недостаточно. Нос щекочут ванильные нотки смазки, и яркие картинки в голове заставляют улыбаться. Сонхва гладит возбуждённого до предела Джуна и шепчет ему на ухо свои догадки относительно средств его маленьких шалостей. — Твои игрушки тоже пахнут ванилью? — с поцелуем в кончик уха. С выверенными движениями и нужной паузой. — Они равноценная замена меня? — Нет, ну ты… — обиженно выдыхает, тыкая носом в висок старшего, — нечестно, ты мухлюешь… — пальцы зарываются в длинные чёрные пряди, и, тихо простанывая последний слог, Хонджун пачкает руку Сонхва.       Смущённо хмыкая, Пак наконец-то расслабляется и, сминая губы младшего, сам теряет на время реальность, которая разливается цветными вспышками в сознании.       Наполнение комнаты цельное. От форм до звуков. Дыхания повторяют свои прообразы и витками заполняют углы коробки для жизни. С жизнью внутри. Даже свет на кухне горит, потому что забыли. Или же оставили намерено. — Расскажи что-нибудь. — А что ты хочешь услышать?       Пак поправляет нарушенный порядок укладки русых волос, невзначай прикасаясь запястьем к щекам. — Что-нибудь хорошее.       Рука замирает на этой просьбе, и Сонхва смотрит в боковой перспективе на беззаботные черты лица Джуна. Сморгнув несколько раз, Пак опускает руку на одеяло и ищет там, в складках, что-то подходящее для ответа. — А что в твоём понимании хорошее?       Джун приподнимается на локти и подбирается ближе с старшему. — То, что заставляет человека чувствовать себя хорошо. У тебя после семинаров задавать глупые вопросы вошло в привычку? — Нет, — Сонхва смеётся и возвращает ладони на оказавшееся совсем рядом лицо. — От дефиниций зависит то, о чём мне следует говорить.       Лицо с глазами, и смотрят они недовольно. — Ты же можешь говорить простыми словами, почему опять-то?       Пак склоняет голову набок, умиляясь с этой реакции и, смотря с прищуром, обводит мягкие щёки по кругу. — Мне просто нужно понимать, что именно ты определяешь как хорошее. Ведь, знаешь, для убийцы убивать — это тоже хорошее. — Ну я же об усреднённых понятиях говорю, а не о специфических отклонениях!       Напротив смеются, и Джун кисло дует щёки. — Ну что не так-то? С чего ты смеёшься? — С того, что ты тоже не всегда говоришь простыми словами. — Это ты виноват со своими постоянными вопросами. Научил крутить слова так, чтоб нихрена не понятно, но зато по-умному.       Темноволосый закусывает нижнюю губу, посредством боли не позволяя возвращаться тем чувствам, что на превосходстве завязаны. — Значит, по-простому хорошее?       Ким кивает. — Неинтересный получится рассказ. Мне, в лучшем случае, удастся привести в пример всего два аспекта. — Интересный. Рассказывай давай. — Ну, первый о страхах и запретах, которые получилось преодолеть, — Сонхва прикасается пальцами к нежной коже уха и подбирается к первому колечку серёжки. — Когда стал жить отдельно от родителей, поступив в университет, как они того и хотели, я впервые начал хотеть сам. Никто не контролирует, никто не пытается сделать меня выгодным сыном, — второй прокол с маленьким зелёным камушком, и Пак обводит его по граням, прокручивая гвоздик. — Было необычно чувствовать себя свободным хоть в какой-то степени. Да, я продолжал поддерживать статус семьи, выстраивая своё поведение в университете правильными формами, но за пределами… — лицо озаряется хитрой улыбкой, и парень подтягивается к следующему колечку в хряще. — Конечно, нужно было знать места, чтобы на следующий день не стать первой обсуждаемой новостью, но я всегда умел их находить и почти всегда выбирался сухим из воды. — Почти? — заинтересованность в хрусталиках глаз, и Сонхва всё продолжает бороться со своим не до конца преодолённым восхищением. — Было несколько моментов. Помнишь, я рассказывал о действии звёзд? — Да ладно! — Джун поражённо приоткрывает рот. — Не говори, что тем парнем был ты!       Сонхва смущённо улыбается и прокручивает последнее, золотистое колечко на ухе. Это было подарено им. — Да. Но знаешь, это всё быстро надоело. И если говорить о хорошем, то дальше третьего курса соответствий нет. В двадцать один стало ясно, что на смену одному контролю пришёл другой, и что обязательств только прибавилось. Собственная жизнь, статус семьи, и при этом нужно вносить квартплату, если хочешь жить отдельно. Хорошего мало.       Сонхва замолкает. Ким подбирается на локтях вплотную и, слегка опуская голову, заглядывает в глаза старшего. — А что второе?       Их взгляды встречаются. — Второе? Не думаю, что второе. Если у нас условие говорить честно, и если говорить именно о хорошем, то при появлении в моей жизни второго, я понял, что оно, на самом деле, является первым. И, — Пак выдыхает, соскальзывая рукой на шею Джуна, — если говорить о нём, то всё оно будет о наглом парне, который явно не знал о слове субординация, когда в сотый раз повторял мне своё: «Профессор Пак, а вы покурите вместе со мной?».       В глазах напротив много. Напротив точно соотносят этот момент с тем самым «хорошим», о котором спрашивали. И Сонхва хочется целовать каждый уголок этих эмоций, каждый сантиметр на этом лице. Безупречная ловушка. — Ну так покурили же, значит, не так это и плохо. — Только я до этого не курил. — Ну да, ты принимал ЛСД. — Это было всего несколько раз! И давно! И неправда, — Сонхва обиженно упирается взглядом в потолок. — Вообще, забудь, что я тебе это сказал. — Ты просишь забыть самое живое, что ты о себе когда-либо рассказывал? Ты очень странный…       Ким откатывается на своё изначальное место, подтягивая под себя ноги.       Оглядывая свернувшегося калачиком парня, Пак в замешательстве прощупывает воздух, который будто точечно пронизан маленькими холодными камушками. Хмуря брови, Сонхва бросает взгляд на дверной проём. — А почему так холодно?       Через несколько секунд немой паузы, Хонджун пришибленно зыркает на старшего. — Хва-а, а мы закрыли окно? В ответ пораженчески прикрывают глаза.       На маленькой кухоньке, подгоняясь порывами ветра, спиралью танцует снег. Кружит в световых лучах лампы, и опадает на пол мокрыми пятнышками. А в воздухе витают ванильные нотки дорогих духов Сонхва. Шалости Джуна всегда скрывают весьма рациональные мысли.