Окна Монмаута

— Стой, — на крыльцо вылетает Прокопенко. За его спиной тут же возникают Свон и Сков, недоуменно хлопающие глазами. Всю неделю Генриетту мучила удушливая летняя жара и теперь природа отрывается на полную: на улице только пустился сильный ливень. Прокопенко сомневается, стоит ли вообще выходить туда за Джозефом. В конце концов, это не впервые — он и раньше сваливал из дома Своры непонятно куда и зачем. Но на этот раз все не так просто. Причина бешенства Кавински ясна: неумелая шутка о отношениях Джозефа с Линчем оказалась перебором. Прокопенко потирает скулу и тут же осекается, когда пальцы касаются наливающегося синяка. Он вообще думал, что Кавински его прикончит. Считай, обошлись малой кровью. — Да стой ты, я же пошутил! Кавински, не оборачиваясь, показывает ему средний палец. Сам он пылает от злости настолько, что даже не может придумать какое-то хитроумное оскорбление в адрес Прокопенко. Косой дождь заливает его белую майку, она неприятно липнет к спине. За недолгую прогулку до машины Джозеф умудряется наступить ногой в лужу, белые конверсы промокают и пачкаются, а вода неприятно хлюпает в подошве. Митсубиши напоминает спасение. Кей, еще даже не дойдя до неё, знает, куда поедет. Кавински небрежно заваливается в салон, даже не потрудившись отряхнуть обувь. Внутри Митсубиши всё как всегда: кожаный салон, парочка одинаковых белых очков в бардачке, пустые бутылки, баночки от таблеток и упаковки из-под презервативов валяются на заднем сидении. После свежего, густого уличного воздуха в Митсубиши невыносимо душно. Пахнет алкоголем, травкой и обычными сигаретами, чьими-то сладкими духами. Последняя нота в тошнотворном запахе удивляет Кавински и даже слегка веселит — он уж точно с девушками тут время не проводил, в неприкасаемый храм Кея доступ имеет только Прокопенко, остальные просто бы побоялись сунуться. Значит, он, в самом разгаре вечеринки, какую-то красотку тут… Джозеф морщится. Трахать девчонок в его машине — это уже святотатство. Кавински сам не понял, когда кожаный салон стал для него роднее, чем особняк матери или дом, который они со Сворой занимали. Митсубиши идеальна и это неоспоримая правда. Она создана учитывая каждую мелочь, каждое осознанное и неосознанное пожелание. Это машина из мечты — в прямом смысле — ни одна автомобильная компания ни за какие деньги мира никогда не смогла бы сделать настолько идеально подходящий владельцу автомобиль. Она податлива, заводится с одного движения, мелодично урчит. Кавински довольно улыбается и делает глубокий вдох, тут же морщится и открывает оба окна на передних сидениях. Он проносится по паре центральных улиц спящей Генриетты, выезжает на окружную дорогу. Мимо летит ночной город — такой знакомый пейзаж. В большей части окон не горит свет, посреди рабочей недели люди предпочитают не засиживаться до двух ночи. Наверное, промчавшийся в ночной тишине автомобиль разбудил особо чутко спящих — Кей улыбается. Потихоньку желание закопать Прокопенко уходит на задний план, но не исчезает вовсе, не давая Джозефу полностью расслабиться и насладиться поездкой. Он задается вопросом, спит ли сейчас Ронан. Вряд-ли. Может он где-то лазит со своим ненаглядным Диком и психованной девчонкой? А может сгорбился над учебниками по латыни? Или же Дик Гэнси сладко отсатывает ему в комнатушке на Монмауте? Кто знает? Кей вздрагивает. Кавински не включает музыку, ему нравится слушать равномерный гул мотора и рваный свист ветра из открытых окон. Пригородный пейзаж давно сменился на чистые поля — верный знак того, что он почти на месте. Еще какая-то пара минут и ослепительно белая Митсубиши выруливает на поле, полное таких же машин. Их десятки, и все они одинаковые: скалятся черной решеткой радиатора и щурятся фарами. Но Кавински знает, что у каждой из них свой изъян, своя особенность. Они — сотни неудачных попыток, свидетельства преступлений вора, который только учился заметать следы. Кавински мокнет под ливнем, пока ищет ту саму машину. Внешне она отличается: на правом зеркале у нее маленький вороний силуэт — Кей специально сделал ей пометку, чтоб не искать долго. Он открывает дверь и ныряет внутрь, но вдруг, почему-то, вместо привычного белого салона Митсубиши его встречает черный салон БМВ. Она совершенно другая, но Кавински так же уютно устраивается в кресле. У этой машины крутой характер, и Джозеф знает это — она не ответит на первый же его зов, она равнодушная и холодная, настолько, что кажется, если сейчас выдохнуть, то изо рта пойдет пар. Джозеф привычно шарит в бардачке, достает оттуда потертый диск — точно такой же, как в настоящей машине Ронана. Он видел его раз и лишь мельком, но и этого хватило, чтоб точно запомнить каждую царапину на блестящей поверхности диска и кривоватый почерк Ронана, которым написано «407». Если перед тобой стоит задача воссоздать точную копию чужой машины, то тебе придется научится запоминать каждую деталь буквально на лету. Музыка рычит на Кея яростью электронных басов и перегруженных гитар. Он вздрагивает, хоть и ожидал этого. За пару секунд сердцебиение возвращает правильный ритм и Кавински глубоко втягивает носом воздух. В копии БМВ пахнет чем-то необъяснимым. Здесь воздух свежий и вязкий, тягучий, но в нем не захлебываешься, как в алкогольном духе Митсубиши. Мягкий лес после дождя и стоги сена, и резкий табак с кожей — Кавински не знал, как пахнет машина Ронана, поэтому запах — не более чем его выдумка. В несвойственном ему романтичном порыве он придумал аромат, который мог бы ассоциироваться с Ронаном, и, кажется, не прогадал. Джозеф откидывается на спинку кресла. По крыше барабанит дождь, но он не слышит этого — всё заглушает музыка. Резкая и агрессивная, такая, как сам Ронан. Хотя… В памяти Кавински всплывают воспоминания и образы, которые он тревожит редко — чтоб не додумать им несуществующих подробностей и не затереть, как старую кассету, до дыр. В воображении Кей видит, как Ронан полуулыбается своему дружочку Дику в коридоре Эглионбая. Его улыбка короткая и искренняя, одними уголками губ. Было бы преступлением не отметить, что так улыбаться умеет только он, но и использовать такие пошлые фразы по отношению к Ронану не хочется. Кавински чувствует тепло. В желудке всплывают пресловутые «бабочки». На секунду он удивляется, как они выжили — вчера он из кожи вон лез чтоб утопить их в виски. Возможно это — причина особо взрывного настроения Джозефа, а может не стоило Прокопенко говорить «Отсоси ты ему уже». Ронан сидит в своей настоящей БМВ. В воздухе висит напряжение, как перед грозой. — Гомик, — небрежно бросает Кавински и выжимает педаль. Он сам точно не уверен, чем наслаждается больше — готовым к схватке ревом Митсубиши или льдисто-голубыми глазами, которые не отводят от него взгляда. — Русский, — С той же небрежностью парирует Ронан. Кажется, машина мелко дрожит от музыки. Кей немного скручивает громкость и лезет в бардачок. Там ожидаемо находит очки в белой оправе — точно такие же, как на нем сейчас, только на тон темнее. Он небрежно стаскивает свои очки, на их место надевает те, что только что вытащил из бардачка. Ронан развалился на капоте Камаро. Он уставший, он мечется из сна в реальность уже хрен знает сколько. Под его глазами залегли темные круги, бледная кожа приобрела сероватый оттенок. Кавински садится рядом и протягивает ему красную таблетку. Ронан податливо открывает рот — у Кавински не то что земля уходит из-под ног, его нахер выбрасывает из реальности на несколько секунд. Ронан проглатывает таблетку, случайно облизнув пальцы Кавински. У Кея сгорает и воскресает из пепла весь чертов мир. Тело обдает жаром, но не из-за температуры внутри БМВ. Этот жар исходит из самого Кавински. Его разрывает от противоречий — в машине всё еще свежо и прохладно, но на скулах Джозефа горит румянец. Он нервно сглатывает слюну, комком застрявшую в горле, и расстегивает джинсы. Несколько раз он поглаживает себя по животу, проходит ладонью по дорожке коротких волосков вниз. Линч точно не ожидал такого эффекта от таблетки. Его размозжило и прижало к раскаленному капоту Камаро, он не понимает, день сейчас или ночь, сон или явь, жизнь или смерть. Кавински ложится рядом как большая кошка. Несмотря на все его старания, капот издает протяжный стон. Джозеф не уверен, слышал ли его Ронан, слышит ли он вообще сейчас что-то, чувствует ли. Он думает, что даже измученный и дезориентированный Ронан — самое красивое создание, которое ему когда-либо встречалось. Рука в джинсах недвузначно двигается. Сначала медленно, в темпе всплывающих в памяти образов, а потом всё резче, уже подстраиваясь под музыку. Кавински отпускает контроль. Он осторожно подносит палец к рисунку на чужой спине. Кажется, между ними сейчас начнут скакать разряды. Но этого не случается, татуированная спина всего лишь легко поднимается и опускается от дыхания. Джозеф медленно опускает пальцы на бледную кожу, по которой расползлись хищно-черные линии, неожиданно теплые и мягкие. Он ведет дальше: между лопаток, по позвоночнику и вниз, к поясу джинс. Немного задерживается на самой грани позволеного, поглаживает. Каждый мускул на теле Линча напрягается, болезненно отзываясь на прикосновения. Кавински безумно хочется прижаться к вязи кельтских узоров губами, целовать, впиваться зубами, добавить к чернилам и коже кровь, но все, что он может себе позволить — бесконечно долгий взгляд и невыносимо короткое прикосновение. Достигнув предела, рука Кея замедляется. Сшибающая с ног разрядка выбрасывает его из реальности на пару секунд. Музыка звучит будто очень далеко, по телу прокатывается волна мурашек. Постепенно мир вокруг возвращает насыщенность и Джозеф тяжело дышит, вдыхает запах дождя, сена, табака и кожи, впитывает в себя электронное рычание, холодную поверхность салона. Пару минут в жизни Кавински были одни только яркие всполохи удовольствия, а сейчас внутри него уже пусто. Он лезет левой рукой в бардачок, вытирает себя салфеткой спешно застегивает джинсы, выключает музыку, кое-как складывает очки-подделку Ронана и небрежно отшвыривает их на заднее сидение. На душе гадко и тошно. Он закрывает глаза. Кавински стыдно, наверное, первый раз в жизни. Скажи он об этом кому-то еще, ему бы точно не поверили. Он раньше и сам сомневался, что еще умеет чувствовать стыд. Да и не думал он, что когда-то докатится до того, чтоб так постыдно спасаться от всепоглощающего одиночества в копии чужой машины. Фетишист чертов. Он снова слушает затихающий шепот дождя. Сердце приходит в порядок после гонки, дыхание выравнивается. Кей так и не решается открыть глаза. В его воспаленном сознании нет ничего, кроме разочарования и боли. Он ненавидит Дика Гэнси, ненавидит Ронана, ненавидит Прокопенко, ненавидит себя. Внутри его рвет на части, бушует настоящий ураган. Он сносит всё на своем пути, оставляя только обломки, которые можно разве что оплакать. Джозеф стискивает кулаки в безысходности и отчаянии. Разве все, что он заслуживает — это презрительные взгляды и редкие ночные гонки? Чем он хуже Дика? Он же может дать в разы больше, чем Гэнси, но почему Ронан выбрал не его? Две нежеланные слезы стекают по острым скулам. Кавински выбирается из тепла БМВ. После дождя холодно, его пробивает крупной дрожью. Пустота, которая обычно появляется после таких посещений машины-подделки, сегодня не хочет уходить. Кажется, даже погода подстраивается под это ощущение. Ливень превратился в редкие крупные капли, а черные облака — в серую поволоку. Неприятно. Кей достает мобильник. На экран падает несколько капель, мешая попадать дрожащими пальцами по клавиатуре.       — хочешь я тебе отсосу? Отправлено. Еще три капли. Два тяжелых вздоха. Прочитано. Ронан реагирует неожиданно быстро.       — ага.       — на площадке с митсубиши, у тебя 30 минут на дорогу