slow.

      В твоём тепле клонит в сон, но я сгоняю его, чтобы не упустить ни секунды присутствия здесь.       Мы еле уместились вместе на узком диванчике возле окна, перед этим успев побороться за место (лучшее место в этом автобусе, между прочим) и прийти в конце концов к ничье (вы бы видели, как на нас смотрели Шаво с Джоном). Чтоб вместе уместиться на нём, нам пришлось друг к другу прижаться. Я вот думал — вроде бы я должен оказаться более мягким, чем ты (в плане физической мягкости наших тел), но твоё, казалось бы, худощавое плечо, обтянутое плотной тканью чёрной водолазки, не сравнится даже с самыми нежными и воздушными перинами.       Поочерёдно — то ты, то я, поглядываем изредка в окно, пытаясь поймать ускользающие из виду, так спешащие куда-то тонкие стволы деревьев с полуоблезлыми ветвями и предзакатное солнце, которое тоже собралось куда-то в обратную от нас сторону света.       "Серж?" — тоненько бормочу я тебе в грудь, подняв на тебя глаза исподлобья.       — М-м? — немедля откликаешься ты и открываешь мне вид на твои сверкающие в янтарно-оранжевом свете чёрные глазки.       Молча веду ладонь перед твоим лицом, и твой взгляд пристально следует за её чуть подёргивающимися движениями. Без единого слова прикасаюсь пальцем к кончику твоего носа. Удивлённые глаза твои распахиваются, а зрачки съезжают к носу. Теперь ты выглядишь до боли смешным, и я тут же заливаюсь смехом. Ты широко расплываешься в глупой улыбке в ответ, но всё равно ещё ничего не понимаешь.       — Солнышко, — кратко поясняю я, снова игриво касаясь острого носика на мгновение.       Ты лыбишься, молчишь секунду, прежде чем ответить.       — Я?       Довольно киваю. Да, можно сказать, что ты.       А всё дело в том, что нос твой усыпан яркими веснушками, играющими в солнечных лучах. Может, солнце на тебе их и оставило. А может ты и вправду сам — солнце. Во всяком случае, я с каждым разом всё больше в этом убеждаюсь. Светишь пёстрыми веснушками и глубокими, отчего-то чуть печальными глазами (я хочу делать всё, чтобы твои глаза не были такими печальными).       Снова поднимаешь уголки губ. Так тепло.       Я тянусь к твоему лицу и касаюсь веснушчатой россыпи губами. Ты следом утягиваешь меня слиться в поцелуе с тобою вместе.       Я бережно перебираю твои кудри пальцами (в такие моменты чувствую тебя самой дорогой ценностью) и укладываю свою чуть растрёпанную голову обратно на тебя. Ты опускаешь свою широкую ладонь мне на спину. Я улыбаюсь, хоть ты этого и не видишь, потому что я лежу теперь, уткнувшись носом, посапывая тебе в грудь.       Снова безмолвно валяюсь, уперевшись взором в царапину на кожаной спинке дивана. И ты тоже замолк, и увёл своё внимание за стекло окна.       Когда ты смотришь на уже начинающие облетать золотистые деревья, то солнце попадает тебе на лицо, и ты чуть щуришься, а твои морщинки по уголкам глаз (они похожи на расписной веер или букет сухоцветов) становятся заметнее.

***

      — Спишь, Дарон? Ответа не последовало. Гитарист невинно сопел, удобно устроившийся прямо на Серже.       Танкян заботливо проходится пальцами между дароновых прядей волос и мягко целует в макушку.       Снова кладёт руку ему на спину, приобнимая. Облегчённо откидывает голову на подушку.       Солнце уже почти ушло за горизонт.