***
С каждым ровным шагом гнедой кобылы, доставшейся Тире, Карпенден становился всё ближе и… огромнее. Подавив нахлынувший страх просто потеряться в бесконечном сплетении его бесчисленных улиц, она напомнила себе, что это — всего лишь четвёртый город, который довелось увидеть. Кенабрес, разрушенный Дескари, Дрезен, вырванный ею у демонов и возвращённый к жизни, и пропитанная тёмной злобой и совершенно чуждая людям Алушинирра — вот и все её города. Правда, назвать Дрезен городом теперь, когда увидела Карпенден, она уже не сможет, хоть совсем недавно он казался Тире большим и ужасно шумным. Впрочем, ничего удивительно в этом не было, ведь прежде она знала только одинокий дом, в котором выросла. Она невольно натянула поводья, понуждая лошадь замедлить шаг, и Тревер тут же склонился к ней, спросил, пристально глядя в глаза: — Всё в порядке? — Да, — как можно убедительнее соврала в ответ Тира, — просто… слишком много солнца и… воздуха и… город такой… большой. Мне никогда в нём не разобраться… — Разберёшься, — уверенно заявил Тревер, на мгновение сжимая её руку в своей, — а мы с Зосиэлем тебе поможем. — Конечно, — светло улыбнулся жрец, ехавший слева от неё, — а наш дом и вовсе на окраине стоит, заблудиться там решительно невозможно, разве что… изрядно перебрать вина, но этого греха я за тобой не замечал. — Самое время начать, — пробормотала Тира, бросая выразительный взгляд на виноградники, расположенные с обеих сторон ровной, ухоженной дороги, — а в ваших реках тоже вино течёт или всё-таки вода? Вместо ответа Зосиэль искренне и громко рассмеялся, и она поймала себя на мысли, что, пожалуй, впервые слышит его смех. Особенно такой — открытый и счастливый, не обрывающийся внезапно, словно чего-то испугавшись. Коротко хохотнул и Тревер, протягивая ей тот самый кувшин с постоялого двора и взглядом предлагая попробовать, начав своё знакомство с Андораном именно с виноделия. Возражать Тира не стала, взяла кувшин, вытащила пробку, затыкавшую высокое горло, решительно поднесла к губам и отхлебнула. Удивлённо хмыкнула, ощутив удивительно лёгкий и освежающий вкус, сделала ещё один глоток, гораздо больше первого, и вернула вино Треверу. — Мы зовём его дорожным, — пояснил тот, в свою очередь прикладываясь к кувшину, — оно придаёт сил и почти не пьянит. Самое то, чтобы выдержать испытание дальней дорогой и не свалиться с коня от усталости. Брат? — протянул вино Зосиэлю и жрец, после минутного колебания, его взял, пригубил и вернул Треверу. — Такое я… пил перед тем, как уйти на войну, помнишь? — Да, — кивнул Зосиэль, — и не только ты. Это был единственный раз, когда я… нарушил один из своих обетов, но ты не подумай, — это было адресовано уже Тире, — я не упал под стол и не испортил праздника, просто… — Заснул прямо за столом, — с улыбкой закончил за него Тревер, — но самого важного ты всё же не пропустил… — улыбка растаяла, а руки сильнее сжали поводья. — Я всё помню, брат. Проклятая Бездна не смогла этого стереть, как ни старалась. А ещё, я прекрасно помню, что совсем скоро — наш поворот, а там и до дома рукой подать, — он указал на уходящую вправо развилку дороги. — Так и есть, — подтвердил жрец, — и ты сразу его узнаешь, Тира, потому что он — самый красивый на всей улице. Помнишь, я рассказывал тебе, как… — Помню, — быстро согласилась она, заметив тёмную тень, набежавшую на лицо Тревера при этих словах, — и хочу увидеть всё сама, чтобы понять, насколько ты хороший рассказчик. — Увидишь, — пообещал Зосиэль, посылая коня вперёд и оставляя их с Тревером наедине. — Жаль, что наш дом я таким не сделаю, — негромко и горько обронил он, глядя не на неё, а на свои искалеченные руки, — брат сказал, что… прошло слишком много времени и… исцелить их полностью можно, только заново сломав каждую кость и правильно срастив. Сама понимаешь, что позволить себе такую роскошь в разгар нашей войны, я не мог, да и сейчас… Ладно, — он махнул рукой, — не обо мне надо говорить. Ты ехала сюда не за тем, чтобы продолжать терпеливо выслушивать моё нытьё и бесконечно прощать. — Неважно, как будет выглядеть наш дом, — так же негромко произнесла Тира, — главное, что он будет нашим, — теперь уже она легко коснулась его руки, — а я обязательно привыкну к солнцу и очень-очень большому Карпендену. Обещаю. — Верю, — Тревер чуть улыбнулся, склонился к ней, быстро поцеловал и спросил: — Догоним брата? — Легко, — ответила Тира, понукая послушную кобылу и надеясь, что больше не случится ничего, способного выбить Тревера из шаткого душевного равновесия. Она ошиблась, но только отчасти, поскольку случившееся дальше заставило напрячься и невольно схватиться за кинжалы уже её саму. Они быстро ехали по дороге, уже не отвлекаясь на разглядывание живописных окрестностей, поскольку всем троим хотелось одного — поскорее спешиться и укрыться в тени от жаркого андоранского солнца. Зосиэль по-прежнему ехал впереди, но так вышло, что бегущую им навстречу женщину первой заметила Тира. Её глаза мгновенно сузились, а тело напряглось — просто так сломя голову по жаре не бегут, что-то очень нехорошее, если не сказать — поганое и страшное донельзя должно выгнать человека из дома и заставить мчаться вперёд, не глядя под ноги и не разбирая дороги. Бежать, не замечая того, как слетает с головы белый чепец и горячий ветер нещадно треплет посеребрённые сединой тёмные волосы. Бежать, отчаянно пытаясь докричаться до едущих навстречу всадников и не понимая, что всё тот же ветер уносит слова в сторону, не позволяя им ничего услышать. — Проклятье, — процедила Тира, касаясь левой рукой кинжала, — неужели и здесь… — она прикрикнула на кобылу, заставляя ту сорваться в галоп, и не услышала, что сказал ей вслед Тревер. Она неслась вперёд, надеясь оказаться рядом с женщиной вместе с Зосиэлем, но не успела. Резко натянула поводья, увидев, как жрец спешивается в нескольких шагах от незнакомки, бежит ей навстречу и… крепко обнимает, прижимая к себе, как самое главное сокровище, а в жарком воздухе звенит режущее Тиру на части отчаянно-нежное: «Мама!» Замерев на месте, она смотрела, как её стремительно обгоняет Тревер и точно так же спрыгивает с коня, чтобы уже через секунду заключить в объятия ту, которую столько лет видел только во сне. Мать, носившую его под сердцем, кормившую своим молоком и не спавшую ночами, когда он был совсем крохой. Дороти Винис — высокую и дородную, с миловидным округлым лицом, по которому градом катились слёзы, а полные руки старались обнять обоих сыновей сразу. Увидев призывный взмах руки Тревера, Тира шумно выдохнула, заставила лошадь сдвинуться с места, быстро преодолела остаток пути, спешилась и подошла к ним, надеясь, что смотрит на будущую свекровь достаточно дружелюбно. — Леди командор, — дрожащим от волнения и немного севшим от слёз голосом произнесла Дороти, отпуская сыновей, — Тира, — ещё один шаг и мягкие и очень тёплые тёмные руки уже обнимают её пугающе сильно, а полные дрожащие от волнения губы прерывисто шепчут: — Спасибо тебе… дочка. — За что? — деревянно выдавила Тира, умом понимая, что должна обнять Дороти в ответ, но так и не найдя в себе сил даже просто поднять руки. Тело словно окаменело, сердце стучало глухо и часто, а взгляд упёрся в лицо Зосиэля. Жрец являл собой воплощение раскаяния, словно это он был виновен в том, что мать ведёт себя так… неподобающе, совершенно забыв, о чём он ей писал. Вина была написана на его лице огромными буквами, и это почему-то заставило Тиру улыбнуться. — За то, что вернула мне их, — сказала между тем Дороти, отстраняясь и всхлипывая, — обоих… живыми… — и в этих простых словах было столько огромного всеобъемлющего материнского счастья, а заплаканные тёмные глаза сияли так ярко, что Тира немного расслабилась и почти овладела собой. — Это не моя заслуга, — наконец-то нашлась она, чувствуя, как сильно дрожат руки Дороти, сжимающие её пальцы, — мы должны были победить и сделали это. Вместе. — Мама, — с мягкой укоризной и крайне своевременно вмешался Зосиэль, подходя к ним, обнимая мать за располневшую талию и осторожно отводя от Тиры, — я же просил… И почему ты здесь? Дома что-то случилось? — спросил, встревоженно хмурясь. — Нет-нет, ну что ты, — светло улыбнулась Дороти, — просто я… почувствовала, что вы рядом. Оно подсказало, — она положила руку себе на грудь над сердцем. — Отец посмеялся надо мной, блаженной назвал, а я его — пнём бесчувственным, и побежала. — Мама, — повторил жрец, качая головой, — ну разве можно так? Жара ведь, а у тебя сердце! — Оно самое, сынок, — она протянула руку и взлохматила короткие волосы сына, как не раз делала в детстве, только сейчас ей пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до его головы. — Никогда меня не подводило, вот и сейчас… — А может, хватит посреди дороги стоять? — утрированно строго сказал Тревер, подходя к ним и обнимая Тиру за плечи, но его глаза сияли той же теплотой и любовью, как у Зосиэля. — Или ты хочешь, чтобы и отец сюда примчался, тебя не дождавшись? — Нет, конечно, — переводя тёплый счастливый взгляд с сына на Тиру, ответила Дороти, — сейчас потихоньку и пойдём, — она провела пальцами по взмокшей щеке, убирая прилипшие к ней волосы, и только сейчас поняла, что чепца на голове больше нет, — о, Шелин, да что ж я за растяпа-то? И где только… — Там, — Тира указала на белеющий вдалеке чепец, зацепившийся за колючий придорожный куст. — Слава богине, не унесло, — облегчённо вздохнула Дороти и это прозвучало так по-детски наивно, что Тира изумлённо вскинула брови. Подобное ожидаешь услышать от Уголька, но не от взрослой женщины, а впрочем, может, у андоранцев так принято? — Вот по дороге и подберём, идёмте домой, дети. И они пошли — впереди Зосиэль и Дороти, которую он осторожно поддерживал под руку, а следом Тревер и Тира, ведя лошадей под узцы. И если жрец без умолку говорил о чём-то с матерью, они шли молча, а она и вовсе смотрела в основном под ноги, пытаясь убедить себя, что обязательно привыкнет к столь бурному проявлению чувств. — Не сердись на мать, — тихо обратился к ней Тревер, — она просто себя не помнит от радости. — Я не… — начала она, но напоролась на его серьёзный взгляд, — мне просто… — Странно и дико видеть то, чего никогда не знала, — беспощадно-честно закончил за неё он, — но я прошу тебя дать матери шанс. Она действительно очень любит не только нас с братом, отца, всех наших бесчисленных родственников, но и весь белый свет скопом. Не знаю, насколько это тебя успокоит, но с отцом будет проще. Обещаю. — Он действительно… бесчувственный пень? — Конечно нет, — невольно улыбнулся Тревер, — он старый солдат, до сих пор не забывший армейские шутки и щедро сыплющий ими к месту и нет. — Почти как мой… — грустно обронила Тира, но тут же заставила себя улыбнуться и резко сменила тему: — Мне показалось, или Зосиэль очень похож на мать, а вот ты… — На отца. Во всяком случае, так говорили… Правда, сейчас, я, наверное, не похож ни на кого из них… — он поморщился и махнул рукой: — Да что тут говорить, скоро сама всё и увидишь.***
И Тира увидела. Сначала дом, действительно самый красивый на всей широкой и зелёной улице. Двухэтажный, построенный из светлого дерева и украшенный филигранной деревянной вязью, так похожей на дорогие кружева, которые Тира видела на платьях знатных дрезенских дам. И эти изысканные украшения обвивали каждое из многочисленных больших окон, струились по дверям и крыше, превращая обычный дом в настоящее рукотворное чудо. — Как красиво, — восхищённо вырвалось у Тиры, — и это всё… — Тревер, — с гордостью ответила Дороти, окидывая старшего сына тёплым сияющим взглядом. — Я сколько раз говорила — не надрывайся ты так, сынок, хватит, да кто меня слушал? — Мама, — попытался остановить её Тревер, но безуспешно: — Это ты ещё двор и сад на не видела, дочка, и беседку — ни у кого таких нет и не будет, и сыновей таких! — женщина перевела взгляд со старшего на младшего и хотела добавить что-то ещё, но тут Зосиэль осторожно сжал её руку в своей и чуть ускорил шаг, а Тревер облегчённо вдохнул, шепнув Тире: — Кажется, пронесло, бесконечная ода моим поделкам отложена на некоторое время, но, боюсь, избежать её за ужином не удастся. Мать хлебом не корми, дай только нами с братом похвалиться. Сначала мне это льстило, а потом всё сильнее раздражало, но говорить об этом матери — напрасный труд. Хорошо отец вовремя её тормозил, иначе и вовсе беда была бы, надеюсь, не оплошает и сегодня. А потом Зосиэль открыл резные деревянные ворота, столь же изящные, красивые и лёгкие, и они вошли во двор. Он был полон разных цветов, пышных розовых кустов, усыпанных крупными и ароматными цветками, а посреди этого благоухающего великолепия блестел под жарким солнцем небольшой, идеально круглый пруд, на зеркальной поверхности которого покачивались большие белоснежные лотосы. Прямо у пруда возвышалась беседка из всё того же деревянного кружева, а в ней, скрываясь от полуденного зноя, сидел широкоплечий темнокожий мужчина с гривой поседевших волос на голове и аккуратно подстриженной седой бородой. Увидев их, он легко поднялся на ноги, обнаруживая высокий рост и гордую осанку воина, которую не смогли искорёжить годы, и на мгновение Тире показалось, что это — её собственный чудом воскресший и оказавшийся здесь отец. Она невольно тряхнула головой, отгоняя кромсающий сердце болью морок, а Орест Винис уже размашисто шагал к ним, радушно раскинув в стороны всё ещё мускулистые и сильные руки, и говорил громким и низким голосом: — Шелин милосердная! В кои-то веки старуха моя не зря блажила! Идите-ка сюда, охломоны, давненько я вас не… — тут его голос всё же дрогнул, а руки обняли обоих сыновей, синхронно шагнувших навстречу, и рывком притянули к себе. Тира, замершая рядом с Дороти, молча смотрела на них, не слыша того, что Орест говорил сыновьям, и невольно отмечая, что Тревер был прав: они с отцом действительно очень похожи — фигурой, лицом и даже ростом. Но подумать что-то ещё она не успела, помешал цепкий взгляд Виниса-старшего и вопрос, обращённый почему-то не к ней, а к сыновьям: — Эй, разбойники, а командор-то ваш прославленный где? Неужто по дороге посеяли? Мать вижу, девицу молодую да красивую — тоже, а командора — нет, — при этом глаза Ореста искрились смехом, а усы прятали лукавую улыбку и Тира, вместо того, чтобы обидеться, ответила, чуть усмехнувшись: — Так они меня на него на постоялом дворе и выменяли... — Мо-ло-дец! — по слогам протянул мужчина, отпуская сыновей, шагая к ней и протягивая большую тёмную руку: — Ну, здравствуй, гроза демонов! А с виду-то и не скажешь, — он окинул её внимательным взглядом опытного воина, чуть задержался на кинжалах, одобрительно кивнул и вернулся к глазам: — Тонкая, гибкая, но жалишь точно и насмерть. — Угадали, — кивнула Тира и добавила, сама не зная, почему, — с отцовским двуручем я так и не научилась управляться, да и с обычным мечом… — она поморщилась от не очень приятных юношеских воспоминаний. — Ну сказанула, — присвистнул Орест, — двуручник силу требует немалую, не всякий мужик с ним сладит, а девица и подавно. А отец твой, командор, правильные игрушки дал, поглядеть бы ещё, как ты с ними… — Тира больше не командор, отец, — решительно прервал его Тревер, — Язва закрыта. Никаких войн. Никаких мечей. Хватит! — Даже так? — приподнял густую седую бровь Орест, переводя цепко-внимательный взгляд на него, словно видел впервые. — Лады, сынок, не кипятись. Твоя жена, тебе и решать, к какому делу её приставить и чем занять. — Орест, — Дороти как-то очень незаметно и плавно встала между ними, мягко коснулась руки мужа, — не дело детей на пороге держать. Иди-ка лучше проверь, вода в купальне нагрелась? Им с дороги освежиться надо, жара такая стоит, а потом и за стол, голодные ведь, ровно волки, правда, Зосиэль? — обратилась за помощью к младшему сыну. — Истинная, мама, — тут же подхватил тот, — нам действительно нужно вещи разложить и… — Ну так пошли, — пожал широкими плечами Винис-старший, — чего встали, как неродные? — он первым повернулся и пошагал к дому, совершенно уверенный в том, что долгожданные гости поспешат следом.