***
Behind Locked Doors, Apply for a Shore, Micki Sobral — Parasite Eve
Целую неделю Чонвон боится признаться отцу, что у него выкрали дело об убийстве Чимина. Целую неделю он молится, чтобы отец не вспомнил о деле и не запросил его назад, иначе Чонвон представить не может, что ему придётся придумать, чтобы искуссно солгать. Он морщится, захлопывая книгу на своих коленях. С мимолётным появлением в его жизни Джея, Чонвону пришлось начать лгать. С этого всё и начинается, ведь так? Сначала ты мочишь в воде ноги, после ступаешь по щиколотку, колени, бёдра. А потом, не умея плавать, ныряешь с головой и тонешь. Чонвон тонет в своих переживаниях и странных чувствах также. — Дядя Чон! Он дёргается от внезапного оклика, поворачивая голову на звонкий детский голосок, и видит, как к нему несётся Элизабет. Её золотистые волосы сегодня подвязаны в два высоких хвоста, что забавно качаются при беге, а широкополая юбка развевается от скорости маленьких ног. Чонвон поднимается с травы, отряхивая форменные шорты, и испуганно шикает, едва только девчонка подбегает к нему, запыхавшаяся. — Элизабет, ты не должна называть меня так, — качает он головой, оглядывая почти пустынный задний двор школы. — Твоя мама в любой момент может оказаться здесь. — Не-а, она всегда забирает меня на машине у главных ворот. Ей не нравится заходить сюда, — морщит носик Элизабет. У Чонвона мурашки по задней стороне шеи. Так иногда делал Юнги, приходя в их дом и попадая под заботу Бартоломью. — И всё же… — Я могу забыть о том, что должна сказать, — хмурится Элизабет, сужая изумрудные глаза. — Не перебивай. — Хорошо, извини, Лиззи, — вздыхая, Чонвон присаживается на корточки, но всё ещё старается смотреть в оба. — Там твой водитель приехал. И он просил позвать тебя. — Что? Хмурость теперь отражается на лице Чонвона. Он смотрит на свои наручные часы и ничего не понимает. У них уговор с водителем последние два года, что он забирает его из школы в три, но сейчас едва ли начало второго. В груди начинает копошиться тревога, вдруг это отец послал водителя раньше, потому что что-то стряслось? Привычка не пользоваться мобильным кажется теперь совершенно и непоправимо глупой. Но Чонвона вдруг осеняет так, что мысль больно отстреливает по вискам. — Лиззи? — М? — А почему мой водитель попросил тебя передать это? — вкрадчиво произносит он, щуря золотистые глаза и осматривая ими беспечное лицо девчушки. — Мы с ребятами крутились возле ворот, — жмёт она плечиками. — А он окликнул нас и спросил, кто знает Чона Уэйна. Но я-то тебя теперь знаю, — тут же расплывается она в довольной улыбке. — Вот и побежала звать. Чонвон почти не слышит ничего, что она говорит после «Чон Уэйн». Сердце теперь отдаётся в самой глотке, а ладони мокнут. Перед распахнутыми в шоке и неверии глазами — темнеет. Водитель знает его с пелёнок, работая на отца ещё со времён, когда Чонвона и в планах-то не было. Водитель семьи Уйэн — никогда не назвал бы его Чоном. Чонвон судорожно хватает ладошки Лиззи в свои большие, невольно сжимая и заглядывая девочке в глаза, как в душу. — Лиззи, ты же послушаешься дядю Чона, если я тебя сейчас кое о чём попрошу? — Конечно, — кивает Элизабет, но тут же дует губы. — Смотря о чём. — Беги в школу, в свой класс к учителю, и жди там, пока твоя мама за тобой не приедет. — Но меня ждут ребята! — протестует она, пытаясь вырвать руки, но Чонвон лишь сжимает их крепче, удерживая её недовольный взгляд. — Элизабет Кин, — тихо и чётко произносит он, — сейчас же вернись в класс и жди маму. Насупившись обиженно, Лиззи топает ножкой по мятой траве, всё-таки вырывая ладони из хватки Чонвона, но направляется грозным маленьким шагом в сторону школы. Чонвон с трудом выдыхает, кажется, весь воздух из лёгких, внимательно следя за малышкой до тех пор, пока её крошечный силуэт не скрывается за высокими дверьми школы. Сердцебиение его приводит в нервную дрожь всё тело, трясутся даже ноги, на которые он поднимается, пытаясь сделать хоть шаг. Но, как молодой и некрепкий оленёнок, он почти ползёт по школьному двору, с каждым шагом чувствуя, как страх сковывает. Он ожидал их встречи каждую ночь в своей спальне, когда ложился под тяжёлое одеяло и буравил немигающим взглядом окно с приоткрытой створкой. Каждый вечер, когда отец уходил к себе в кабинет, а Чонвон оставался на балконе второго этажа, читая книги и наслаждаясь свинцово-медным закатным небом. Каждый день, когда заканчивались уроки и наступало время выхода на задний двор. Чонвон искал его глаза в зелени близлежайших кустов, светлые волосы в каждом отражении солнца, бледную кожу среди серых лиц, проходящих мимо. Но Джей не появлялся, испытывая его терпение, снова заставляя трепетать от одной только мысли их неожиданной встречи. Но Чонвон и не думал, что Джей рискнёт появиться вот так. Явить себя перед Элизабет и другими детьми, нагло забрать его из школы, представившись водителем. Ворваться вновь в обычный и непримечательный ничем день Чонвона, заставив все его внутренние органы перевернуться. Чонвон больше его не боится, да и боялся ли в самом деле? Но тот трепет и жар, с которым развиваются в его теле мысли об их новой встрече, — совсем Чонвону не нравится. И вместе с тем, заставляют голову идти кругом. Он ждал. И вот, что должно пугать его в самом деле, но он лишь касается дрогнувшими пальцами ручки двери их семейного бентли и покорно забирается в салон, захлопывая дверь за собой, что тут же щёлкает блокировкой. Окно между ним и водителем — поднято, являя ему лишь его побледневшее и оторопевшее отражение. Джей с ним не заговаривает, пока машина плавно трогается с места. Но и Чонвон не рискует рта раскрыть, сжимая пальцами кромку серых, форменных шорт и буравя взглядом потемневших золотых глаз единственную преграду между ними. Задумывается даже: быть может, там, за рулём, и не Джей вовсе? Может, его выкрал кто-то чужой совершенно? И кого же тогда звать на помощь? И надо ли… За окном серый городской пейзаж умирершей давно жизни сменяется покоями загробного мира. По коже Чонвона проходится холод, пока он осматривает чужие могилы, возвышающиеся над ними простые кресты, вычурные статуи или скромные каменные плиты. Где-то в самой глубине Готэмского кладбища — покоится его брат. Рядом с несправедливо любимым. И вовсе не с миром. Машина тормозит посреди неизвестных Чонвону могил, и на хлопок водительской двери, Чонвон вздрагивает, напрягаясь всем телом и ожидая, что за ним сейчас придут. Дыхание задерживает, краем глаза замечая за тонированным стеклом движение. — Ручку подать или сам справишься? — слышит он хрипатый голос, едва только дверь распахивается, обдавая его могильным холодным ветром. — Сам, — бормочет Чонвон, осторожно ступая ногами на мелкую гальку и выбираясь на серый свет. От Джея вновь завораживающе и приятно пахнет мятой и табаком, а тело, как и в первую встречу, упрятано в кожаные штаны и куртку, под которой виднелся чёрный шёлк рубашки, расстёгнутой на груди. Чонвон слишком уж долго скользит взглядом по бледной коже и виднеющимся ключицам, пропуская мимо ушей едкую усмешку. — Неужто соскучился? На эту брошенную насмешливо фразу он всё же поднимает голову, встречаясь с темнеющим изумрудом глаз. Джей же смотрит на него неизменно. С лёгкой надменностью, немного кажется презрением и ядовитой насмешкой. Толикой довольства и задумчивостью. Чонвон отводит взгляд первым, сдаваясь и оглядываясь по сторонам. — Как тебе удалось достать нашу машину? — тихо спрашивает он. Надеется, что не услышит из уст Джея новости о внезапной смерти водителя. Его отец весь город на уши поднимет, но найдёт виновного. А Чонвону возможное обнаружение Джея — внезапно поперёк горла, как кость. Ненужное. — Немного поболтал с вашим водителем, — поводит плечами Джей, убирая руки в задние карманы джинсов. — Оказался вполне сговорчивым парнем. Особенно, после травы Айви. Чонвон сокрушённо прикрывает глаза и качает головой. Ну, конечно. Ничто криминальное в этом городе не обходится без помощи Ядовитого Плюща, если дело касается чьей-то внезапно усыплённой — буквально — бдительности. Радовало Чонвона одно — водитель жив. Не радовало в то же время, потому что, если он видел Джея… — Он не видел меня, — тут же тянет в острой ухмылке бледные губы Джей, склоняя голову к плечу и отвечая на немой вопрос в глазах Чонвона. — У тебя испуг на всём лице нарисовался. Что, в самом деле переживаешь, что я могу взять и пропасть из твоей жизни, котёнок? — Мне только в радость, — с трудом произносит Чонвон, чуть вскидывая подбородок и стараясь бравадиться. — Вот как. Ухмылка с бледного лица пропадает, а цепкие пальцы, как когти, больно впиваются в локоть Чонвона. Джей больше не играется с ним, скидывает маску им под ноги в пыльную землю и топчется по ней, пока резко и небрежно тащит Чонвона вглубь кладбища. — Мне больно! — шипит Чонвон, пытаясь вырвать руку, но хватка на ней лишь сильнее становится. Болезненнее. — Рад это слышать, — цедит сквозь зубы Джей, не удосуживаясь к Чонвону даже обернуться. И от этого становится почему-то больнее. Где-то в груди. Чонвон старается успеть за широким шагом, семеня следом и пару раз запинаясь в неровной гальке, но не решается задать вопрос о том, куда Джей его тащит? Всё становится понятным итак, как только они проходят широкие остроиглые ели, стоящие посреди кладбища, заворачивая направо. Чонвон сглатывает подкативший к горлу ком, потому что наизусть эту дорогу знает. И к чьим могилам они идут — тоже. Он едва не пропахивает носом землю, когда Джей швыряет его вперёд, отпуская. Тонкая оградка могилы брата под пальцами ощущается раскалёнными прутьями. Голубые глаза печально и сочувствующе глядят на него с фотографии в чёрной рамке, окружённой пышными синими розами. Чимин, навечно застывший в этом кадре с тенью улыбки на пухлых губах, словно понимает сейчас Чонвона, как никто. Словно знает, что ему уготовано. — Каков цинизм, а? — хмыкает за его спиной Джей. Чонвон слышит, как он шуршит чем-то, следом щёлкает. До его острого нюха доносится горький и удушливый запах табака, но Чонвон не оборачивается. Только выпрямляется на негнущиеся ноги, не отводя взгляда от могилы Чимина, усыпанной цветами. — Они тащат к могиле Найтвинга эти уродливые и ненастоящие синие розы, — брызжет ядом Джей, выдыхая дым, — а могилу моего брата, буквально в полуметре от него, уродуют и пытаются сровнять с землёй. Только после этих слов, Чонвон решается взглянуть влево. Туда, где в самом деле в полуметре от надгробного камня Чимина, находился такой же камень Юнги. Со скромно написанными датами рождения и смерти, и ненастоящим именем. Там, в стылой земле, останки не Мин Юнги, как для Чонвона. Джокера — как для всего Готэма. Его до едкой желчи колет горечь, потому что разница — колоссальна. Когда у Чимина — словно волшебный цветник — облагороженная и притягивающая взгляд могила с нетронутой в рамке фотографией, у Юнги — разрушенная плита, облитая алой краской, и взрытая земля с жалкими остатками увядших алых лепестков. Чонвону почему-то стыдно. — Мы приезжаем каждые выходные, — чуть слышно лепечет он, словно оправдываясь. — Но я никогда прежде не видел… — Я прихожу сюда каждый день, — чеканит Джей за его спиной. — Каждый. День. И каждый день я убираю всё это, кладу новые цветы, заставляю мастера переделывать или, если возможно, чинить плиту. И каждый день думаю, что он не заслужил такой жестокости. — Он убил сотни людей, — неверяще выдыхает Чонвон, резко оборачиваясь. Видя на лице Джея лишь надрезанную усмешку и боль, через край топящую изумруд блеснувших под светлой чёлкой глаз. — Твой братец не спас сотни людей, — хмыкает Джей, делая короткую затяжку и бросая недокуренную сигарету себе под ноги. Он глядит в упор на разрушенную могилу Юнги. — И в чём между ними разница? Чонвону хотелось бы сказать: в чём эта разница. Ему часа не хватит, чтобы объяснять Джею эту самую разницу. Приводить примеры, осуждать, припоминать былое. Но, глядя на лицо Джея, осунувшееся будто за эти несколько минут больше, посеревшее сильнее. На суженные глаза, не то от ветра, не то от попытки сдержать то, что может вырваться из них, выдавая в нём похороненную человечность, Чонвон не может произнести и слова. Так отчётливо сейчас видя в них — не будущего убийцу и невинного ребёнка, а двух обычных молодых парней, так рано потерявших своих старших братьев. Так отчаянно скучающих, скорбящих и болящих внутри ранами, что никогда не заживут. Чонвон осознаёт, что творит и вздрагивает, лишь когда его руку за запястье цепко и больно ловят прямо перед чужим лицом. Джей недобро поднимает на него горящий влажный взгляд. — Не вздумай, — рычит он. А Чонвон и не знает, о чём вообще думал, когда потянулся к лицу Джея, заметив единственную, скользнувшую по щеке слезинку. Как и тогда, в своей спальне, он поддался порыву и чему-то внутри, что тянуло его, звало, заставляло. Чему-то, что он никак не мог контролировать рядом с Джеем, желая его прикосновений. Желая коснуться его тоже. Снова. — Я лишь хотел… — Оставь жалость при себе, Уэйн, — выплёвывает Джей, откидывая его руку от себя и обходя его, приближаясь к могиле. Он присаживается на корточки и поднимает с земли обломки могильной плиты. — Однажды, Юнги сказал мне, чтобы я не сомневался и обязательно отомстил всем причастным за его смерть. В груди у Чонвона холодеет. — Но вот беда, — криво усмехается Джей, бросая камень обратно и опираясь локтями о колени, — кому же мне мстить, если он совершил суицид и утащил вдобавок с собой твоего братца, а? Он лишил меня того, кому я мог бы отомстить, спихнув вину на Найтвинга и обвиня его в доведении до самоубийства. О, я мог бы найти тысячу причин, чтобы оставить на нём тысячу ран, — шипит Джей, опуская голову.Nostalghia — Stockholm Syndrome
Его тихий, угрожающий смех острыми шипами пробирается под кожу, а вспыхнувшие зеленью глаза, резко вскидываются, впиваясь в испуганное лицо Чонвона. — Но Юнги забрал его с собой. Он ему там нужнее. Только скажи мне, малыш Уэйн, — переходит на зловещий шёпотом Джей, медленно поднимаясь, — кому же мне теперь за него мстить? — Зачем тебе мстить? — Чонвон невольно делает шаг назад. — Юнги просил об этом, — разводит руки в стороны Джей. Взгляд Чонвона цепляется за блеснувшую рубинами рукоять кинжала у него за поясом брюк. — Он просил тебя об этом, в случае, если его кто-то убьёт. Но он убил себя сам. — И хочешь сказать, что нет никого, кто толкнул бы его на это? — цыкает языком Джей, наступая. — Слабо верится. Не в этом городе, где его ненавидела и боялась каждая крыса. — Такие же психи очень даже уважали его. Чонвон жалеет о сказанном, ступая ещё раз назад и запинаясь о собственные же ноги. Джей оказывается рядом слишком быстро, стальной хваткой оплетая его талию и вонзаясь пальцами в бок под школьным пиджаком. Чонвон машинально хватается за кожанку на его широких плечах, пытаясь удержаться, если вдруг Джею взбредёт в голову его отпустить. Позади так некстати вырастает острая пика чужой оградки. — Стоило позволить тебе упасть, — скалится Джей, почти соприкасаясь с ним носами. — И смотреть, смотреть на то, как из тебя уходит кровь и жизнь. Это случилось бы быстро, потому, что пика вошла бы аккурат в твой затылок, сперва повредив зрительную функцию и отключив тебе внешний мир, а после вонзилась бы прямиком в мозг. Даю, на вскидку, максимум пару минут до того, как твоё хрупкое тельце испустило бы последний дух на моих глазах. — Зачем тогда поймал? — чуть слышно шепчет Чонвон пересохшими губами. Всё его естество должно вопить от страха. Пытаться выбраться, бежать, кричать. Он обязан был ещё в первый раз рассказать отцу о том, что у Юнги был младший брат, о том, что он пришёл по его душу, о том, что приказал следить за дочерью Юнги, которая у него тоже обнаружилась. Чонвон должен отбиваться, хоть кусаться, царапаться, но не позволять сжимать себя в руках крепче и тянуться вперёд к убийственному взгляду и скалящимся опасно бледным губам. Точно не цепляться за широкие плечи крепче, вонзаясь в чёрную кожанку короткими ногтями так, что отодрать придётся постараться. Не позволять Джею слышать, как гулко ухает в грудной клетке сердце, когда он тесно, почти лишая воздуха, пригвождает его к себе. — Мстить убийством за убийство, — вкрадчиво шепчет почти в его нетронутые губы Джей, глядя прямо в глаза, — достойно лишь мелкой Готэмской падали. Не расстраивай меня подобными мыслями, малыш Уэйн. Он резко меняет их местами, разжимая хватку и отпихивая Чонвона от себя, что от неожиданности разжимает пальцы и отшатывается, шало теперь глядя на насмехающиеся изумруды. — Месть, скажу я тебе, может быть настолько разнообразной, что у тебя голова кругом от вариантов пойдёт, — закатывает глаза Джей, ухмыляясь. — Я не собираюсь убивать тебя. Это никому и ничего совершенно не принесёт. Ну, может, твоему папаше только пару новых седых волос и потретов в чёрных рамках на полках. — Зачем ты тогда… — Зачем? Зачем? Зачем? — взмахивая руками, Джей картинно тяжело вздыхает, упираясь теперь в Чонвона уставшим взглядом, в котором и тени боли не осталось. — Твоё любопытство такое надоедливое. Впрочем, возможно, за это Юнги и прикончил Найтвинга. Не выдержал его вечных вопросов и трёпа, могу его понять. Особенно теперь. Глаза Чонвона распахиваются, когда Джей, откидывая полы кожанки, лезет себе за спину и достаёт дело об убийстве, которое выкрал из-под подушки Чонвона в ту ночь. Он крутит его в руках, шикая и бросая Чонвону, страающемуся поймать папку и не растерять вложенных туда мелких листков. Он жмёт дело к груди, как какую-то драгоценность, растерянно теперь глядя на Джея. — Чего понять не могу, как не стараюсь, так это того, зачем мой брат написал эту идиотскую записку, — указывает он пальцем на папку. — Ты ведь читал это, да? — Нет, — Чонвон мотает головой, поджимая губы. — Я не успел, — не желает признаваться в трусости. — А зря. Это накинет тебе парочку новых вопросов. Сразу предупреждаю, у меня ответов нет. А вот у твоего папаши… — Отец ничего не знает. Он сам говорил мне, что ему неизвестно, зачем Юнги так поступил. Отдал бы он мне дело так легко, если бы знал, что в нём кроются какие-то ответы? — Если это и было его планом, чтобы втянуть тебя ненавязчиво во всё это запутанное дельце, — обводит Джей руками пространство перед собой, — да. — Зачем ему впутывать меня в это, если он столько лет старался оберегать меня от всего, что происходит в Готэме? Ухмылка Джея больно колет Чонвона под рёбра, будто он вонзил туда кинжал, сверкающий за поясом. Он медленно и словно оценивающе окидывает взглядом Чонвона сверху вниз и обратно. Облизывается плотоядно и опасно, убирая руки в карманы кожанки. — Я сказал тебе, котёнок, у меня нет ответов на твои вопросы, касаемо смерти твоего брата. Я сам их ищу. Но оба мы знаем того, кто может нам их дать. Чонвон кусает щёки изнутри, сводя брови к переносице. Мог ли отец так с ним поступить? Так коварно, скользко и хитро? Дождаться, пока Чонвон сам заинтересуется этим делом, растить его до этого момента с полным ощущением того, что он всегда будет в безопасности и отдалении от того, чем занимались мать с отцом. Пока Чонвон сам не потянется ко всему этому, подтверждая лишь то, чей он сын. Добровольно окунаясь с головой в эту трясину. — Я нужен тебе только для того, чтобы подобраться к отцу и узнать у него подробности смерти Юнги? — Чонвон произносит это, чувствуя, как на языке собирается горечь. И так не должно быть, он не имел права думать о Джее, как о ком-то, кроме убийцы и падальщика. Но горечь усиливается, как шире тянется усмешка напротив. — Моя племянница, месть, ответы на бесконечные вопросы, — перечисляет Джей. — Смотри-ка, у тебя такой выбор вариантов того, зачем ты мне нужен. — Хоть один из них является настоящим? Лишь на секунду брови Джея приподнимаются, выдавая удивление, но после его лицо вновь озаряет улыбка, плотно закрывающая истину непроницаемой новой маской. — Поехали, Уэйн. Ваш водитель вот-вот очнётся. Нужно успеть вернуть ему машину, а тебя домой. Не позволяя Чонвону больше вовлечь себя в разговор, Джей разворачивается на пятках и первым уходит от могил. Снова оставляет Чонвона с вопросами без ответов, которых становится больше, с желанием вернуть его и не дать уйти, с ощущением тянущей пустоты и рези в сердце, зовущимися в простонародье — тоской и сожалением. Хороша ли месть: влюбить в себя невинного подростка и оставить его душу раскуроченной навсегда?* * *
Johnny Goth — GARDEN OF DOOM
«Мы оба знаем, что моего «я люблю тебя» никогда не было достаточно. Поэтому, я забираю его с собой, чтобы теперь навсегда быть вместе. Подальше от тебя. С искренней ненавистью, J.» Записка в пальцах Чонвона мокнет от падающих на неё слёз. Слова согласия о том, что Юнги и Чимин погибли «за любовь» теперь кажутся какой-то издёвкой. На кровати перед ним разложено дело по страницам, каждой детали и фотографии. Украшенное шалой посмертной улыбкой лицо Юнги и опустевшие зелёные глаза. Мокрая от дождя чёрная чёлка Чимина, открывающая навсегда застывший взгляд голубых глаз. Дыра от кинжала в его груди и сам он, по инкрустированную рубинами рукоять, воткнутый в самое сердце Юнги. Которое у него, как оказалось после вскрытия, всё же было. Видя лишь обрывки записки, Чонвон наивно полагал, что она написана посмертно его брату. Но она предназначалась их отцу — Брюсу. Бэтмену. Который так легко отдал её Чонвону, чтобы тот теперь знал всю правду. Рисовал в голове сперва свою собственную, а после пошёл бы узнавать правду у самого отца. Брюс знал это всё наперёд и потому, не просил дело назад. Ждал. Ждал, пока Чонвон придёт к нему сам со всеми вопросами и догадками. С желанием разобраться и узнать: а правду ли написал Юнги? Что имел в виду? Не очередная ли это ложь Джокера? Мог ли отец стать причиной того, что великий и ужасный, безжалостный и хладнокровный убийца — не выдержал испытаний любви, которую не хотели принимать? Звучало до дикости абсурдно. И вместе с тем, так просто и человечно. Знал ли Брюс о том, что новый Джокер появился в городе? Знал ли о том, что у Юнги всё это время был младший брат? Знает ли Брюс о том, что его младший сын пошёл по той же кривой дорожке, что и старший, купившись на ядовитую ухмылку и изумруд диких глаз? Утирая тыльной стороной ладони щёки, Чонвон откладывает записку, собирая все страницы дела обратно в папку, но останавливается на листке с личными данными Юнги. На нацарапанным кривым почерком адресе проживания на самой окраине Готэма, считающейся одним из опаснейших мест. Подстать такому, как Джокер. Живёт ли там Джей теперь, когда знает, что в квартиру не явятся с обысками, опечатав её и забыв, как страшный сон? Бросая опасливый вззгляд на запертую дверь, Чонвон сглатывает оставшиеся слёзы. Он пожелал отцу доброй ночи час назад, сказав, что устал после домашней работы и хочет лечь пораньше. Он никогда не сбегал из дома и Брюсу подобное даже в голову вряд ли могло бы прийти, а потому, возле комнаты Чонвона никогда и никакой усиленной охраны не было. Поэтому, Джей так легко и пробрался к нему. Хотя, думает Чонвон, пока сползает с кровати, Джея вряд ли бы хоть кто-то остановил на пути в его спальню. Мысль об этом странной тяжестью отдаётся в теле. Чонвону очень хочется в это верить, но он вспоминает следом слова Джея на кладбище. Им не движет ничего, кроме голой мести. Изощрённой, искуссной и продолжительной. Чонвон зря обманывается. Но влечение его слишком сильно и здравому смыслу даёт ту ещё фору. Натягивая на тело плотную водолазку и узкие чёрные брюки, Чонвон достаёт из коробки в шкафу такого же цвета кроссовки, что отец покупал ему год назад, когда пытался приучить к бегу. Чонвон оказался рождённым без любви к какому-либо спорту, в самом деле как какой-то комнатный цветок, больше любящий книги и тишину. Теперь вот, как уличный кот пробирающийся из своей комнаты на задний двор их поместья. Он грустно усмехается, лишь на мгновение вскидывая взгляд к небу. Он и впрямь весь соткан из черт и ген матери. В самом деле, что настоящий котёнок в пубертате. За занавешенными тяжёлыми шторами панорамными окнами гостиной — горит слабый золотой свет. Такой же мелькает за окнами кабинета отца на втором этаже, пока Чонвон бесшумно пробирается мимо высоких зелёных кустов к дальнему углу двора, где охраны такой, как у главных ворот, нет. Карабкается по крепким плетениям многолетних растений и радуется, что гибкость и цепкость природой ему даны и ради них не приходится убиваться с отцом в зале. Оказываясь на высоком бетонном заборе, он с печалью оборачивается на дом и вздыхает с сожалением. Никогда он не думал, что однажды вот так бесстрашно сбежит, храня за пазухой смертельно опасные секреты от родного отца. Но выходит: один-один. И оба они друг от друга что-то скрывают. Ночь в Готэме — самое опасное время суток. И, если дневной свет, хоть кого-то из преступных крыс останавливал, под тёмной густой завесой — грани стирались и город наполнялся кровью и кишил трупами, что всплывали по утру. Дом Юнги находился на противоположном конце города, и Чонвон только теперь, когда, подняв ворот водолазки повыше на лицо, задумывается о том, какой же глупой затеей было сорваться туда. Но возвращаться уже было поздно, богатый район остался позади, разрезая чёрное небо высокими пиками крыш, а впереди блёкло мелькали вывески притонов и баров. Всё громче слышался завывающий и дикий смех, вперемешку с душераздирающими криками. Что планировал Чонвон найти в квартире Юнги, чего до него не нашли бы полицейские и отец? Зачем он тащится туда, если там вдруг сейчас ошивается Джей? Ответов он не получил, только насобирал ворох новых вопросов. Намерения младшего Джокера были для него теперь кристально ясны, как бы не пытался он надумать себе чего-то иного, чего и быть не могло, но хотелось. Потому, что собственные чувства пугали до чёртиков своей силой, как наваждение. Но он упорно шёл по грязным улицам, то и дело бросая дикие взгляды по сторонам, надеясь, что никому не приглянется, как идеальная жертва. Жертвой под его руками оказывается брошенный кем-то велосипед, который Чонвон находит оставленным возле одного из домов. Извиняется мысленно, корит себя, его так не воспитывали. Но это, чёрт возьми, Готэм. И за такое здесь никто не осудит. Слишком уж мелочно. Украсть велосипед — не жизнь. И Чонвон оправдывает себя в своей же голове, пока мчится вниз по улицам, рассекая воздух и провожая взглядом шатающихся маргиналов и потасканных женщин. Это Готэм. Настоящий, без солнечных лучей и прекрас. Тот, в котором выросли его отец и мать. От которого Чонвона старались все семнадцать лет прятать. Дом Юнги темнеет впереди своим покосившимся фундаментом, выбитыми в некоторых квартирах окнами. Скрипит чьими-то воплями и в ушах звенит разбитой посудой. Грохочет в сердце Чонвона страхом и захлопывающейся дверью последнего подъезда. Встречает сыростью, тошнотворной вонью и рассохшимися половицами на лестнице, по которой Чонвон крадётся, как кот по тонкой перекладине, вскинув голову и оглядывая пустую площадку, едва освещённую мигающей оранжевой лампочкой. Этот подъезд кажется Чонвону мёртвым, как и сам Юнги. На его двери порванная бумажка со штампом «опечатано». И Чонвон вздыхает. Либо Джей там, либо там поселились очередные крысы, довольствуясь опустевшим пристанищем некогда местного героя. Чонвон не надеется, что дверь для него любезно открыта, а потому даже не пробует дёрнуть за ручку. Щёлкает кнопкой на наручных часах, доставая отмычку, и опускается на корточки, вспоминая то, чему отец учил в детстве на шкафчике со сладостями, который Бартоломью тщетно пытался закрыть от них обоих. Думая вновь о том, что мама на том свете, должно быть, хоть и ругает его сейчас на чём свет стоит, но обязательно улыбается. Он весь в неё. Жаль только смелости так ни от кого и не перенял. Потому, что визг застревает в его горле и затыкается широкой ладонью, что накрывает его губы, когда его затылок и лопатки больно бьются о стенку в коридоре, куда он успевает ступить лишь одной ногой. Его глаза с ужасом распахиваются в кромешную тьму, но нос улавливает терпкие ноты мяты и табака, пока дверь в квартиру тихо закрывается, отрезая его от внешнего прогнившего мира. Страх теперь остаётся только в трепещущем сердце и учащённом пульсе. Оказаться пойманным Джеем — ему абсолютно не страшно. До смешного безопасно. — Какого чёрта ты тут делаешь, Уэйн? — шипит Джей, обдавая его табачным дыханием и опуская ладонь с лица, позволяя Чонвону захватить ртом воздуха. — Я прочёл, — запальчиво шепчет он, тщетно стараясь разглядеть Джея во мраке. — Я прочёл дело и записку. Неяркий свет всё равно больно бьёт по глазам, и Чонвон жмурится, опуская голову, когда Джей щёлкает по выключателю. — Проходи. Он скидывает с себя кожанку, бросая её на небольшой ободранный диван и идёт к гудящему холодильнику. Чонвон старается не глазеть по сторонам слишком откровенно, но он впервые в убежище Юнги, где когда-то бывал и Чимин. Ночевал здесь, проводил время с ним вдвоём. Латал раны и, возможно, выяснял отношения. Чонвон замечает на одной из стен вмятину, явно от кулака, покосившуюся картину города с разбитым стеклом. Не возможно. Точно. — Раз уж ты умудрился пробраться сюда живым, я весь во внимании, — хмыкает Джей, садясь на спинку дивана и пшикая банкой тоника. Чонвон успевает разглядеть надпись «безалкогольное», прежде чем бледные пальцы закрывают её. — Ты сказал, что не понял записку. Почему? — Чонвон хмурится, неуклюже останавливаясь посреди крохотной гостиной и натягивая рукава водолазки на пальцы. Он не знает, куда деть руки от накатившего волнения. — Потому, что мой брат так никогда бы не написал. — Уверен? — На все сто. Почерк его, не спорю, но слова… — Джей поджимает губы, качая головой. — Юнги никогда не был таким уж рьяным театралом. Да, он был тем ещё артистичным ублюдком, чему учил и меня. Но вся эта высокопарность, драматичность и лиричность — не его стиль. Такое больше было по моей части. Из нас двоих — я был любителем драмы, когда как Юнги предпочитал холодный расчёт, прямолинейность и хамство. Чонвон хмыкает. Хамства Юнги было не занимать. Бартоломью до сих пор припоминает иногда его выходки и бесцеремонность, хоть и ругает себя, потому, что о мёртвых «либо хорошо, либо никак». Но разве Юнги не был болен на всю свою голову? И что, если записку писала одна из его столь трагичных и драматичных личностей? Что, если записку писал настоящий Мин Юнги, а не Джокер? — Он обращался к нашему отцу, — нехотя говорит Чонвон, на что Джей вздёргивает бровь. — Это очевидно. Только уже я не понимаю почему, ведь папа никогда не был против даже ночёвок Юнги в нашем доме. Они не скрывали отношения последние пару лет. — И это могла бы быть верная теория, — кивает Джей, делая глоток и задумчиво уставляясь в пространство перед собой. — Но ты сам ответил на свои сомнения. Найтвинг и мой брат не скрывали отношения от твоего отца. Что делает обращение в записке к нему — абсурдным. И вот почему, Уэйн, я её не понимаю. Ну, кроме того, что она написана не словами брата, хоть и его подчерком. Чонвон смотрит на Джея и словно сквозь него. Наблюдает за тем, как тонкие губы прикладываются к жестяному краю банки, как глаза, не моргая, протирают взглядом стену. Они снова оказываются в этой комнате — простыми парнями, что пытаются разобраться в причинах смертей своих братьев, понять мотивы страшного поступка, что лишил двух людей жизни. Не сыном Бэтмена и братом Джокера. Обычными парнями, из жизней которых были вырваны два дорогих человека. В обычной захламлённой и полуразрушенной однушке на краю города, где моргает свет и пахнет смертью и отчаянием. Чонвон никогда в таких местах не был, но почему-то и неуютно себя не ощущал. Любой другой, да тот же Кобблпот, фырчал бы сейчас, брезговал коснуться стен и ручек двери, но Чонвон, глядя на местами раскуроченный, прокуренный и пыльный диван, даже готов был сесть на него, если бы пришлось. В мгновении он ощущает благодарность отцу за то, как он его растил. И просит прощения за то, что все эти семнадцать лет ветром пролетают в тот миг, когда изумрудные глаза обращаются к нему, сужаясь задумчиво. Пригвождают к себе и изменяют всё ДНК Чонвона, выворачивая душу наизнанку. — Куда же делся страх? — хмыкает Джей, спрыгивая со спинки дивана и отставляя банку тоника на заваленный посудой и упаковками от чипсов кухонный островок. А Чонвону бы и самому понять. Почему он не сжимается внутренне от того, как смотрит на него Джей и что идёт неспешно к нему? Почему не дрожат больше руки и не подгибаются ноги? Почему кончики пальцев зудят от того, как снова хочется вцепиться в широкие плечи, на которых сейчас нет кожанки, только тонкий шёлк измятой чёрной рубашки. Запах мяты и табака забивается в ноздри, кажется, пробираясь к самому мозгу и кутая его в дурманящий кокон. Этот запах совершенно точно сводит Чонвона с ума, только почему? — Такой смелый и бесстрашный, котёнок, — негромко проговаривает Джей, разглядывая лицо Чонвона вблизи. — Добровольно пришедший в моё логово без охраны и даже телефона. На что ты рассчитывал? — Я не знаю, — честно признаётся Чонвон. — Я просто… Просто не знал, кому ещё он может рассказать о том, что прочёл и что об этом всём думал. Просто понимал, что с отцом он это обсуждать пока не готов, не устоялись ещё в голове мысли и его на этот счёт позиция. Просто отчего-то до скрежета крохотных клыков хотелось поделиться горечью и болью с Джеем. Увидеть темноту изумрудных глаз и услышать очередные едкие комментарии, что как флейта для кобры, вели Чонвона и дурманили. Ощутить на себе цепкие пальцы, как когти хищника. Такие незнакомые, но такие острые и опасные для Чонвона чувства, что он попросту не может справиться с ними в одиночку. — За тобой никто никогда не следит ночью, — переходит почти на шёпот Джей, едва ощутимо поднимаясь пальцами от запястья Чонвона до его локтя, тут же сжимая его, как и сегодня днём, и тогда на школьном дворе. Только в этот раз Чонвон не вздрагивает, а словно впитывает в себя эту лёгкую боль. — Ваш дворецкий приходит будить тебя ровно в семь тридцать. И всю ночь — ты один. Такой беззащитный, — вторая рука Джея повторяет те же движения, заковывая теперь локти Чонвона в стальную хватку, — уязвимый и открытый. Ресницы Чонвона трепещут, и глаза невольно прикрываются от того, насколько близко к нему оказывается Джей, выдыхая горечью табака и тоника в уголок губ и щёку. Он не может контролировать то, каким желейным становится его тело и как ведёт его сознание от одного только вкрадчивого и хрипловатого голоса. — Я могу делать с тобой этой ночью, здесь, всё, что только душе угодно будет. А потом просто верну тебя в твою спальню, словно ты и не покидал её с самого вечера, — Чонвон гулко сглатывает, стоит шёпоту добраться до его уха. — Карту Готэма вырезать кинжалом на твоей спине — и никто не узнает. Последнее слово отдаётся шипением, а следом шипит и Чонвон, потому что Джей резко разворачивает его к себе спиной, сводя за ней локоть к локтю и крепко держа их одной рукой, второй опасно сжимая горло под челюстью. Чонвону приходится судорожно вдыхать воздух носом, ощущая болезненное давление на кадыке. Но о сопротивлении и речи нет. Он лишь покорно закрывает теперь глаза, обостряя слух и ощущения каждой клеточкой тела. — Неужели тебе не страшно, малыш Уэйн? — змеёй шипит в его ухо Джей, сильнее сдавливая ладонью шею. — Нет, — выдыхает чуть слышно Чонвон. В самом деле ни толики страха перед Джеем не испытывая. Удивляясь собственному спокойствию и покорности. Но его растили в смирении и безопасности. Всё, что есть у него — кошачьи инстинкты от матери. Так удивительно спящие сейчас внутри, пока Джей с каждой секундой всё увереннее лишает его последнего кислорода, ничуть не заботясь о следах, которые могут остаться даже под горловиной водолазки. Угрожающий смешок опаляет ухо, которого следом касается прохладный нос. Указательный палец Джея смещается с горла и оглаживает линию челюсти, холодя прикосновением. Чонвона словно сама смерть держит в руках. И он солжёт, если скажет, что это не будоражит его нездорово. — Думаешь, что смерть брата и душевные разговоры об этом внезапно заставят меня показать свою уязвимость, да? — усмехается Джей. — Я разноюсь, упаду тебе в колени и выверну душу? — усмешка перерастает в тихий, опасный смех. — Только вот нет у меня души, Уэйн. Ни у кого в этом городе её нет, смирись. Он отталкивает Чонвона от себя, заставляя его выставить вперёд руки и упереться ими в стену, чтобы не упасть. Чонвон распахивает глаза, растерянно моргая и оборачиваясь через плечо. Найти пытается тщетно и отчаянно хоть что-то в лице и глазах Джея, за что зацепиться сможет. Но там тьма непроглядная и бездна бесчувственная. Отражение его разочарованных золотых глаз, так откровенно и бесстыдно молящих о том, чему не бывать. Чонвон сглатывает собственные разрушенные ожидания, медленно выпрямляясь и опуская голову. Месть Джея, если и была такова, заключалась в самой примитивной вещи в этом прогнившем мире — привязать к себе нетронутого и наивного мальчишку, заставить пропасть в себе, не делая намеренно слишком уж больно, чтобы потом вот так легко оттолкнуть и холодно усмехнуться, пусто и надменно глядя сверху вниз. Притягивать к себе, пока поводок прочно на шее не затянется, а после оборвать его, бросив и растоптав. Чонвон никогда не думал о том, каково это — влюбиться? Чонвон никогда и ни к кому не тянулся, погружённый в книги, скорбь и спокойную жизнь в поместье. Сейчас же, за считанные недели, привязавшийся к Джею, как бездомный котёнок к тому, кто раз в неделю приходит и чешет его за ухом, иногда подёргивая за него и играясь. Чонвон никогда и ни к кому. А потому и как справиться с этим — не знал совсем. — Позвонить твоему папаше, чтобы забрал тебя из квартиры Юнги посреди ночи или сам справишься? — приподнимает Джей подбородок, глядя на разбитого и потерянного Чонвона, поднявшего на него взгляд исподлобья. Довольствуется плодами своей искуссной манипуляции с неокрепшим и уязвимым сознанием. Так похожий сейчас на одного из Джокеров, что был в городе до Юнги, ставшего одним из самых кровавых и жестоких в истории. Отличающийся лишь тем, что ещё не поехал крышей и вполне осознанно действовал, так легко управляя Чонвоном, как марионеткой. Но гены…рано или поздно вылезают в каждом из людей, как бы их не растили комнатными цветками. Чонвон сужает золотые глаза, вонзаясь тяжёлым взглядом в изумруды напротив. — Ты проводишь меня, — проговаривает он негромко, заставляя Джея вскинуть брови. — Какая очаровательная наглость. Какая слепая наивность. — Ты проводишь меня, Джей, — Чонвон намеренно громче называет его имя; замечает, как темнеет зелень в чужих глазах. — Потому, что я всё ещё нужен тебе. За спиной отца. Губы Джея, до этого успевшие недобро поджаться, расплываются медленно и пугающе в оскале. Он облизывает их плотоядно, коротко прикусывая нижнюю, и качает головой, отчего светлая чёлка падает на почерневшие глаза. — В тебе ничерта от него нет, — хмыкает он, сокращая расстояние между ними и слегка наклоняясь к хмурому лицу Чонвона. — А вот способности мамочкины — в тебе есть. Поздравляю. — О чём ты? — Только вот на меня, — поддевая пальцем подбородок Чонвона, Джей словно щёлкает его по носу, продолжая: — они никогда не подействуют, котёнок. У меня нет ответов на твои вопросы. Так что захлопни свой премилый рот и просто следуй за мной, пока я подрабатываю курьером и доставляю тебя обратно домой. Сгребая кожанку с дивана, Джей заканчивает их разговор, направляясь к двери и обуваясь там. Тишина теперь давит на Чонвона, как и слова Джея, застрявшие в голове. Где крутятся и воспоминания о сегодняшнем дне, заднем дворе школы, где он приказал Элизабет уйти в школу и та, как не противилась, но всё же согласилась и покорно ушла. Имея в себе характер двух самых непрогибаемых людей, которых Чонвон только знал. Она повиновалась. Вспышкой в сознании всплывает ночь, когда Джей пробрался к нему. Молящий взгляд Чонвона в его глаза и странный дурман в голове, когда он тянулся к нему за прикосновением. Способность, что работала на других, но не работала на Джее. Способность, о которой Чонвон не знал и которая обернулась в итоге против него самого, словно отразившись от Джея рикошетом в самое сердце. — Внушение, — мямлит Чонвон, оборачиваясь на Джея, что уже открывал дверь. — Моя способность — внушение? — Поторопись, — лишь бросает Джей через плечо. — Иначе пойдёшь домой один. И пешком. Все ответы на его вопросы были только у одного человека — его отца. И, кажется, теперь Чонвон готов был с ним обо всём поговорить.