Очередная авантюра

      Теперь на этом столе только красные салфетки. По шестьдесят салфеток в каждой из трёх пластиковых салфетниц. На втором столе жёлтые салфетки, а на третьем — зелёные. Итого пятьсот сорок салфеток, по сто восемьдесят салфеток на каждом столе и шестьдесят в каждой салфетнице.       Все тарелки стоят перпендикулярно друг другу, пиалы с фруктами расставлены по цветам в левом конце стола, следом идут овощи, потом канапе, а в правом конце стола мясные закуски. Ножи, вилки и ложки — идеально ровно и симметрично лежат в салфетках. И так — на каждом столе.       Идеально. Теперь идеально. Хотя, если бы салфетницы были бы деревянными было бы лучше. Я спустила на это полчаса, но оно того стоило. Я не смогу спокойно дожидаться выступления, смотря на подобный "беспорядок".       Мне пришлось опередить родителей и на два часа раньше запланированного ими выезда, чтобы подготовить для себя шведские столы. По дороге сюда из дома папиного покойного отца в Беллуно, в котором мы остановились, я чуть не заблудилась пару раз, но пришла, как и планировала за сорок пять минут до прибытия родителей. Им я оставила записку, что встречусь с ними за пять минут до открытия дверей.       Уболтав администратора, который смотрел на меня, как на сумасшедшую, разрешить мне помочь официантам подготовить стол, я буквально расставила все в нужном мне порядке. Я бы не смогла спокойно есть и "наслаждаться" вечером, не расставив все в моей любимой последовательности.       Когда я начала быстро переставлять почти всё расставленное официантам, меня сначала хотели остановить, но после всё же решили не препятствовать.       Вернув перчатки и подмигнув симпатичному администратору, я вышла через задний ход. Обогнув многовековое здание, которому, наверное, почти как и всем строениям Флоренции, присущ сохранившийся стиль эпохи Возрождения, я направилась на парковку. Сразу найдя взятую родителями машину, в которой ещё находились родители, я направилась к ней, идя всевозможными обходными путями и закоулками, чтобы для окружающих было не так заметно то, что мы прибыли по отдельности.       Добравшись до автомобиля я встала рядом с дверцей со стороны матери. Отец вышел из машины и, обогнув её, открыл дверь для матери. Все люди, как и они, только прибывшие и покидающие машины, обратили свои взоры на мою мать.       Она, со всем присущим ей изяществом, повернулась на сидении и, опустив ноги, коснулась асфальта десятисантиметровыми каблуками её чёрных туфель-лодочек. Она осторожно и элегантно вышла из машины. Всё смотрели на неё, одетую в облегающую красную юбку длины миди в сочетании с белой рубашкой свободного кроя и белое пальто. В руке был белый клатч.       Черные волосы уложены в элегантный низкий пучок, спереди были выпущены несколько волнистых прядей, обрамляющих лицо. Макияж, как всегда, строгий, ничего лишнего. Лёгкий тональный крем, тушь, немного теней и, единственный яркий элемент, без которого не обходится её макияж, — алая губная помада, акцентирующая внимание на её губах, растянувшихся в лёгкой псевдоулыбке.       Я была единственной, кто заметил в глазах матери тень лёгкого недовольства, а отец... Причина недовольства была проста: возможно, многие заметили, что мы всё-же прибыли не вместе — тем самым я подорвала иллюзию идеальной семьи в глазах общественности. Плевать. Оно того стоило.       Мы направились к высоким резным дверям. Мы отдали приглашения охраннику на проверку. Охранник осмотрел нас с ног до головы и, убедившись, что дресс-код соблюдён, кивнул и вернул приглашения, на которых изящным каллиграфическим шрифтом было написано имя пригласительницы: Аксия Экспозито.       Заодно охранник вручил на брошюру, в которой была расписана программа вечера. Вместе с приглашением уже приходила программа банкета. Но эта была изменённой — банкет и свободная часть поменялись местами. Примечательно, что банкет в честь дня рождения, но в приглашении велено не дарить подарков имениннице.       Слуги открыли двери, мы и остальные гости банкета, перетекающего в званый ужин, проследовали в банкетный зал.       Открылся вид на просторный зал. Потолки, высотой примерно метров в пять, оказались, на удивление, современными: гладкие, почти глянцевые; первый ярус был белоснежным и держал чёрную подвесную люстру. Цепи соединяли основание с круглой люстрой, разветвляющейся на канделябры; лампочки в форме огонька свечи мягко освещали помещение. Второй ярус был из алебастра цвета слоновой кости, обрамленным позолотой.       В мраморном полу можно было увидеть своё отражение не хуже, чем в развешанных здесь, на светло-голубых стенах, серебряных зеркалах. Всю эту красоту можно увидеть только изнутри, благодаря тонированным окнам.       Но первым делом я полюбовались своими столами.       К нам сразу же поспешили портье. Я поспешила снять чёрный кардиган сама, прежде, чем портье сможет мне помочь. Мама же, как настоящая леди, от помощи не отказалась. Я вручила свой кардиган портье, уже собирающемуся уйти, чтобы отнести мамино пальто. Сумку я оставила при себе.       — Алина, ты восхитительно выглядишь! — Посыпались комплименты в сторону моей матери, — Каталея, ты так выросла. Как дела в школе? — теперь доля комплиментов досталась и мне.       — Спасибо, я уже учусь в университете.       — Как?! Мне казалось, тебе ещё год оставалось учиться! — Удивлялась мамина подруга, с которой она виделась несколько раз в год, когда мы прилетали в Италию.       — О, представляешь, она окончила школу экстерном!.. — начала тираду хвастовства мать.       Дальше я уже не слушала, только автоматически улыбалась и изредка отвечала на вопросы. Отец же начал общение со знакомыми и незнакомыми ему мужчинами.       Первые полчаса я "на поводке" плелась за родителями, чтобы они могли похвастаться перед важной шушерой тем, какие они "замечательные" и какую идеальную дочь воспитали. Для людей здесь это казалось родительской гордостью, но только я и они сами знали, что это именно хвастовство.       После меня спустили с поводка и приказали не мешаться под ногами и пообщаться с такими же заложниками, как и я, — детьми своих родителей, пока они болтают с важными партнёрами, по всем правилам этикета таких встреч, о погоде. Вскоре меня отправят спеть, пока все начинают трапезу, потом опять мной похвастаются, а после начнут говорить почти о делах бизнеса, потому что о всех "левых" темах уже поговорили. Никаких разговоров о политике, болезнях, религии, — всё по правилам этикета.       Будут рассказывать мелкие вести о бизнесе, делать намёки, назначать встречи.       Взяв с подноса официанта бокал красного вина, я начала искать в толпе какую-то компанию молодёжи, дабы влиться в неё. Теоретически мне ещё нет двадцати одного и пить алкогольные напитки нельзя, но это в Америке, а я сейчас в Италии и тут скорее всего будет очень скучно... Поэтому вино мне очень нужно.       Я пыталась прибиться к компании парней. Они вполне меня приняли, но их разговоры о спорте и каких-то видеоиграх меня не заинтересовали. Я направилась к компании приятных внешне девушек. Там меня встретили разговором о какой-то новомодном фильме, а после разговорами о учёбе.       Неплохо. Но слишком они чопорные и приличные. Всё это я могла услышать не покидая университета. Даже сплетен нет. Я здесь не чтобы думать об учёбе. Особенно после третьего бокала вина.       Взгляд мой оторвался от прекрасного стола, которым я занималась недавно, и переместился на винтажные часы, висевшими над дверьми. Восемнадцать часов. У меня в запасе час. Я должна успеть.       Компания парней почти одного возраста с моим сразу отпадает — не успеешь опомниться — знать будет каждый таракан. В этом возрасте парни зачастую считают секс огромным достижением и все непременно рассказывают об этом своим друзьям, а они — своим.       Меня не особо волнует мнение парней, которых я вряд-ли ещё раз увижу. Но если слухи дойдут до родителей, то мой вечер будет испорчен выносом мозга, а это не в моих приоритетах. Я просто хочу повеселиться и расслабиться.       Девушки довольно красивы. Слух точно не пустят, но опять же они слишком чопорные и зажатые. Тут понадобятся все часа три, а у меня всего один. Решено.       Я быстро нашла взглядом родителей порознь, но недалеко друг от друга. Пустив тень к группе мужчин в почти одинаковых смокингах, среди которых был мой отец, я не услышала ничего интересного: праздные разговоры о машинах и женщинах.       Тень, идущая закоулками и маскируемая лучиком света, добралась до матери. Она болтала с такими же вышколенными дамами, как она. Она говорила на неплохом итальянском про какое-то телешоу, о котором я даже не слышала.       И для этого я так напрягалась в университете, делая программу на месяц вперёд? Что бы прилететь в Италию и слушать про неизвестное мне телешоу? Даже не сплетни про чей-то развод? Надеюсь, за едой начнутся разговоры поинтересней.       Посмотрев на себя в зеркало, я осталась довольна своим внешним видом. Если с таким отвратительным красным платьем, что выбрала для меня мать можно быть довольной. А платье было просто ужасно. Облегающий верх платья, держащейся тонкими бретельками на плечах, был ещё терпимым, а вот низ... Низом была плиссированная юбка со стразами до колена. А довершал это убожество пришитый к платью "шнурок", выполняющий роль ремня.       Ткань просто ужасная. Казалось, что она полностью состояла из эластана, из-за чего было ужасно жарко. Также, благодаря этим "чудесным" стразам на юбке, кожа ног ужасно чесались и раздражалась при ходьбе, а в сидячем положении можно ощутить, как каждый страз впивается в нежную кожу бёдер.       Макияж не отличался от маминого, но это не делало нас похожими. Я всегда была похожа на отца. У моего отца несмотря на то, что он коренной американец, есть итальянские корни от отца. А вот моя мать не имеет никаких корней. Индианка. Прямой нос с горбинкой, как и у отца. Губы ни пухлыми, ни тонкими не назвать — за них тоже спасибо отцу, лицо худощавое, как и у него. Я даже ростом в него пошла — метр семьдесят два, он лишь на несколько сантиметров выше, мама же ростом метр шестьдесят.       На маму я похожа, наверное, только парой вещей: бровями, фигурой, цветом глаз и волосами (была когда-то). Хотя натуральными волосами я похожа на них обоих — чёрные, прямые волосы (хотя отцовские волосы имеют завиток) особой густотой не отличались. Уже год я хожу с каре до подбородка и негустой чёлкой, и крашу волосы в пепельный блонд. Несколько сантиметров от корней всегда оставляю чёрными — не люблю полностью окрашенные волосы на себе. Если бы не уход, подобранный мне моё лучшей подругой, почти сестрой, Эшли, волосы бы уже были, как солома.       Брови у меня не особо густые, прямые. Я не могу назвать себя худой по модельным меркам. Я скорее среднего телосложения. Всегда. Как и моя мать.       С цветом глаз будет сложнее. У матери, в теории, цвет связан с тем, что она Заклинательница солнца: светло-янтарные, даже немного золотистые. Это наша самая явная схожая черта, единственная, которая внешне может подтвердить, что она моя мать. Хотя по документам я приёмная.       Только благодаря причёске и макияжу я выгляжу на свой возраст. Родители вообще внешне на лет пять максимум старше меня.       Взяв с собой шпажку канапе из ананаса и клубники, я направилась к дверям комнаты для персонала, из которой вышла в коридор — единственному разделению между гостиницей и банкетным залом — к стойке администратора.       Он сразу заметил меня. Он окинул меня взглядом, немного задержавшись на груди. Вырез у платья достаточно откровенный, да и грудь у меня не маленькая. Я, знала, что он посмотрит на мою грудь. Как и все взрослые мужчины, с которыми мне приходилось быть на таких встречах.       Он мужчина, но молодой, ему не дашь больше двадцати пяти. И ты всегда сможешь сказать ему: "нет", и сейчас твоё желание имеет значение. Тут я всё решаю. Это просто обстановка деловых встреч на меня так влияет. Да.       Сейчас я знаю, чего хочу и, что нужно сделать, чтобы это принесло ещё больше веселья и удовольствия, а ещё я смогу избавится от этого платья. Я уже крутила в голове шестерёнки, придумывая, что скажу, и гадая, что он ответит... Азарт захлёстывал меня.       — Ты вернулась? Сразу скажу: сортировать и расставлять больше нечего. — он начал разговор шуткой. Отлично...       Я поставила бокал на стойку, слегка на неё облокотившись.       — Оу, нет. Знаешь, просто банкет пока тако-о-ой скучный и я подумала: у тебя сейчас так мало клиентов — все на банкете, тебе наверняка так же скучно, как и мне. — Я улыбнулась и нарочито медленно съела кусочек клубники, он смотрел на меня ошеломлённо, не отрывая глаз.       — Вообще-то сейчас и правда работы немного, тем более мне сдавать смену через час. — Слегка кашлянув, сказал он. — Поэтому можем поболтать, если ты хочешь.       Я взяла бокал и обошла стойку, входя в неё, и села на край стола, облокотившись о перегородку. Юбка слегка задралась. Сейчас я возвышалась над ним. Лямка платья сползла с плеча. Он посмотрел мне на плечо, потом на губы, а после в глаза.       — Не поможешь? — Спросила я, дернув плечом, ещё больше его оголяя.       Он встал. Теперь он возвышался надо мной. Подойдя почти вплотную, он поправил лямку. Я задышала чаще, в животе начало зарождаться желание.       — Хочешь? — Охрипшим голосом спросила я, протянув ему канапе.       Без лишних слов он взял меня за запястье и, поднеся шпажку к своему рту, съел кусочек ананаса. Я глотнула вина и протянула ему бокал, взяв его из моей руки, он допил его.       — А ты хорошо говоришь по итальянски. — сказал он, заложив прядь волос за ухо, слегка касаясь моей щеки.       — Я планирую сегодня снять здесь номер на ночь. Может, покажешь какие у вас здесь есть номера? — Я хитро улыбнулась.       — Сколько тебе лет? — хрипло спросил он.       — Восемнадцать. Паспорт в сумочке, показать?

***

      Подправив помаду, я ей ещё раз посмотрела на себя в зеркало номера, который мы заняли. За исключением раскрасневшихся щёк и припухших губ, всё выглядит обычно.       — Я зайду сегодня ночью? — Сказал... Чёрт, как его зовут? Он вообще называл своё имя? На бейдже должно было быть написано... Да плевать на его имя.       — Может быть... — Улыбнулась я. Он ухмыльнулся.       Пока он надевал рубашку, я уже вышла за дверь, ещё раз одёрнув юбку. Я быстро шла коридору, ощущая лёгкую улыбку. Через комнату для персонала я вошла в зал, посмотрела на часы. У меня ещё десять минут.       Прокрутив в голове произошедшее несколько минут назад, я опять ощутила приток азарта.       Когда обычные вещи выходят из под моего контроля, такие как, нарушение порядка вещей, некрасивые числа, или, когда я сбиваюсь со счёта своих действий, — я чувствую тревогу. Наверное, всю жизнь, сколько я себя помню, так оно и было. Когда-то это сильнее давило на меня, когда-то слабее. Это я не люблю.       Но то, что я люблю, было почти только что. Адреналин. Когда ты думаешь, что вот-вот тебя поймают. Когда ты думаешь так быстро, что не можешь ощущать тревогу, ты чувствуешь только то, как быстро бьётся сердце, азарт, веселье и смех, от нервного напряжения. Иллюзия отстутвия контроля. Флирт. Игра. То, чего хотите вы оба.       В своё время учителя направили меня к школьному психологу, после одно из тех редких разов, когда я попадалась на своих проделках. Они знали, что родителей лучше не вызывать.       Я рассказала тогда почти всё, что происходило со мной, исключая моменты, зная о которых психолог только ухудшит мою жизнь дома (это я уже знала наверняка). И сверхспособности, разумеется, я утаила. Тогда мне и поставили диагноз. Обсессивно компульсивное расстройство.       В детстве я могла получить за всё, что не угодно моему отцу. Недостаточно аккуратное оформление тетради, недостаточно высокие оценки, некрасивый почерк, "невежливость". В детстве я боялась даже находиться рядом с ним.       То, что я делаю, — попытки избежать его контроля. Делать то, за что дома меня ожидал конец, и не попадаться, не получать за это наказание — как лёгкий наркотик для меня. Просто жить, как обычный подросток.       Но есть у меня и другие методы. Чтение и музыка — всегда мне помогали. И семья, моя настоящая семья.       О реакции родителей, на неожиданное пришедшее им заключение психолога даже вспоминать не хочу.       За кулисами мы с звуковиками наспех ещё раз проверили настройки ушного мониторинга (мы уже делали это семь часов назад, когда я только приехала). Выглянув сбоку из-за занавеса я увидела зал.       Красота.       Сцена находилась в углу огромного зала. Зал для ужина был шикарнее и краше. Стены по левую сторону были украшены незатейливыми фресками, казалось сохранившимися со времён эпохи Ренессанса. По правую сторону открывался вид из тонированных окон в пол на пристань. Океан слегка отражал розово-оранжевый свет закатного солнца.       Стол был очень длинный и, казалось мог уместить всех гостей. На сколько мне известно, только ради сегодняшнего банкета все столики ресторана заменили на один.       На таком же восхитительном потолке, как в соседнем зале, висели три более изысканные хромированные люстры. Свет мягко рассеивался и сверкал мириадами огоньков, отражаясь в египетском хрустале, которым была украшена люстра.       Слуги открыли двери. Заиграла негромкая, спокойная классическая музыка. Гости начали входить и садиться на стулья, на которые были повешены таблички с именами.       Я с напускной элегантностью пройдя к месту рядом с родителями, села, почувствовав, как стразы впились в бёдра. Моё место оказалось у края стола с видом на пирс. По левую руку сидела какая-то девушка (скорее всего, тоже пришла с родителями), напротив сидел отец, нарочно не замечая меня, рядом с ним мать; по правую руку место пустовало, я прочитала имя на табличке — Аксия Экспозито — пригласительница. Я поставила сумку на пол, почти под стул, и сняла туфли, от которых устали ноги.       Я начала спокойно есть, следя, чтобы съесть наколотое на вилку за один раз, не набивая рта, — наверное, единственное правило этикета, которое мне нравится соблюдать. Блюдо очень вкусное: спагетти с руколой, томатной пастой.       Я решила воспользоваться возможностью и разузнать что-нибудь об этой Аксии, пока она не объявилась. Будет неприлично делать это при ней.       — Слышала, она молодая и замужем за каким-то богатым стариком. — сказала я ложь девушке, сидящей рядом, дёрнув подбородком в сторону пустого стула.       — Не знаю. — застеснявшись, она дёрнула плечами, — Родители говорили, что ей досталось в наследство поместье в Генуе и сеть отелей. Ей около двадцати четырёх или что-то типа того.       — А семья?       Она пожала плечами. Я пустила тень под столом в поиске информации. Оказалось, почти все что-то да говорили о ней. Кто-то говорил, что она живёт с каким-то стариком, владеющим сетью гостиниц, из-за денег и обслуживает, и его друзей, и даже самого говорящего вчера, а ужины устраивает, чтобы найти новый денежный мешок. Ну это вряд-ли. Другой же слух был похож на этот, только там она свела старика в могилу и унаследовала бизнес от него.       Где-то прозвучала и та версия, что ляпнула я. Кто-то говорил, что родители подарили ей ювелирный бизнес, а кто, что богатый ухажёр бросил её из-за бесплодия и она пригласила всех, кого могла, чтобы найти нового богатея, а это лишь фарс. Часто слышалось, что она риэлтор. Но все сходились в одном: она молода и безумно красива.       Живые Тени долго блуждали под столом, донося в мои уши разговоры, сыплющиеся со всех сторон. Должна признаться, я даже почувствовала лёгкую усталость. Трудно слушать сразу несколько разговоров.       Место справа всё ещё пустовало. Интересно, пригласительница вообще собирается объявится? Я уже воображала в голове, как она выглядит, её характер. Пока я для себя определила, что она молодая, красивая и, скорее всего, её бизнес точно связан с риэлторством или отелями. Ещё я уверена, что большинство слов здесь были стереотипными, мизогиническими и эйджистскими, а она не такая уж и проститутка, как о ней все говорят. И, скорее всего, почти никто из присутствующих её на самом деле не видел.       Дверь распахнулась. Я сразу повернула голову в ту сторону.       В зал вошла девушка, на вид — моя ровесница, лицо у неё было расслаблено, на полных губах, накрашенных классической матовой красной помадой, была лёгкая улыбка. Одета она в обычное, короткое, красное платье, на ногах классические, чёрные туфли-лодочки. Роста мы, примерно, одного, но она немного худее меня.       Люди замолчали. Она с необычайной для человека грацией шла к своему месту, немного стуча каблуками, и села. Я глотнула вина. Теперь она сидела буквально в полуметре от меня.       Внешне она очень походила на итальянку: худое лицо, чётко очерченные, слегка впалые скулы, выразительный, благодаря сердцевидной форме лица, на которое ниспадало несколько прядок-спиралек, подбородок. Глаза янтарно-золотистые почти, как у меня, только немного светлее и ярче — возможно, благодаря её цвету кожи и ресницам, тами же густыми, как её округлые брови, длинные и чёрные. Кудрявые волосы цвета горького шоколада она откинула за спину, обнажив худую шею. На музыкальных пальцах рук было пара колец из белого золота со вставками малахита.       Она выглядела, как итальянка, от головы до пят кожа. За одним исключением: кожа у неё бледно-белая. Как снег. Непонятно, каким образом, живя в Италии, где сильно загореть можно за день, она остаётся настолько белой. Даже покраснения от солнца нет. Она, должно быть, плавает в креме от загара.       Официант подал ей салат и вино. Она окинула всех людей за столом взглядом, остановившись на моём отце, наверное, на минуту. Её лицо исказила нечитаемая гримаса, было непонятно, что она испытывает: удивление, злость, раздражение. Через несколько секунд её лицо вновь стало расслабленным.       — Добрый вечер, уважаемые гости, — волнообразно обратилась она. — Благодарю вас за то, что приняли моё приглашение, я польщена. Приношу извинения за изменение программы вечера, наш повар неожиданно отказался от работы, и я недостаточно быстро смогла найти ему замену. Наслаждайтесь. — Люди вернулись к трапезе.       Её голос оказался необычайной красивым. Звуки её серебряного сопрано давали ощущение, словно я плавала в океане, раскачиваемая волнами, любуясь закатом, а вода обволакивала меня. Кажется, что всё спокойно, но на самом деле внутри происходит некий сложный, завораживающий, умиротворяющий процесс.       Она завела разговор с моими родителями. Меня она не замечала. Этого я и хотела на самом деле. Я просто буду наблюдать за ней, слушать, что о ней говорят, добираясь до истины, создавая иллюзию, что меня нет рядом с ней.       Из разговора стало понятно, что она всё-же риэлтор и сотрудничает с моими родителями. Жаль, что я раньше не проявила заинтересованности и не спросила у матери больше информации, чем она мне сообщила.       Наблюдая за ней, я заметила несколько интересных моментов. Она не ела, только делала вид, что ела: мелко нарезала салат, подносила вилку ко рту, размазывала соус по тарелке, — но не ела. А ещё вино у неё странное.       Для неё принесли отдельную бутылку, но, судя, по этикеткам, вино всем наливали одинаковое. Смотря на свой бокал, я видела равномерную тёмно-бордовую жидкость. Её же жидкость вела себя по-другому: сверху цвет был тёмно-красный, а к низу немного светлел и слабо желтел, и становился равномерным только тогда, когда она "смешивала" вино, слегка покручивая ножкой бокала; ещё вино, уменьшаясь от её глотков, оставляло лёгкие, почти незаметные, полупрозрачные желтовато-красные разводы. Как кровь. У меня такого не было.       Скорее всего, у меня просто разыгралась фантазия из-за этой атмосферы. По крайней мере мне теперь не скучно. Но мне хотелось это узнать, просто чтобы... Я даже не знаю зачем, скорее всего, мне просто скучно. У меня есть пара способов утолить свой интерес.       Убедившись, что на меня никто не обращает внимания, я взяла стакан с водой и начала, прикрывая ладонью солонку, засыпать соль в воду. Насыпав примерно столовую ложку, на что я израсходовала почти всю соль, я начала быстро размешивать соль в воде.       Отец разговаривал с каким-то мужчиной, сидевшим рядом с ним. В диалоге часто слышалось моё имя. Аксия беседовала с моей матерью. Отец с мужчиной вышли из-за стола и пошли в коридор, ведущий в уборную. Заподозрив неладное, я пустила за ними тень.       Услышанное привело меня в шок, я просто замерла со стаканом в руке, чувствуя, что невольно посмеиваюсь. Из ступора меня вывел официант, подёргав за плечо.       — Мисс, вам пора на сцену, — прошептал он. Я кивнула.       — Не трогайте ничего на моём месте, пожалуйста. — прошептала я, встав со стула.       Я плохо слышала небольшое обращение к имениннице и объявление о выходе моём на сцену. Я думала лишь о том, что сделаю сейчас и после.       Свет люстр погас, открылись занавесы. Помещение освещалось лишь свежезажжёнными свечами в канделябрах на столе и неярким светом софитов. Краем глаза я видела, как вернулся отец с мужчиной. Но сейчас я смотрела только в глаза, наверное, впервые за вечер посмотревшей на Аксии Экспозито.       Лёгкие мотивы, спокойного джазового ритма заиграли, и я перенеслась в мир музыки и мир её глаз. Единственными вещами, о которых я думала были опора, переходы из грудного регистра в головной, чёткость фальцета, деликатность вибрато по окончании фраз и мягкость субтона.       Вскоре, когда после пары джазовых композиций, музыка стала более заводной и "попсовой", я сосредотачивалась на том, чтобы не проскальзывали вокальные оттенки, любимого мной, рока. Только исполнив последнюю песню, я очнулась.       Оторвавшись от глаз Аксии, которая смотрела на меня, необъяснимо странно дыша, я заметила, что, казалось, такие серьёзные люди веселились и танцевали, что удивило меня, и начали аплодировать. Улыбнувшись, я поблагодарила всех, спустилась со сцены и пошла к своему месту, зная, чтó сделаю прямо сейчас.       Я шла, вежливо улыбаясь обращениям и комплиментам. Прямо у стола я "спотыкаюсь" и опрокидываю бокал Аксии, выливая содержимое на юбку платья. Послышались вздохи. Аксия лишь на секунду нахмурила брови.       — Ох, извините. Я такая неуклюжая... — я поспешила извиниться.       — Ничего, — она подозвала какую-то девушку, — Санита, найди для неё что-нибудь в моих вещах.       Девушка была похожа на саму Аксию, не копия, конечно, но самое яркое отличие — это, наверное, глаза. У девушки они тёмно-карие. Да и кожа у неё смуглая.       Я взяла свой стакан с солёной водой и сумку, и пошла за девушкой, сказавшей идти за ней. На выходе в коридор отец поймал меня за руку, крепко сжав предплечье, и прошипел на ухо: "Смой эту дрянь с лица и сделай то, зачем ты нужна, хорошо. И без выходок". Я невольно усмехнулась.       О, да. Я сделаю. Сделаю так хорошо, что этот ублюдок однажды пожалеет, что посмотрел на меня.       Мы вошли в пустой номер гостиницы. Девушка, которую Аксия назвала Санитой, рылась в шкафу.       — Держи, — она вручила мне классические чёрные брюки и свободную, шёлковую, бежевую рубашку. — Можешь сделать тут всё, что нужно. Платье можно постирать в подвале, там прачечная. Одежду можешь оставить себе. Когда закончишь возвращайся в зал.       Кивнув и поблагодарив, я направилась в предполагаемую ванную.       — Зачем тебе стакан? — вдруг спросила она.       — Чтобы было проще замыть пятно на платье. — сказала я первое, что пришло в голову.       Закрыв дверь, я положила вещи на полку. Я снимая платье, я услышала хлопо́к двери. Предполагаемая кровь немного испачкала даже нижнее бельё. Забросив платье в умывальник, я оделась.       Я начала изучать насквозь мокрый перед юбки платья. Когда я потрогала, руки немного окрасились в красный. На ощупь не липко. По логике, после вина пятно должно оставлять, хотя-бы немного, липкий след, из-за сахара в фруктах и ягодах. Хотя я никогда не сталкивалась с винными пятнами. Поэтому остаётся второй этап проверки.       Я тщательно вымыла руки. Если не ошибаюсь, мы проходили мимо кухни. Там точно должен быть уксус. А вот перекись водорода так просто не найдёшь, а хорошо бы. Конечно, можно попробовать на вкус, но мысль о том, что это всё-же может быть чья-то кровь, заставила меня побрезговать и отказаться от этой затеи.       Вылив лишнюю часть соляного раствора, я начала отжимать в стакан платье. Мне повезло и у меня получилось выжать достаточное количество красной жидкости.       Я ещё раз вымыла руки. Платье я оставила в умывальнике. Уходя, я несколько раз проверила закрыла ли я дверь. Шла я, прикрывая стакан рукой и стараясь ни на кого.       Когда я прокралась на кухню, мне повезло, потому что на ней почти никого не было, а кто был — занимались готовкой.       Увидев, что один из поваров заметил меня, когда повернулся, я рискнула.       — Где уксус? Клиентка не может вывести пятно на платье. — я говорила, не думая. Но у меня многолетний опыт выкручиваться из всякого дерьма, которое я сама создала.       — Второй шкафчик, верхняя полка. — бросил он, не отвлекаясь от работы.       Я нашла свободную конфорку. Вытащила из посудомоечной машины маленькую железную тарелку и перелила всё, что смогла, из стакана и, добавив уксус, начала ждать. Благо, особого внимания на меня не обращали, когда мне надо.       Господи, до чего я докатилась? По крайней мере, это безумное занятие отвлекало от предстоящего. Чёрт, моя тяга к экстриму меня когда-нибудь да погубит.       Ждала я образования гем-кристаллов, или их отсутствия.       В крови есть такое вещество, гем, оно входит в состав гемоглобина, а благодаря гемоглобину кровь красная. Если растворить кровь в соляном растворе с уксусом (нужно немного) и вскипятить, то в жидкости образуются гем-кристаллы, которые можно увидеть даже без микроскопа. А если кристаллы образовались — значит, что это кровь и ничто иное.       Откуда я могу это знать? А всё благодаря бабушке Эшли (они, к слову, обе сердцебитки). Она однажды упомянула об этом и даже предложила самим проверить это, а сама узнала об этом из какой-то старой медицинской газеты. Оказывается, этому методу уже больше ста лет. Так мы узнали, что перекись водорода при соприкосновении с кровью даёт пену. Всегда.       Конечно, мы, а нам тогда было лет по десять, решили это проверить. Несмотря на то, что мы на слово верили Наире и заведомо знали, что это сработает (так звали бабушку), реакция была довольно бурная. Мы даже экспериментировали: у нас была кровь старая, свежая, засохшая, свернувшаяся... Вся кровь, конечно же, была нашей. Но у метода всё-же есть исключения: если кровь была на ржавчине или под воздействием температуры свыше ста сорока градусов, то гем-кристаллы не образуются.       Сейчас я просто ждала. Вода уже почти вскипела. Послышалось тихое шипение.       Твою мать. Чёрт. В голову лезли только ругательства.       Это кровь, чёрт возьми! Кровь.       Сейчас я, наверное, впервые за всю мою жизнь была в шоке. Я ожидала, что сейчас убежусь в том, что я просто страдала фигнёй весь вечер, но было весело. Но это...       Какого хрена вообще? Она походу какая-то маньячька-каннибалка-извращенка. Это же полный... Чёрт возьми, в голову пришла мысль о вапмиризме. Если бы вампиры существовали, я бы знала. Наира бы знала и сказала.       Я тут слишком долго. Я быстро помыла тарелку и оставила её на столе. Мне нужно в номер. Сейчас.       И что мне делать? Пойти в полицию? И что я скажу? Мне показалось, что она пьёт кровь, а не вино, поэтому я, как нормальный человек, устроила саботаж? Да меня в психиатрическую клинику отправят!       В конце концов, это может быть кровь какого-то животного. Это, вроде, законом не запрещено. Духи. А если она всё-же маньячька? Я прослежу за ней и, если замечу ещё что-то подозрительное, обращусь в полицию и плевать, что обо мне подумают.       Решено.       Платье я завернула в полотенце и положила в сумку. Я смыла макияж. Достала крем из сумки и начала втирать его в шею, грудь и живот. Чёрт, интуиция меня не подвела, я чувствовала, что он мне пригодится сегодня. Но так надеялась, что в этот раз всё будет по-другому.       У меня уже просто истерика. Я плакала и смеялась, просто не могла остановиться. Когда крем впитался, оставив еле ощутимую плёнку, я начала наносить второй. Я тщательно вымыла руки, удаляя остатки всего, что попадало на кожу.       Когда истерика прекратилась, оставив после себя опустошение, и я, наконец, перестала плакать и смеяться, я поправила одежду, причёску. Выглядела я достаточно нормально, даже заметны были следы смеха, лишь глаза немного покраснели. Мышцы щёк болели. Окончательно расслабить лицо не получилось, поэтому сохранилась гримаса какой-то странной улыбки.       Я вернулась в зал. Стола уже не было, люди расслаблено танцевали и общались. Я заметила взгляд Аксии на себе, но гадать не стала. Мне просто уже было плевать. Я просто хочу, чтобы этот день поскорее закончился.       Я нашла для себя вино, по-моему, я уже две бутылки выпила. Мать вручила мне ключ от моего номера, я запихнула его в сумку. Отец затянул меня в разговор в с тем мужчиной.       Вино исправно работало, я участвовала в диалоге, но мысленно в основном была дома. Думала о том, как там мои змейки поживают, о глазах Аксии. Я пыталась абстрагироваться на столько, насколько у меня получалось.       Мужчина повёл меня в свой номер. Я не отвечала на его поцелуи, не выражала согласия. Его вполне это устраивало, ему было плевать, хочу ли я этого. Он за это заплатит. Не сейчас, но позже он ощутит последствия.       Сопротивляться я не могла. Знала, даже если этого мужика ещё получится разжалобить, то отец жалости не проявит. Он сделает больнее, чем мне может быть сейчас.       Я отвернулась, смотря в стену, просто ждала пока это закончится. Пыталась думать о чём угодно, лишь бы не ощущать происходящего. Не чувствовать желания плакать, тяжести во всём теле, кома в горле отвращения от этого сорокалетнего тела на мне, которого я совершенно не желала. Моё тело ощущалось таким слабым.       Я сдалась и начала царапать свою ладонь ногтями, больно и сильно. У моего сознания всегда получалось сосредотачивать внимание только на одном виде боли. Так делать нельзя — это я знаю, но всё равно сдаюсь и так делаю каждый раз.       Может, однажды мне хватит сил прекратить всё это. Но пока я каждый раз становилась девочкой, которая боится, что маме будет очень больно и она умрёт, если узнает об этом. Девочкой, которая убеждена, что это она будет в этом виновата.       Взрослая часть меня кричала. Она знала, что моей вины тут нет. Она знала, что мать уже знает и не умерла от этого знания. А ещё она злорадствовала, зная, что он ощутит через пару дней. Зная, что теперь он больше ни с кем не сможет этого сделать. Никогда.       Он решил, что может использовать женское тело. "Он ведь такой влиятельный и ему ничего за это не будет". Я же это у него отберу. Заставлю испытать его часть той боли, что испытывают женщины, девушки, девочки, становящиеся жертвами таких уродов, как он.       Он всегда испытывал безнаказанность. Да, самосуд — это плохо. Но я не сожалею. Если однажды я должна буду понести за это наказание, то я буду нести его, понимая, что оно заслуженно, я не буду уклоняться. Но ещё я буду ощущать, как много людей я избавила от такой-же участи, которая постигала меня.       Когда всё закончилось, я из последних сил оделась и ушла в свой номер. Я тёрла кожу до красноты, пытаясь смыть с себя всё: его прикосновения, грязь, боль. И крем.       Засыпала я изнемождённая, чувствуя, как натёртая мочалкой кожа горит. Ещё мне казалось, что я чувствую, будто Аксия думает обо мне. Казалось, вижу, как она лежит на кровати и думает обо мне. Я ненормальная.