***
Она сдержала слово и добралась до Кенабреса почти без приключений, а денег, вырученных от продажи ненавистного кольца, хватило с избытком. Тира помнила, как удивился ювелир, увидев, что именно она ему принесла. Как долго рассматривал кольцо, поворачивая его так и эдак, как восхищался тонкой эльфийской работой, столь редкой в этих краях, и чистотой бриллиантов, впаянных в серебристый металл. Он заплатил ей даже больше, чем Тира рассчитывала получить, и сказал, что с удовольствием купит и другие работы этого мастера, если она ими владеет и пожелает продать. Красноречие и щедрость мужчины показались Тире подозрительными, ведь отец рассказывал о торговцах совершенно другое, и она поспешила поскорее покинуть это поселение, тщательно заметая следы. Осторожность оказалась нелишней, ведь совсем скоро Тира заметила двух вооружённых мужчин, упорно следующих за ней, несмотря на все уловки. Похоже, ювелир решил убить двух зайцев сразу — вернуть уплаченные за кольцо деньги и вытрясти из её оставшиеся ценности, в существовании которых он почему-то был уверен. Он совершил всего лишь одну, но фатальную ошибку — принял её за обычную бродягу и отправил только двоих наёмников, полагая, что они легко справятся с девчонкой, зачем-то таскающей с собой кинжалы. Они не справились и остались лежать в придорожных кустах, а Тира стала богаче на несколько сотен золотых, обнаружившихся в кошелях переоценивших себя мужчин. Она навсегда запомнила изумление, отразившееся в стекленеющих глазах первого убитого ею человека и запах его крови, залившей её руки. Запомнила его предсмертный хрип и проклятие, слетевшее с губ, но не жалела о том, что предпочла бой бегству. Кровь для Горума — отцовский клич, вырвался и из её груди, хоть Тира никогда особо не верила в жестокого келлидского бога. Удача изменила ей у самых ворот Кенабреса, и она, как ни старалась, не могла потом вспомнить, как оказалась окружённой появившимися из ниоткуда демонами, как сражалась с ними, вкладывая в каждый удар всю ненависть, клокотавшую в душе. Не помнила, в какой момент мир вокруг померк, а силы разом оставили тело. Очнулась уже на рыночной площади города, а над ней склонялись совершенно незнакомые рыцари. Так начался её путь из рядовых крестоносцев в Командоры Пятого Крестового Похода, который не окончен до сих пор, и пока что не принёс лично ей никого, способного отогреть замороженное одиночеством сердце. Отношения с соратниками складывались… странно. Лощёный красавец-аазимар, не скрывавший своего недвусмысленного интереса к ней, поначалу изумил своей непохожестью на мужчин, которых Тира видела прежде. Дейран показался ей избалованной девицей, которой по ошибке досталось мужское тело, но именно его заигрывания напомнили Тире о том, что она не только воин, но и женщина. Вопреки творящемуся вокруг кровавому безумию, она всё чаще думала о том, что в любой момент может погибнуть, так и не узнав, какой может быть жизнь с любимым мужчиной. Эти мысли — кощунственные, глупые и неуместные, упорно лезли в голову, и было всё сложнее с ними бороться. Первая и такая короткая любовь к Ардану уже не отзывалась острой болью в сердце, превратившись в печаль о несбывшемся, совершенно не мешающую жить и дышать. Останься юноша с ней, всё было бы иначе, но боги не позволили их любви расцвести и окрепнуть, не помешали демонам безжалостно уничтожить едва раскрывшийся бутон. Равнодушно молчали, когда она отчаянно цеплялась за последние крохи силы и гордости и боролась с отчаянием. Она спасла себя сама, а значит никто, кроме неё, не сможет победить невыносимое ночное одиночество и найти того, кто сумеет согреть. Но, похоже, она напрасно пыталась отыскать в соратниках то яростное пламя, которое пылало в Ардане. Единственный, в ком ей удалось увидеть его отблески, мог предложить только дружбу, а неловкость, которую Тира испытала тогда, она так и не смогла забыть. Совершенно не умея флиртовать и заигрывать, она была непростительно и глупо откровенна с Зосиэлем, и едва не провалилась прямиком в Бездну, услышав не менее прямой и честный ответ. Ей никогда не согреться огнём, пылающим в его сердце, просто потому, что… женщина. Несправедливо и обидно, но… ничего не поделаешь и остаётся только смириться и относиться к Зосиэлю, как к другу, задвинув куда подальше мечты, которым не сбыться, если только… Рассказы жреца о пропавшем брате Тира слушала очень внимательно, и чем больше узнавала, тем сильнее нравился ей этот неизвестный пока что мужчина, хотелось его отыскать и убедиться в том, что не ошиблась. Тиру, в отличие от Зосиэля, нисколько не удивило «падение» Тревера. Он просто неправильно выбрал бога, у яростного и сильного не может быть ничего общего с Шелин, ему проще столковаться с Горумом и не пытаться бессмысленно бороться с собой, влезая в сверкающие доспехи паладина. Родись Тревер среди келлидов, стал бы одним из лучших воинов и настоящей гордостью племени, но он появился на свет в цивилизованном Андоране, и оказался чужим среди своих. И это ожидаемо закончилось самым паршивым образом, а сам Тревер оказался в Бездне, откуда Тира поклялась обязательно его вытащить. Она обещала это Зосиэлю и себе самой, стараясь не думать, что будет, если мечты совершенно не совпадут с реальностью и разобьются о неё, как случилось совсем недавно. Но ещё до встречи с Тревером боги вновь зло и жестоко подшутили над ней. Сначала привели в Дрезен Морвега, настолько похожего на Ардана, что сначала Тире показалось — случилось чудо и пропавший возлюбленный вернулся к ней. Она даже головой тряхнула, отгоняя наваждение, и увидела, что на самом деле у Морвега совсем другой цвет глаз и волос, но вот взгляд… Пылающий и неукротимый взор келлида нельзя спутать ни с чем, смелая и сильная душа воина смотрела из его глаз, и Тира ощутила острый и болезненный укол в сердце. Но куда большая боль ждала её в Храме Горума, скрытом в пещере Зимнего Солнца. Сражаться с родной и близкой душой, собственными руками убивать того, с кем вполне могла бы стать счастливой, если бы не треклятые демоны, снова поглумившиеся над ней! На мгновение Тире показалось, что сейчас она просто обезумеет он ненависти, захлебнётся ею и утонет, растеряв остатки человечности и доброты, и никто в целом мире не сможет остановить это и спасти её от стремительно пожирающей душу багровой ярости. Прохладная и тяжёлая рука Зосиэля легла на плечо, а губы произнесли что-то, чего Тира не расслышала из-за грохота молотящей в виски крови, но… Этого оказалось достаточно, чтобы она очнулась, вспомнив обещание, данное ею жрецу и себе самой. Невероятным усилием воли взяв себя в руки, Тира склонилась над телом Морвега и подняла окровавленную соломенную куколку. Символ его племени… нельзя оставлять это здесь, нужно отдать Киару и найти слова, чтобы поддержать и утешить, не дать старому воину окончательно отчаяться и погрязнуть в топком болоте вины, которой на самом деле нет. Это поганое чувство было отлично знакомо ей самой, ведь именно его Тира испытывала при каждой встрече с Ланном. Она просто слишком поздно поняла, что не стоило так резко отвечать на его предложение её защищать, но тогда увидела в этих словах только сомнения в ней, как в воине, а вовсе не то, что имел в виду монгрел. Тогда это её не на шутку задело и понадобился не один день, чтобы понять — это было грубой и непростительной ошибкой. Ланн, которому и так досталось от жизни гораздо больше, чем ей самой, не заслуживал подобного, но слова — не птицы, их нельзя поймать и вернуть обратно. И пусть монгрел и сделал вид, что вовсе не обиделся, что-то между ними неуловимо изменилось. Тира это чувствовала и старалась загладить вину, но дипломат из неё был хреновый, и вернуть тепло окончательно она так и не смогла. Тира никому и никогда бы не призналась, что помирить Ланна с его матерью было для неё сложнее, чем ещё раз победить Зантира Чуму с его демонической ордой. Слово «мать», когда-то не значившее для неё ровным счётом ничего, а с недавних пор и вовсе ненавистное, воплотилось в женщине, попросту бросившей своего сына и внезапно решившей вернуться в его жизнь. Тире безумно захотелось высказать всё это прямо в лицо Риа Нат, но… Эта женщина была очень нужна Ланну, который неумело лгал, пытаясь убедить её и себя в обратном, и Тира сделала всё, чтобы их примирить, искупая так свою вину перед монгрелом за резкие и несправедливые слова. С поставленной задачей она справилась, но вздохнула с облегчением, только когда Риа покинула Дрезен, увозя с собой совершенно незаслуженное прощение сына. Ланн… добрый, честный, справедливый и просто очень хороший, он мог был стать не только её соратником, окажись в его душе чуть больше ярости и силы, но… Ничего общего между ним и Арданом Тира не нашла, как ни старалась, и в конце концов решила, что крепкая настоящая дружба гораздо лучше любви, дарованной из жалости и оскорбительной для обоих. Она и подумать не могла, что вскоре сама окажется в роли отвергнутой ещё до того, как произнесёт хоть одно-единственное слово о любви. Но именно это и случилось сегодня, а причина по-прежнему остаётся неизвестной, сводя с ума и издевательски глумясь над мечтами, которые, казалось, уже начинали сбываться. Так почему она сидит здесь, копаясь в прошлом и пытая себя воспоминаниями, вместо того, чтобы отыскать эту самую причину, бросить ей вызов и победить?! А ещё что-то очень важное постоянно ускользает из памяти… что-то, способное пояснить многое, если не всё, и это что-то… Тира нахмурилась, воскрешая в памяти один из вечеров, проведённых с Тревером. Вот она стучит в дверь его комнаты и заходит, получив разрешение, а он… стремительно накрывает куском грубой ткани что-то, стоящее на прикроватной тумбочке. Она и заметила-то это быстрое движение потому, что оно было слишком поспешным для Тревера, но тут же забыла об этом, а зря. Он явно не хотел, чтобы она это увидела, да и был в тот вечер гораздо напряжённее, чем обычно, словно всё время ждал — вот-вот случится что-то паршивое. Тира заметила это не сразу, а когда спросила — всё ли в порядке, услышала короткое, но совсем неубедительное «да», произнесённое только губами. Тёмные глаза Тревера говорили совсем другое, и она решила, что, по всей видимости, не до конца излеченные Зосиэлем раны всё ещё мучают бывшего гладиатора, и на сегодня с него более чем достаточно её общества. Тогда она быстро попрощалась и ушла, решив, что у них впереди ещё много таких вечеров и, возможно, чего-то гораздо большего, и отмахнулась от кольнувшего ощущения, что Тревер облегчённо вздохнул, закрывая за ней дверь. Уверенность, что ответ на её вопрос находится под той самой тканью, крепла с каждой минутой, и Тира поняла, что должна раскрыть эту тайну и увидеть, что же Тревер так поспешно от неё прятал. Сделать это несложно — достаточно просто дождаться, пока он покинет комнату, проскользнуть внутрь и узнать всё, не задавая ни единого вопроса. Спрашивать всё равно бессмысленно, Тревер не из тех, кто повторяет дважды и пускается в пространные пояснения своих поступков.***
Осуществить свой план она смогла поздним вечером следующего дня, когда Зосиэль пришёл за Тревером и куда-то его увёл. Тира проводила братьев взглядом, дождалась, когда они скрылись за поворотом, и быстро пошагала к заветной двери. Ей повезло, в коридоре этого крыла казарм не оказалось никого, и никто не заметил командора, которую занесло сюда в столь неурочный час. Тира вспомнила, что поселила сюда Тревера по просьбе Зосиэля, прекрасно понимавшего, что сейчас его брат просто неспособен ужиться с кем-либо вообще. Ему нужна, пусть крошечная, но отдельная комната, и тогда она приказала быстро расчистить и привести в жилой вид достаточно просторную кладовую. Приказ исполнили быстро и чётко, не задавая лишних вопросов, за что Тира была искренне благодарна своим подчинённым. Она до сих пор помнила, как на мгновение потеплел взгляд Тревера, увидевшего своё новое жилище, и как он обронил негромко и глухо: — Спасибо, командор, хоть я и не стою стольких хлопот. — Ты можешь переселиться в общую казарму в любой момент, — пожала плечами она, делая вид, что не услышала последних слов. — Я просто подумала, что пока так будет лучше, я ошиблась? — Нет. Я… действительно отвык от людей, — так же глухо ответил Тревер, проводя рукой по чисто вымытой деревянной столешнице. — Мне нужно время, чтобы… вернуться, — он всё ещё с трудом подбирал слова, словно вспоминая, как их произносить, боролся с самим собой и Бездной, по-прежнему не желающей отпускать своего узника. — Зосиэль хотел, чтобы я жил у него, но я… не хочу. Не сейчас. Не хочу, чтобы он постоянно видел, каким я стал, и страдал из-за этого. Ему тоже нужно привыкнуть ко мне… такому. Я слишком сильно его подвёл, хоть он никогда не скажет этого мне в глаза. — Он любит тебя, — озвучила очевидное Тира, видя, как непросто даётся Треверу каждое слово, — а ещё… у вас гораздо больше общего, чем ты думаешь. Ярость и силу в вашей крови невозможно победить или сломать. — Ярость? — он смерил её пронзительным взглядом, словно видел впервые. — Ты говоришь о ней так, словно это — великое благо, а не проклятие, почему? — Она не дала мне сломаться, когда демоны… убили отца, — честно ответила Тира, впервые говоря с кем-либо о своём прошлом. — Прости, — Тревер отвёл взгляд, — я не хотел бередить твои раны. Странно, что брат не сказал мне об этом. — Он не знал. Никто не знал. Сочувствие и жалость не нужны мне точно так же, как и тебе самому, — твёрдо произнесла Тира, — я сказала это только для того, чтобы ты понял: ярость — не проклятие, а всего лишь оружие. Обрушь его на врагов, но никогда не обращай против себя — так говорил мой отец, и я это запомнила. Помни и ты, — сказав это, она развернулась и вышла, оставив Тревера одного, ведь и так сказала ему слишком много, сердцем почувствовав близкое по духу существо. Тира тряхнула головой, вырываясь из так не вовремя нахлынувших воспоминаний и окинула небольшую, но очень чистую комнату внимательным взглядом. Идеально вымытый стол, тщательно застеленная постель, аккуратно сложенная одежда и начищенные до блеска доспехи и тяжёлый фальчион — во всём чувствуется рука воина, привыкшего к дисциплине и порядку. Это не вытравить ничем, даже Бездна оказалась здесь бессильна. К витающему в комнате запаху оружейного масла, железа и каких-то трав примешивался ещё один — странно-неуместный, но по-домашнему приятный. Пахло свежей деревянной стружкой, и это могло значить только одно — Тревер пытается вернуться к тому, что было отрадой в его почти забытой довоенной жизни. Невольно улыбнувшись этой догадке, Тира перевела взгляд на прикроватную тумбочку и замерла, увидев то, что Тревер так поспешно прятал от неё тогда. Ещё не законченная деревянная статуэтка изображала… её саму, сжимающую в руках в кинжалы и замершую в прыжке, словно в полёте. Подойдя к постели вплотную, Тира осторожно взяла фигурку в руки — от неё сильно и приятно пахло древесиной, а на тщательно обработанной светлой поверхности виднелось несколько бурых пятен, подозрительно напоминающих… кровь. Похоже, каждое движение ножа давалось Треверу с неимоверным трудом, израненные руки не желали слушаться так же хорошо, как раньше, острое лезвие соскальзывало и вонзалось в кожу, рассекая её. Но, несмотря на это, вопреки боли и назло собственной слабости, он продолжал упорно работать над статуэткой, которую… никогда не показал бы ей. В этом Тира была совершенно уверена, как и в причине, побудившей Тревера снова взять в руки нож, бросая вызов и Бездне, искалечившей его тело, и Шелин, отрёкшейся от своего падшего паладина. На мгновение Тира словно окунулась в чувства, охватывавшие его всякий раз, когда брал статуэтку в руки и принимался за работу, заставляя непослушные пальцы воплощать в дереве то, что видело и чего желало сердце. И почти задохнулась в водовороте эмоций — ярких, живых и болезненно-острых, настолько сильных, что Тира едва не выронила статуэтку из задрожавших пальцев. — Боги… — прошептала она мгновенно пересохшими губами и села на край постели, провела кончиками пальцев по незаконченному лицу — похоже, мелкие детали давались Треверу сложнее всего, но даже того, что он уже сумел сделать, было достаточно, чтобы безошибочно узнать себя. — Почему ты… — она осеклась, сглотнула подкативший к горлу ком, погладила статуэтку по деревянным волосам, на мгновение прижала её к груди и собиралась поставить на тумбочку, но сделать этого не успела, помешал глухой рык вернувшегося Тревера: — Какого демона, Тира?! Я же просил тебя не приходить! — он стоял на пороге, сжав кулаки, и глядя на неё исподлобья со странной смесью гнева и… ещё чего-то, мелькнувшего на мгновение и утонувшего в бушующем пламени ярости. — Просил, — совершенно спокойно ответила она, осторожно вернула статуэтку на место, встала и шагнула к нему, — но я должна была узнать, почему. — Ладно… — шумно и тяжело выдохнул он, не двигаясь с места. — Узнала? А теперь — уходи, — он кивнул в сторону двери, которую загораживал собой, но не сделал даже шага в сторону. — Нет, — покачала головой Тира, — зачем, Тревер? Зачем тебе она, если есть я? — спросила прямо, чувствуя, как предательски вспыхнули щёки, но не собираясь отступать. Хватит. Она слишком долго была одна и имеет право быть счастливой. — А не ясно? — отчаяние в его голосе резануло её и заставило вздрогнуть. — Ты — командор крестового похода, а я… — Тот, кто мне снится, — закончила за него Тира, увидела, как изумлённо расширились его глаза, и продолжила, понимая, что другого шанса сказать это просто не будет: — Теперь ты это знаешь. Снова вышвырнешь меня вон или… наконец-то сделаешь то, о чём мечтаешь, вырезая её? — Тира… — прозвучало сдавленным стоном, правая рука Тревера поднялась, словно он действительно собирался схватить её за шкирку и выбросить за дверь, и ей стоило невероятных усилий не зажмуриться и не отвести взгляда от его странно заблестевших глаз. А мгновение спустя горячие пальцы Тревера осторожно коснулись её щеки, словно он успел забыть, что такое ласка, и сейчас мучительно и трудно вспоминал. Молнией ударило воспоминание — это уже было. Там, в «Блаженстве Битвы», когда он пытался пожать ей руку, услышав имя брата и поняв — она не враг. Тяжёлая рука легла на её талию и притянула вплотную к Треверу, а губ коснулись губы — испытывающе и несмело, но только в первый миг. Секунду спустя желание и страсть, которые он так долго и тщательно скрывал не только от неё, но и от себя самого, вырвались на волю, превратив поцелуй в настойчиво-жадный, заставивший его глухо застонать, ещё крепче прижимая Тиру к себе. Она ответила — так же отчаянно и пылко, желая только одного — показать ему, насколько сильно желает отдать не только тело, но душу и сердце. Слиться воедино, деля все сомнения и боль на двоих, вместе сражаясь с демонами прошлого и побеждая их, уничтожая одного за другим, развеивая по ветру прах сгоревшей в этом пламени вины и горький дым давней боли. Его нетерпеливые и жадные ласки оказались именно тем, чего она желала. Сердце не ошиблось, почувствовав в Тревере мужчину, с которым она сможет наконец-то обрести то, что отняли демоны, украв у неё Ардана. Его тело — большое и сильное стало частью её и сил сдержать торжествующий крик не нашлось. Слишком давно в последний раз она ощущала эту безумную радость близости, вырывающей из реальности и бросающей в бездонный омут, в котором совсем не страшно утонуть. Неистовый в бою, Тревер оказался таким же и на ложе, тело, истосковавшееся по любви, откликалось на каждое её прикосновение, а губы благодарили поцелуями, от которых всё сильнее кружилась голова и не хватало дыхания. Громкий стук его сердца эхом отражался в груди Тиры, а стоны смешивались с её, разбивая на части жаркую тишину, царящую в комнате. Пламя свечей плясало в глазах склонившегося над ней Тревера и Тире отчаянно хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно долго, до тех пор, пока силы не оставят обоих, а жажда будет наконец-то утолена… — Знаешь, что я ощутил, когда впервые увидел тебя там… в Бездне? — глухо и негромко спросил он, когда они лежали рядом, тесно прижимаясь друг к другу, и ответил сам, не дожидаясь, что скажет она: — Страх. Я не хотел сражаться с тобой на арене, но знал, что сделаю это, потому что… Есть боль, к которой нельзя привыкнуть, её нельзя терпеть и не сойти с ума… — Тревер… — начала она, но на губы легла ладонь, понуждая замолчать, и Тира поняла — не стоит даже пытаться успокоить его сейчас, ведь то, что скажет, станет первыми шагами на пути к себе прежнему. Она легко коснулась губами его ладони и прижалась теснее, давая понять, что готова слушать дальше, и он продолжил: — Я понял это не сразу… Думал, перебью проклятых демонов, сверну шею Вирлонгу и сбегу, а потом… С каждым новым шрамом во мне оставалось всё меньше Тревера Виниса, память покидала меня вместе с кровью и слезами, и я не знаю, вернётся ли она когда-нибудь полностью или я так и останусь тем, кем стал теперь… Именно поэтому я не хотел, чтобы ты… была рядом… Я до сих пор этого… — Не хочешь? — всё же тихо спросила Тира, боясь услышать утвердительный ответ, ведь после этого ей придётся уйти отсюда навсегда. — Не знаю… — сдавленно, словно каждый звук царапал ему горло, ответил Тревер, — я буду сражаться за тебя до самого конца этой треклятой войны, а потом… Я не знаю, что будет потом. Боюсь даже думать об этом… Боюсь мечтать и строить планы, чтобы они не рухнули точно так же, как моя прежняя жизнь. Боюсь стать кандалами на твоих руках и утащить за собой на дно… Боюсь… больше никогда не пережить того, что случилось сейчас… — Я тоже, — обронила она, приподнялась на локте и склонилась над ним, прочитала откровенное удивление во взгляде и продолжила, — но, если мы не попробуем, не узнаем этого никогда. Я готова рискнуть, а ты?.. Тревер долго молчал, а потом так же молча притянул её ближе и коснулся губ нежно-красноречивым поцелуем, говорящим гораздо больше, чем тысячи самых изысканных и убедительных слов.