reunion

Казутора боится шевелиться и боится дышать, пока Чифую и Кейске мирно спят. Ну, посмотрите на него. Он за одну ночь смог разрушить все хорошее, что у него было. Чифую уснул тут же, уронив свою голову на голову Баджи, и тот последовал его примеру, уткнувшись лицом мужу в плечо и сплетя пальцы с Торой. Казутора не хочет забирать у него свою ладонь, у него не получается, но он чувствует острую необходимость сделать это. Рука Баджи словно сжигает кожу на его ладонях. Тора может понять Мацуно. Он устал, и по нему это до жути видно: Казутора не уделял этому слишком много внимания, он так был увлечен работой, что все помимо нее воспринимал, как фоновый шум, однако он заметил, как мало Чифую спал за последние две недели, все больше засиживаясь на кухне с ноутбуком и учебниками. Под его глазами темные тени, глубокими впадинами режущие лицо. Чифую устал, и потому, может, ведет себя странно. Казутора уверен, что он отоспится и придет в ярость за то, что Казутора согласился спать с ними в одной кровати. За то, что не отдернул руку раньше, хотя он мог. Баджи не держал его. Баджи его просто направлял. Он не знает, почему не остановил его раньше. Казутора хочет разреветься, потому что он даже не может уйти. Если он сбежит на диван, это не отменит того, что произошло. Наверное, он допустил ошибку, когда согласился работать на Кейске. Он слишком сильно зависит от них сейчас, его могут послать куда подальше и вышвырнуть из квартиры и с работы, не выплатив ни йены, и он будет заслуживать этого, потому что он глупый, ничтожный, потому что он идет на поводу у своих желаний, даже не имея сил сформулировать их. Почему ему хотелось трогать Чифую? Почему он не отдернул руку? Почему ему вообще показалась нормальной мысль о том, чтобы лечь с уже устоявшейся парой, влюбленной до чертиков, в одну кровать? Боги, чем он думал. Раньше он хотел свалить куда подальше сразу же, как получит первые деньги. Сейчас ему стыдно за то, что он на самом деле не хочет этого. Здесь ему хорошо. С ними ему хорошо, только вот здесь ему нет места. Казутора пытается заставить себя уснуть, только вот у него не получается. Его мелко трясет в ожидании утра, он не знает, что его ждет, и морально готовится к худшему. Лучше бы он не попадал в лечебницу. Лучше бы он смог задушить себя тогда, в камере, собственными штанами, лучше бы охранник не находил его в камере, перепачканного слезами, слюной и мочой, без сознания и с затянутой удавкой на шее. Казутора до сих пор помнит этот запах, — он отрубился, и его тело, борясь со смертью, расслабилось слишком сильно. Его тошнит. От звука будильника он вздрагивает, — а затем Чифую подскакивает, как ошпаренный. Его глаза заспанные и полуприкрытые, а руки подрагивают либо от нервов, либо от недосыпа. Нужно притвориться спящим, чтобы Чифую не тратил энергию еще и на него, Чифую оказался на редкость эмпатичным, Чифую не позволит ему думать дальше. Еще глухая ночь. Мацуно проспал отсилы часа четыре. Он либо выйдет из себя, и Казутора не готов к этому, либо начнет сопереживать, — и к этому Казутора не готов тоже. Какой ужас, лучше бы он вообще не рождался. — Тора? — сонно тянет Чифую. — Почему не спишь? Я разбудил тебя? — Все хорошо, — лжет Тора. — Не спится. А ты? — У меня завтра… уже сегодня тест. Нужно готовиться. Он финальный, если не сдам — не допустят до аттестации. А ты, может, все же попробуешь поспать? Или, если хочешь, можешь выпить со мной какао. Мне нужно проснуться. Казутора хочет завыть. Чифую милый, Чифую заспанный и взъерошенный, а еще он не воплотил ни одно из страшных пророчеств Торы в жизнь. — Давай, — шепчет Ханемия. — Я… я буду рад. Чифую аккуратно встает, чтобы не потревожить Кейске еще больше, и поправляет на нем съехавшее одеяло. Казутора чувствует боль где-то под ребрами от того, насколько сильно он хотел бы, чтобы кто-то так же переживал за него. На кухню Мацуно идет с полуприкрытыми глазами, и Тора слепо следует за ним. У него снова ощущение, будто бы он в этой квартире впервые. — Ты ведь не спал потому, что загонялся из-за произошедшего, да? — наконец говорит Чифую, сделав себе кофе и какао Казуторе. Тора молчит, застыв, как парализованный. Он, кажется, даже забывает дышать. Чифую залпом выпивает кофе и наливает себе еще. Казутора до ужаса хочет помочь ему: хотя бы сделать так, чтобы Мацуно поспал еще час, потому что выглядит тот измотанным, но он совершенно не знает, как. — Просто хочу, чтобы ты знал, — зевает Чифую. — Тебе можно в мое личное пространство. Не знаю, что было в голове у Баджи, потому что он, ну… перегнул, но тебе можно. Я совершенно не против. Я не про руку в штанах, но ты можешь меня касаться. Всегда, когда тебе этого хочется. Если мне станет неуютно, я скажу, ты можешь даже не переживать на этот счет. Казутора, кажется, ведет себя позорно, потому что он стоит, хватая воздух ртом, и таращит глаза куда-то в пустоту. Ему не сказали ничего шокирующего, просто он не может смириться с тем, что кто-то не против его прикосновений. — Я не имел в виду ничего такого, — заикаясь, говорит он. — В плане, я не знаю, почему я не убрал руку, я… Чифую тихо вздыхает. — Ты не убрал руку, потому что не хотел. И я не убрал твою руку по той же причине. Давай пока не будем копать глубже? Честно, я готов это обдумать и обсудить, но немного позже. Ладно? Казутора, кажется, сейчас умрет, — его сердце колотится так гулко и сильно, что он не слышит ничего, кроме своего пульса. — Ладно, — глухо говорит он. — Я сам ничего не могу понять, поэтому будет так, как вы мне скажете. Вы слишком много делаете для меня, и я готов просто слушаться. — Да не надо слушаться. Просто делай так, как тебе лучше. Ты не напортачишь в любом случае. Казутора хочет ему верить. Безумно сильно хочет верить, потому что ему страшно, он лажает всегда и во всем, он неудачник и это аксиома, а еще — он понимает, какие могут быть последствия у его оплошностей. Он снова чувствует себя влюбленным, и это очень, очень плохо. Он хочет верить, что он не облажается сейчас. Сможет безболезненно увеличить дистанцию, сделать это, не вызывая вопросов, и отвязаться от парней. — Хочешь, я обниму тебя? — спрашивает Чифую, ставя на стол вторую опустевшую кружку из-под кофе. — Чтобы у тебя было подтверждение моих слов. Казутора, блять, не сможет увеличить дистанцию между ними. Потому что Казутора — безвольное животное. Потому что Казутора судорожно кивает, соглашаясь. Он чертовски сильно подсел на теплые объятия Чифую, на внимание с его стороны, на чувство защищенности и нужности. Мацуно расплывается в улыбке и притягивает его к себе. — Вот видишь, Тора, — говорит он. — Ничего страшного. Тебе можно. Я не всем разрешаю обнимать себя, но тебе можно. Я тебе доверяю. Казуторе доверять точно нельзя. Казуторе как-то доверили его собственную жизнь и он ее проебал. — Хочу как-то помочь тебе, — жалобно говорит Ханемия. — Я вижу, что тебе тяжело. — Забей, — хихикает Чифую. — Ты никак не утрамбуешь мне в голову информацию. И не напишешь за меня тест. И ты и так очень сильно помогаешь. В плане, с хозяйством, с магазином, с Майки. Я очень это ценю. *** Риндо в бешенстве. Санзу клятвенно обещал, что вернется к нему сразу же после разговора с Майки, однако, прошло несколько часов, а телефон у того был выключен. Он так и не появился. Риндо в бешенстве, Риндо обыскался его, почему-то не подумав о самом банальном варианте: комната Санзу. В последнее время он появлялся у себя так редко, что Хайтани даже забыл, что у него есть такая опция. Он находит Санзу в его комнате, в кровати, замотанного в одеяло по самые глаза. Риндо в бешенстве. — Ты охуел? — кричит он, не стараясь понизить тон голоса. — О чем мы договаривались? Санзу молчит. — Ты должен был вернуться ко мне, — продолжает Риндо. — И ты вместо этого, блять, лег спать? Его всего трясет от гнева. Он хочет доверять Харучиё, доверять ему во всем, выстраивать договоренности, строить планы, хочет знать, что на него можно положиться. Но вместо этого Хару снова пропадает. Снова проебывается, снова врет, отключает телефон, будто бы Риндо не заслуживает одного вонючего сообщения о том, что планы поменялись. Хоть чего-то. — Я к тебе как к человеку отношусь, — говорит Риндо, сумев, наконец, снизить тон. — Почему ты не можешь так же? Санзу привстает, оперевшись на локоть. Выглядит он жутковато: бледный, с запавшими глазами и белыми-белыми губами. Риндо хочет снова начать орать. Этот идиот чем-то обдолбался? Он отказывается выносить этот день. Хару кривит и без того перекошенные шрамами губы, что-то неслышно бормочет, будто бы он слишком слаб, чтобы говорить в полный голос, сука, он точно чем-то обдолбался, он точно натворил хуйни, Риндо по глазам видит: натворил. Его мелко перетряхивает непрошеной дрожью, и он с силой закусывает губу и сжимает кулаки до боли в пальцах, до белых костяшек, — лишь бы вести себя адекватно, лишь бы не разнести бледное виноватое лицо в щепки. Хару неловко смахивает челку с глаз, и Риндо замечает бинты на его руке. Он, кажется, начинает понимать Рана: его редко смущал вид крови, у Санзу на повязке крови не было почти совсем, но осознание заставляет Хайтани подавиться подступившей к горлу рвотой. — Идиот, — шипит он. — Почему ты… Майки заставил тебя? У Хару перемотана правая рука, и на ней явно чего-то не хватает. Пальцев, блять. У Хару не хватает блядских пальцев. Риндо в курсе этой традиции, но… он не думал, что сейчас она еще может быть использована. Кажется, это давно отошло в прошлое, но Санзу, видимо, так не думает. Риндо видел среди подчиненных отца людей с отрубленными пальцами, но это было больше двадцати лет назад. — Одну фалангу не судьба было рубануть?.. — растерянно лепечет Риндо. — Нет, блять, надо было отрезать два пальца, Хару, пожалуйста, тебе нужно ко врачу. Поехали ко врачу? Может, их можно еще пришить? Ты же знаешь, тебе… ну, жить еще. Ты же не собрался помирать? Я не разрешаю. Санзу надтреснуто хихикает. — Я уже остановил кровь, — хрипло говорит он. — Выпил обезболивающее. И сплю, блять. Можешь ложиться ко мне, я… буду рад. Риндо рычит сквозь стиснутые зубы, но усаживается на край кровати и аккуратно притягивает чужую голову себе на колени. У Санзу влажные, грязные от пота волосы, — Риндо гладит их, почесывая за ухом, будто бы Хару — большой глупый кот. Санзу блаженно зарывается носом ему в колени. — Ты еблан, — вздыхает Риндо, стараясь вести себя адекватно, потому что иначе никак. Потому что иначе он совсем потеряет этого психа, а он так не может. Лучше перетерпеть. — Что вообще произошло? — Майки… не важно. Забей. Риндо смотрит на него со всей пытливостью и укоризной, на которые он способен, — без ответа он остаться не сможет, даже не из простого интереса, а потому что ему страшно не понимать, что происходит у Хару в голове. — Интересно, почему так много? — вскипает Санзу. — Одну — за то, что не справился со служением Майки, одну — за то, что предал Рана, и еще одну… за то, что предал тебя. Доволен теперь? Я удовлетворил твое любопытство? — Ты не предавал нас с Раном, — ошалело говорит Риндо. — И два пальца тут никак не выходит. Что ты, блять, натворил еще? Пожалуйста, мне нужно знать, может, я смогу тебе помочь. Позволь мне помочь тебе. — Предал, — криво улыбается Хару. — Ты просто об этом пока не знаешь. Я ухожу, Риндо. С концами. Дай мне день на отоспаться, и я уйду. А кусок безымянного пальца — сопутствующий ущерб. Я делал это катаной, и вышло вот так вот. Было проще дорубить, чтобы не было так больно. «Теперь больно мне», — думает Риндо, но молчит. Вместо этого он гладит Санзу по волосам и смотрит куда угодно, лишь бы не ему в лицо. Он тихо просит Хару засыпать, а сам старается не думать ни о чем, кроме того, что ему нужно помочь Санзу прийти в себя, потому что он похож на привидение, — видимо, от потери крови, — и Санзу засыпает почти тут же, обняв его колено, как маленький ребенок. Риндо сидит так долго, отгоняя от себя любую мыслительную активность, пока его тело окончательно не затекает, и он не позволяет себе аккуратно переложить чужую тяжелую голову на подушку и встать, чтобы размяться. Зря. Он сам не замечает, как начинает метаться по комнате, якобы для того, чтобы убрать беспорядок, — и с ужасом понимает, что беспорядка нет. Хару, гребанный чистюля, кажется, истекая кровью, отмывал кровь, — о происшествии напоминает только пропитанное буро-алым полотенце в мусорке. Этот ненормальный даже оттер катану. У Риндо волосы на загривке встают дыбом. *** Чифую муторно. Тест он сдал, осталось только дождаться результатов, и это почему-то ощущается тяжелее всего. Он нервничает одновременно и за свой допуск, и за Казутору, который утром был более нервный, чем обычно, и за то, что Дракен ждет их помощи, помощи Торы, если быть точнее, и Мацуно совсем не уверен, что тот справится. Все же, ну. Это Майки. У них своя тяжелая история. Он пялится в окно, — на улице как назло одурительно солнечно, и он бы с удовольствием сейчас вновь стал школьником, маленьким и беззаботным, лишь бы не приходилось быть мыслями одновременно в десяти местах. Лишь бы не приходилось снова решать проблемы, переживать, лишь бы в его жизни все стало просто и однозначно. Вот эти — свои, им надо помогать, их надо поддерживать, вот эти — чужие, им надо бить ебальники. И все. Он замечает у академии их машину, — видит в окно, как Баджи и Казутора выходят из нее, и Кейске прикуривает сигарету, попутно прижимая Ханемию к себе, и Казутора, кажется, не возражает. Чифую тошно. Он не ревнует, у него не осталось сил на эмоции вообще, — он просто хочет быть уже с ними, тоже обниматься, курить и греть лицо под лучами солнца, хочет, чтобы вся гнетущая атмосфера вокруг как-то сама собой рассосалась. Чифую устал. За последние две недели он спал суммарно часов двадцать. Староста впихивает ему его тест с оценкой, и Чифую даже не чувствует радости или облегчения, он просто кивает, выдавливает из себя улыбку, прощается с ребятами и сваливает побыстрее. Зарыться носом Баджи в ворот рубашки. Закрыть глаза. Позволить ему держать себя, пока он висит безвольной тушкой. Может, устроиться на Казуторе на заднем сидении и немного поспать в пути, — Чифую уже даже не странно, что Ханемия начал возникать в его мыслях, ему поебать, он сейчас не может думать, он просто хочет для себя комфорта, а с причинами он разберется позже. Он все сдаст, поспит, напьется, проспится после пьянки, — и потом подумает, но это будет позже. Баджи улыбается ему солнечно, — у Чифую внутри все скручивается. Ох, ебать. Бабочки в животе спустя десять лет. Он все никак не может привыкнуть к этому ощущению. Кейске немного отстраняет от себя Тору, разводит руки в стороны, предлагая прыгнуть ему в объятья, но Чифую совсем не держат ноги, поэтому он просто падает в руки мужа, кажется, засыпая на долю секунды в полете и тут же просыпаясь. — Отстрелялся? — спрашивает Кейске. Казутора неловко стоит рядом, красный до кончиков ушей. Чифую неаккуратно подтягивает его к ним. — Даже не спросишь оценку? — бурчит Мацуно Баджи в плечо. — Ты в любом случае молодец, — говорит Баджи, и Казутора ему поддакивает. — Чифую, что ты получил? — спрашивает его Тора, слава богам, хоть кто-то его спросил. Мацуно почему-то важно, чтобы его хвалили именно за плоды его усилий, а не за факт его существования. Мацуно выдавливает из себя улыбку, — поддерживать человеческий облик адски сложно. — Девяносто три, — довольно говорит он. — Из ста. Но мне повезло. — Повезло учить всю ночь, — хихикает Казутора. — Я знал, что ты справишься. Баджи звонко целует Чифую в макушку.