Крадуш. Чужие души

Глава 19 После того, как я попрощался с Карелом у кахвейни, ноги сами привели меня в сад служителя Освина. Здесь было темно и тихо. Свет фонарей не дотягивался сюда, и стоило зайти за угол костела, сдвинув душистые ветви глицинии, показалось, будто я остался наедине с бездонным небом. Забравшись на лавочку с ногами, я запрокинул голову, любуясь мерцанием звезд. Я так сильно был зациклен весь день на новой жертве, что сейчас перегорел. Точно как на собрании крадушей, когда увидел, как экзаменуемые подмастерья вытаскивают душу из человеческого ребенка. Было бы глупо оправдываться — я знал, что другие крадуши так делают. Забрать юную жизнь с неопределившейся судьбой — особое мастерство. Ритуал над детьми нужно проводить с ювелирной точностью и осторожностью. Одно неверное или резкое движение зеркала — душа вырвется на свободу в любящие объятия Триединого… того самого, создавшего эльфов чудовищами. Существо с икон в комнате служителя Освина, сшитое из несочетаемых частей, больше походило на божество, способное придумать настолько жестокую шутку, чем милосердный старец, взирающий на прихожан других костелов. Интересно, если бы у меня появилась возможность задать нашему творцу несколько вопросов, какие бы слова он нашел для своего оправдания? Или оправдываться все равно пришлось бы мне? Да, я всегда испытывал отвращение к своему дару, но, повинуясь воле кузины, я прошел обучение. И так же смиренно когда-то сам сдал экзамен собравшимся мастерам. Моя жертва была молодой девицей, я нашел ее в трущобах мелкого человеческого королевства, где она промышляла воровством. Да, не ребенок. Но, может, мои умения не были достаточно хорошими, а все прочее — попытка выставить себя лучше своих собратьев? Ведь я закрывал глаза на то, кого убивают другие крадуши. Старейшины и Владычица никогда не разменивались на десять-двадцать жалких лет, которые приносил я. Они всегда забирали полноценные жизни. Яркие, юные, длиною в семь-восемь десятков. Или же, если удавалось выкрасть ребенка магов — в несколько столетий. То, что приносил я, отправлялось слугам и эльфам низкой крови, привыкшим к объедкам. Я вовсе не был героем в белом плаще, в одиночку борющимся с чудовищами. Я сам был чудовищем, которое испытывало отвращение к себе, но плыло по течению. Не жаловался, не роптал, не искал единомышленников и охотно поглощал чужие души, чтобы получить у Костлявой новую отсрочку. А потом внутри что-то оборвалось и сгорело. Но и сейчас, пройдя такой путь, я все равно не мог отказаться от своего дара. Он дурманил, как наркотик, мол, я же немного и только для себя, и за счет тех, кого не жаль. Как легко забыть, куда ведет дорога, мощеная благими намерениями. Я тихо застонал, обхватил себя за плечи и, подтянув колени к животу, съежился на лавочке. Жалкий, глупый Кериэль! Кузина обозвала бы меня слизняком и была бы права. Нужно на что-то решаться: либо я сейчас встану и пойду к пирсам, чтобы выкинуть футляр с инструментами и навсегда закрыть вопрос с проклятым даром крадуша. Либо — перестаю оправдываться. Острый приступ ненависти к самому себе прошел. Я сидел, прислушиваясь к тихому журчанию фонтана и пронзительным крикам чаек. Что-то потревожило птиц в бухте, и они высказывали свое возмущение. Ветер перебирал длинные ветки глицинии и шуршал в листве яблони. Одуряющий запах роз, смешанный с океанской солью и ночной прохладой, успокаивал. — Прости, Триединый, — прошептал я, — не имея души, сложно понимать, правильно ли я поступаю. Мир всегда казался мне серым — будто и нет вовсе ни светлой стороны, ни темной, о которых рассказывают твои служители. И только в этом городе я прозрел и начал замечать цвета и оттенки. Их ведь гораздо больше, чем белое, черное и серое! И они так прекрасны! Мне хочется стать городу защитником, сделать для него что-то хорошее. Но разве смогу я, если откажусь от своего дара? Или всем станет лучше, когда погоня отрежет мою глупую остроухую голову и отвезет ее Владычице? Подскажи, Триединый, направь меня, коли тебе есть хоть какое-то дело до того, что происходит. — Эй, кто здесь?! — раздался знакомый голос. Я запнулся и, подавившись следующей репликой странного монолога-молитвы, с подозрением уставился на фигуру, появившуюся у входа в сад. — Служитель Освин? — на всякий случай уточнил я, подумав, что обознался. Он же должен чердак обживать! — Кериэль? — с таким же удивлением протянул Оскарби. Поднявшись с лавочки, я вышел из сада под свет уличных фонарей, чтобы он убедился, что ночным гостем действительно оказался его знакомый. — Что-то случилось? Я могу помочь? — Служитель был встрепан и почему-то одет в длинный халат, наброшенный прямо поверх пижамы. — Немного запутался в себе. — Улыбка вышла кривой. Я гадал, услышал ли Оскарби что-то из моего монолога. Вроде бы бормотал тихо, под нос, и ничего конкретного сказать не успел, но сам настрой и тема... и кто знает, насколько острый у него слух? — Извини, что в очередной раз побеспокоил. — О, никакого беспокойства! — рассмеялся Оскарби. — Я сам виноват! Триединый послал мне сегодня неожиданный подарок. Представляешь, Кериэль, у меня появился свой угол. Больше не придется теснить Триединого в его же доме. — Это замечательно, — поспешил я поздравить его. — Но я, уже устроившись на новом месте, спохватился, что не погасил в костеле свет. Как голову свою пустую не забыл! Ох, и досталось бы мне от епископата за излишнюю трату средств! Выскочил, в чем был, а когда уже запер двери, услышал странное бормотание. У тебя ужасный всеобщий, Кериэль, кто-нибудь про это уже говорил? — Предпочитаю думать, что это у всех вас ужасный всеобщий, — с улыбкой, на этот раз искренней, пояснил я. — А у меня классическое произношение Старого Света. Церковник хмыкнул и, приглашающе махнув рукой, засеменил вниз по улице. — Могу помочь тебе распутаться? — тихо спросил Оскарби таким тоном, будто не верил, что я соглашусь. Но мне очень не хватало совета, поэтому я попытался тщательно подобрать слова: — Если ты можешь сделать что-то хорошее, но перед этим придется сделать нечто плохое? Служитель Освин остановился у двери дома Генты. — «Хорошее» и «плохое» — твоя субъективная оценка? — Нет, не субъективная. Конечно, осчастливить всех разом не получится, но благодаря небольшому злу можно многим помочь. — А поможет ли это тебе самому? Совершая то, что считаешь плохим, не получишь ли ты больше удовольствия, чем потом, когда настанет время для хорошего? Такой вопрос удивил меня. Я считал, что подобные задачи решаются методом «меньшего зла», которое при любом раскладе остается злом. — Если бы мне сказали, что моя смерть чем-то поможет нескольким людям, я бы не поспешил отдать себя в руки Триединого. — Оскарби зябко повел плечами и плотнее запахнул халат. — Это не эгоизм или страх перед смертью. Я бы подумал, нельзя ли как-то повернуть обстоятельства, чтобы и моя жизнь принесла пользу. Ведь смерть — финальная точка. После нее уже ничего нельзя переиграть. Но пока я живу, могу каждый раз менять и самого себя, и что-то вокруг, что в моих силах. Я почесал в затылке. — Звучит так-то, конечно, неплохо, но я говорил не об этом. Оскарби вздохнул. — Поменяй в моей скучной морали «жизнь» и «смерть» на то, что ты завуалировал, и сам решай, стоит ли оно того. Знаешь, Кериэль, я, наверное, не самый правильный служитель, но мне кажется, что ты преувеличиваешь «плохое», которое собираешься совершить. Мы все на жизненном пути то и дело сворачиваем на кривые тропки. Лукавим, ленимся, малодушничаем. Но разве это со зла? Вовсе нет. Поэтому, что бы ты ни задумал, если целью является помощь тем, кому она необходима, я благословляю тебя и помолюсь Триединому, чтобы он простил то плохое, что тебе придется совершить на этом пути. Слова служителя Освина не то чтобы успокоили меня, но все же приободрили. Нужно было признать — я размяк. Стоило только обрести крышу над головой, приятные перспективы и нескольких людей, которые по необъяснимым причинам за малый срок стали мне дороги и важны (и не как потенциальная пища!), я тут же расслабился и начал сомневаться в каждом шаге. Нужно собраться. Впереди еще много порогов, о которые легко споткнуться, и граблей, на которые — наступить. И я не разобрался с самой главной своей болью — теми, кто вот-вот приплывут за моей головой. Чтобы это сделать, мне нужно восстановить силы. А значит, я перестаю жалеть себя и сосредотачиваюсь на поисках жертвы. Поправив на плечах лямки ранца, я быстрым шагом направился в сторону «Женского дома» — день выдался слишком насыщенным. Перед тем как отправлюсь в трущобы, мне нужно привести себя в порядок. Выпью тонизирующий настой, валяющийся на полке в шкафу, приму освежающий душ — сразу полегчает. Но дойти до борделя не получилось.