***
Когда они спустились вниз, Дороти уже хлопотала, накрывая на стол, Зосиэль усердно ей помогал, а Орест сидел в кресле у окна, ожидая, когда они закончат. Услышав шаги, он повернул голову, кивнул Тире и смерил Тревера внимательно-оценивающим взглядом: — Проспался? — спросил, усмехаясь в усы. — Да, отец, — ответил тот, подходя ближе, — мне... не стоило вчера пить и... — Сам додумался или жена подсказала? — иронично приподнял бровь Винис-старший. — Сам, — коротко ответил Тревер, бросая виноватый взгляд на появившуюся из кухни Дороти: — Прости, мама, и ты, отец тоже. — «Прости» в карман не положишь и на стол не поставишь, — не давая жене вставить слова, сказал Орест, — всыпать бы тебе по первое число, чтоб думал, прежде чем языком молоть, да боюсь, поздно ум в задние ворота вгонять. — Орест, ладно тебе, — всё же вклинилась в разговор Дороти, подходя к Треверу и крепко обнимая его, — я же всё понимаю, сынок, и слова бы тебе не... — Знаю, — перебил её Тревер, по-детски утыкаясь носом в белый чепец, покрывающий волосы, — вы так долго меня ждали, а я... — Вернулся, — тёплым, чуть дрогнувшим голосом сказала она, гладя его по спине, — а остальное неважно. Я не слова, а сердце твоё слышу, и отец тоже. — Ты, Дора, за себя говори, а я не онемел покуда, сам за себя скажу, — прогудел Орест, строго глядя на жену и старшего сына. — А ты, Тревер, прежде чем жабу изо рта выпустить, все пальцы у ней про себя пересчитай, и только потом говори! Тира не выдержала и прыснула, живо представив себе Тревера с жабой, задумчиво считающего её пальцы, и тут же прикрыла рот, бросив на Ореста виноватый взгляд. А он сурово погрозил ей пальцем, но глаза смеялись, и она невольно улыбнулась. — Хорошо, отец, — согласно кивнул Тревер и, вероятно решив покончить со всеми разговорами сразу, продолжил: — Зосиэль согласен поженить нас с Тирой дома, и если вы не против, то... — Сынок! — всплеснула полными руками Дороти, — Да разве же мы... Да мы только... — она метнулась к Тире и снова обняла так же крепко, как вчера на дороге, но в этот раз Тира ответила осторожным объятием. Так велел рассудок, но не сердце, но она решила, что нужно с чего-то начинать и учиться отвечать теплом на тепло. — А в храме чего не хочешь? — задал Орест вопрос, которого Тира боялась. — Командор не велит? — Нет, — прямо и честно ответил Тревер, не отводя глаз, — совесть. — Ишь ты... — хмыкнул Винис-старший, — с-о-о-о-весть... Та ещё зараза, да? — он увидел утвердительный кивок сына и продолжил: — Ну, коли так, пусть по-твоему будет. А жениться — это правильно, самое оно после войны, там-то не до этого. — Ой, родню же известить надо! Радость ведь такая! — защебетала Дороти, переводя взгляд с Тиры на Тревера и не видя особого восторга на лице сына, а мгновение спустя он сказал, как можно мягче: — Не надо родни, мама. Пожалуйста. Да и... долго их всех собирать, а я ждать больше не хочу. — Но... — растерялась женщина, — хотя бы Грейс с Эвелиной... Сестра так хотела вас обоих повидать, я писала ей, как весточки ваши получила. От Сауэртона до нас — рукой подать, и трёх дней не пройдёт, как они приедут, а письмо я сейчас же и отправлю! — она умоляюще сложила руки, глядя на Тревера. — Я понимаю, почему всех собирать не хочешь, но хотя бы их... — Ладно, — махнул рукой он, не смея отказать молящему материнскому взгляду, — пусть будут тётя Грейс с Эвелиной, но только они. — Спасибо, сынок, — Дороти крепко обняла его и засуетилась, — да чего ж мы стоим-то, завтрак стынет, да и в город вам надо... — Да, — глухо обронил Тревер, — вернуть щит в храм и... — По лавкам жену поводить, чего уж там, — усмехнулся Орест, — ты платье-то ей купи, да юбку, а то что ж она, как парень, в штанах да в штанах? На войне оно и понятно — какое там платье? А сейчас-то чего? — Куплю, — не стал спорить тот, видя, как сильно смущает Тиру отцовская грубоватая прямота, от которой он и сам уже успел отвыкнуть, — давайте завтракать уже, что ли? — спросил у матери и первым шагнул к столу.***
Храм Шелин — величественный, изящный, купающийся в солнечный лучах, становился всё ближе, и Тревер всё сильнее замедлял шаг. Его губы были плотно стиснуты, а взгляд прикован к белоснежным стенам, расписанным священными дроздами, сидящими на зелёных ветвях, склонённых над зеркальной гладью вод. В одной руке он сжимал «Беспорочный лепесток», не раз спасавший его жизнь и сумевший отвести его собственный смертельный удар от Зосиэля, а второй — крепко держал за руку Тиру. На Зосиэля, шагавшего слева, Тревер не смотрел, не мог отвести глаз от храма, в который когда-то бегал ещё мальчишкой. Он остался таким же прекрасным и светлым, в отличие от самого Тревера, с каждым шагом всё глубже погружавшегося в тёмные воды воспоминаний и сожаления. Он не произнёс ни слова с того самого момента, как они свернули на улицу, ведущую к храму, хоть до этого с удовольствием пояснял Тире, всё сильнее теряющейся в городской суете, по какой улице они сейчас идут, и что находится в больших, светлых и изящных зданиях. Она слушала, стараясь запомнить как можно больше, чтобы не перепутать городской совет с баней, а больницу с университетом, если окажется здесь одна. Но чем дальше они шли, тем сильнее в её голове всё мешалось, а шум, накатывающий волнами со всех сторон сразу, мешал сосредоточиться. Тира и сама не заметила, как схватила Тревера за руку и сильно сжала, словно боясь, что нарядно одетые горожане, идущие навстречу, случайно разделят их, и она уже не сможет отыскать его в толпе. Это был какой-то детский и глупый страх, совершенно неуместный в душе той, что когда-то покорила Алушинирру и закрыла Мировую Язву, и Тира прекрасно понимала это умом, оставалось доказать сердцу. И не посылать постоянно руку к поясу, надеясь успокоить себя прикосновением к оружию. Кинжалы остались дома, как она и обещала Треверу, да и Зосиэль сказал, что входить в город с оружием не стоит. Это только привлечёт к ним излишнее внимание стражников, строго следящих за порядком в благословенном и мирном Карпендене. Тира твердила себе, что здесь им совершенно ничего не грозит, а если что-то всё же случится — она сумеет постоять за себя и без кинжалов, но... Получалось плохо. Раньше она не замечала, что сроднилась с оружием настолько сильно, а сейчас ощущала себя чуть ли не голой, хоть прохожие не обращали на их троицу никакого внимания. Спешили по своим делам, громко переговаривались, смеялись, делились новостями, как и положено людям, давно забывшим, что такое война. Но её собственные тревоги отступили на второй план, как только Зосиэль сказал: — А вот и наш храм, — и с улыбкой указал на большое светлое здание, возвышавшееся в центре зелёной площади, к которой они повернули. Стоило этим словам слететь с его губ, и Тревер словно споткнулся, почти до боли стиснул её руку и судорожно выдохнул. А потом всё сильнее замедлял шаг, не видя людей вокруг, не слыша городского шума, и не имея сил отвести взгляда от знакомых с детства стен. Тогда они манили его и дарили тепло и радость, а сейчас безмолвно карали одним своим видом, хоть совершенно ничего угрожающего или страшного в них не было. Между тем они вошли в гостеприимно распахнутые храмовые ворота, Зосиэль невольно ускорил шаг, а Тревер замер у входа, тяжело дыша и смахивая выступивший на лбу пот. Он опустил голову и закрыл глаза, коснулся пальцами щита, словно пытаясь зачерпнуть в нём силу, и никак не мог заставить себя сделать следующий шаг. Видя это, Зосиэль положил руку ему на плечо и негромко спросил: — Может, я отнесу его? — Нет, — покачал головой Тревер, — я должен сделать это сам. Я обещал. — Хорошо, — не стал настаивать жрец, видя состояние брата, — помни, что Шелин видит твоё сердце и читает в нём. Она знает, каково тебе сейчас, и поможет переступить порог храма. Она рядом, брат. Тревер молча кивнул и облизнул пересохшие губы, а потом решительно пошагал к открытой двери Храма, ведя за собой Тиру, и глядя на видный в дверном проёме алтарь. Но войти внутрь они не успели, помешал высокий темнокожий мужчина в расшитой серебром красной жреческой тунике. Он был совершенно лыс, тёмное лицо покрывали морщины, выдающие возраст жреца, в узловатых пальцах он сжимал висящий на шее символ Шелин, но уже через мгновение выпустил его из рук, восклицая громко и радостно: — Зосиэль! Тревер! Слава Шелин, вы вернулись! — Настоятель Верн! — Зосиэль бросился навстречу старику и заключил его в объятия. И несколько минут они стояли на ступенях храма, крепко обнявшись, а по лицу пожилого жреца текли слёзы радости, которых он не стеснялся и не вытирал. Наконец, он чуть отстранился, жадно вглядываясь в лицо Зосиэля, и скороговоркой произнёс: — Я каждый день просил Шелин сохранить вас и вернуть домой! Я знал, что богиня слышит меня, а месяц назад её священная птица влетела в храм и села на раму одной из твоих картин. И я понял, что это знак, посланный мне Шелин, и мой мальчик скоро снова ступит на порог и разделит со мной нелёгкое бремя служения и заботы о прихожанах! Я... слишком стар, чтобы нести его в одиночку, а послушники чересчур юны и непоседливы, чтобы заменить меня. Но ты вернулся и теперь наш храм расцветёт, как сама Неувядающая Роза! Ты ведь... не покинешь меня более, Зосиэль? — Нет, — жрец осторожно сжал руки старика, — моя война окончена, а сердце принадлежит Шелин и её дому, по которому я... так скучал, — искренне и радостно произнёс Зосиэль, а потом чуть отстранился: — Смотри, со мной не только брат, но и наш командор, — он указал на Тиру, — это она закрыла Язву и подарила мир не только Мендеву, но и всем нам. — Это сделали мы все, — мягко поправила его Тира, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом выцветших глаз настоятеля, — одна я не смогла бы ничего. Не преуменьшай своих заслуг и не возводи меня на пьедестал. — Твоя скромность делает тебе честь, дитя, — Верн приблизился к ней на шаг, — а свет твоей души видят даже мои старые и слабые глаза. Войди в Храм и прими благословение богини. — Но... я не шелинитка, настоятель, — негромко произнесла она. — Ты — дитя добрых богов, а значит — двери этого храма всегда открыты для тебя, — улыбка осветила его лицо, на мгновение делая моложе. — И ты, Тревер Винис, паладин Неувядающей Розы... — Уже нет, — перебил жреца Тревер, — я просто хочу вернуть то, что вы дали мне много лет назад, — он указал взглядом на щит, который всё это время держал в руке. — Вы позволите? — Конечно, дитя, и если ты захочешь исповедаться, я выслушаю тебя в любое время, — но это он говорил уже в спину Тревера, медленно поднимающегося по ступеням, всё ниже опуская голову, словно каждый шаг был сложнее предыдущего, а щит становился всё тяжелее. Тира последовала за ним, жалея о том, что не может помочь ему проделать этот короткий, но такой сложный путь. Пол храма был выстлан мелкой плиткой, изображающей цветы, травы и птиц, но ей казалось, что Тревер ступает по осколкам стекла и острым лезвиям, врезающимся прямо в душу и сердце. Она ощущала его боль и стыд, как свои, как было, когда взяла в руки незаконченную статуэтку и разделила чувства её создателя. Теперь это случилось снова, только в несколько раз сильнее, и Тира почти задохнулась, с трудом подавив острое желание развернутся и выйти из Храма, прекратить эту пытку, которой, кажется, не будет конца, ведь Тревер идёт так медленно... чудовищно медленно, словно статуя Шелин, возвышающаяся в центре храма, наслала на него «замедление». Но вот он наконец-то остановился у подножия скульптуры и положил щит у её ног. Его губы беззвучно шевельнулись, но поднять глаза на мраморный лик богини он не посмел, развернулся и быстро пошёл прочь. Он не видел, как в этот момент в окно проник солнечный луч и коснулся щита, отразился от него и окружил сиянием, слишком ярким для простого отблеска. А следом щеки Тиры коснулся лёгкий, пахнущий цветами ветер, в котором она ясно слышала звонкий щебет невидимых птиц. Тира подняла голову, скользнула взглядом по прекрасному мраморному лику, задержалась на голубых глазах и чуть склонила голову, молча здороваясь с Богиней. А потом произнесла одними губами: «Прости его», повернулась к статуе спиной и последовала за Тревером к выходу из Храма, продолжая слышать голоса птиц, которых здесь не было, да и не могло быть. Зосиэль и настоятель Верн встретили их у входа. Молча. За что Тира была искренне благодарна обоим. Никаких слов. Не сейчас. Потом, когда они с Тревером отправятся на рынок, если, конечно, у него остались на это силы. — Ты с нами или... — она адресовала этот вопрос Зосиэлю и услышала в ответ: — Я останусь здесь, нужно кое-что обсудить с настоятелем. Я собираюсь вернуться к служению как можно скорее, я так давно об этом мечтал. — Встретимся дома, брат, — не оборачиваясь, бросил Тревер, и пошёл к храмовым воротам, а Тира легко поклонилась старому жрецу и поспешила за тем, кто сейчас нуждался в ней сильнее, чем когда-либо.