«Мой лучший друг» – Для меня не просто звук. Помоги понять, быть или не быть. Если суета вокруг, И всё валится из рук, Выходи гулять, вынеси попить! Дайте танк(!) – Друг
***
Перед глазами ещё плывёт. Мышцы охуенно расслаблены, а кожа липкая и солёная от пота. За окном май, а такое чувство, что самый настоящий ад. — Где салфетки? — голос, на удивление, бодр. — В тумбочке, — ленивый жест сопровождает еле-слышный голос. Не то чтобы я стесняюсь ходить в местный душ. Я так тут примелькался, что вахтёрша даже пропуск уже не спрашивает, видимо, решив, что я не частый гость, а редко появляющийся жилец. Просто… — Серьёзно? Уже сваливаешь? — лень в голосе сменяется раздражением. — Меня Тёма ждёт, — кидаю, обернувшись через плечо. — Ну, конечно, Тёма, — этим ядом можно делать наркоз. Хорошо, что надел сегодня свободные джинсы, ибо пытаться впихнуть мокрые ноги в узкие — миссия невыполнима. Тонкая белая футболка, чёрные конверсы, джинсовка в руки — и на выход. — Жень? — летит в спину. Чего ты ждёшь? Поцелуя на прощание? — До завтра, — взмах рукой и привычный вопрос о том, к какой завтра паре. — Мудак. Даже без привычно-ядовитого «тебе всегда не к первой». Будто твои обиды имеют срок больше суток. Да какие там сутки, уже завтра будешь сталкивать соседа по парте, когда войду в аудиторию.***
— Жарко пиздец сегодня, — выхватываешь из моих рук бутылку. Жадные глотки заставляют двигаться кадык. Как обычно давишься, придурок, будто отберут, если не выгложешь сразу литр. — Полей на руки, — Лью аккуратно, прямо в подставленные ладони. — Блядь, жалко тебе что ли? — выхватываешь бутылку, запрокидываешь голову и просто так льёшь на лицо, прищурив глаза и приоткрыв рот. Чтоб тебя, Тёма. Вода заканчивается, и с твоих губ срывается стон. То ли жалостливый — вода заканчивается, то ли удовольствия — мокрое лицо, волосы и шею обдувает прохладный ветерок. Да не всё ли равно какой? Каждый раз, когда ты так делаешь, у меня возникает желание застрелиться. — Как тренировка? — глотаю ком в горле, переводя тему на безопасное. — От Макса на воротах толку столько же, как если бы они пустые были, — жестикулируешь активно, пускаясь в подробностях описывать косяки каждого товарища по команде. Ты не командный игрок, кажется, все это знают, но ты лучший в команде. — Тебя не хватает, — заканчиваешь неожиданно. — Ого, его величество признаёт, что одному против одиннадцати человек сложновато, — усмехаюсь. Ты не командный игрок, но пока я тоже играл, это было не так заметно. Я был твоей командой, только мне ты мог отдать пас, доверив пробить по воротам. Даже несмотря на то, что мазал я частенько, ты в меня верил. — Жень, возвращайся, пока я кого-нибудь не придушил шнурками от бутс, — смотришь своими карими, почти чёрными. И отказывать тебе — самое сложное, что со мной бывает. — Тём, ты же знаешь… — Да, чёрт, деньги, — убираешь рукой назад влажные волосы. С такой причёской ты мог бы быть на обложке майского выпуска «Vogue». — Просто реально без тебя херово. Знаю, Тём. Но давно нужно было с этим цирком заканчивать. Футбол мне никогда так, как тебе, не нравился. Это ведь ты меня в секцию привёл, ради тебя я туда столько лет таскался. Да и деньги, как ты упомянул, нужны. Вместо тренировок я частенько хожу на подработки, всё больше удовольствия получая от этого. Помню, как смотрел с сестрой тысячный сезон «Топ-модель по-американски» и мечтал, пока она училась улыбаться глазами и ходить от бедра, оказаться по ту сторону камеры. — Помнишь, как ты у бати мыльницу выпросил и притащился с ней ко мне на день рождения? Киваю, улыбаясь. Помню, конечно. Мы тогда только начали с тобой дружить. Мне уже десять исполось, а у тебя был только девятый день рождения. Мамка тогда вручила мне большущее полотенце, из тех, что копятся в шкафу и год от года передариваются, потому что рука не поднимается по назначению применять — новые. Я тогда сказал, что это от неё подарок, а свой подарил позже. Одна из тех фоток до сих пор стоит у вас дома в серванте, а вторая, моя любимая, висит у тебя в комнате на шкафу. Ты живёшь совсем рядом со стадионом, так что, через пять минут мы уже у тебя в прихожей. Мне всегда у вас дома нравилось: куча ненужного хлама, как сказала бы моя мама. Уютно — сказал бы я. Хотя, на балконе с каждым годом становилось теснее. То ли из-за увеличения рыболовных снастей, сломанных вещей и сдутых мячей, то ли из-за того, что в размерах неизбежно увеличиваемся мы сами. Ты мелким никогда не был, в отличие от щуплого, тщедушного меня. Когда я был в восьмом, а ты в седьмом, мы сравнялись в росте. А потом я, видимо, увлёкся Растишкой настолько, что к выпускному стал метр восемьдесят шесть, а ты так и не перерос свои сто семьдесят два. — Смотрите, какой пиздюк, это Максимка, — кривляюсь, цитируя звук из тик-тока, когда ты вслед за мной заходишь на балкон, и приобнимаю тебя за плечи, чтобы свободной рукой растрепать и без того непослушные волосы. — Тоже мне дядя Стёпа, — скидываешь мою руку с плеча и тянешься за пачкой, но не находишь её на привычном месте. — Жек, отдай, а. — Спортсменам вредно курить, — выуживаю одну сигу, а пачку пристраиваю на самую высокую полку. Вообще-то мне есть восемнадцать, да и без этого купить можно было, если знать, где. Но таскать из пачки твоего деда — своего рода традиция. — Купишь мне завтра? — спрашиваешь, когда я, сжалившись, даю тебе затянуться из моих рук. — Чтобы ты на матче легкие выплюнул? — затягиваюсь тоже. Ты знаешь, что плохо на меня влияешь? Я уже два года продолжаю баловаться, чтобы тебя контролировать. Хотя знаю, что, как я окончил школу, ты стал чаще стрелять у одноклассников. — Чтоб не волновался, — отвечаешь, вздохнув. — Бля, Женёк, нас завтра раскатают только так, у них для троих уже место в городской команде пригрето, ждут пока из юниоров выйдут. А у нас дырка на воротах и… — И Мистер Я Сам в нападении. — Иди ты, — отмахиваешься, окончательно вырывая сигарету. — Не ссы, Макс не так уж и плох, он же всегда лучшим был после Кирюхи. — Он ни одного мяча моего не взял сегодня, — морщишься. Ты всегда такой. Это вратарь плохой — пропускает от тебя голы. Даже не допускаешь варианта, что просто ты слишком хорош — пробиваешь стопроцентно. Математичка тебе задания простые даёт, чтобы перед классом не позорить. И девчонки по тебе с ума не сходят, они просто футболом увлекаются. На улице уже начинает темнеть, и в закатном свете твоя кожа — без единого, сука, прыща — особенно хорошо смотрится. Жаль, не взял с собой фотик. В такие моменты всегда спасает мобила. — Ты опять? — щуришься, заметив, что фоткаю. — Замри, будь котиком. Смущаешься, как обычно. Не от ласкового слова, ты давно привык к подобным приколам от меня. Не понимаешь, откуда во мне эта мания — вечно ловить тебя в моменте. Сейчас ты особенно похож на монгола. Именно так тебя пацаны зовут из-за восточной внешности. Своего отца ты никогда не знал. Тот мог оказаться и монголом, и казахом и корейцем, кстати. Мечта дорамщицы, блин. Но не Пак Хэ Джин и не Ли Дон Ук. Артём Николаевич Щербаков. Раньше ты стеснялся, что мать тебе дала отчество по имени деда. Сейчас гордишься. Есть чем: Николай Иванович дочь один воспитал, а потом и тебя один, когда она — родившая в семнадцать — в двадцать, только тебя в сад повели, уехала с каким-то москвичом. На мамку ты совсем не похож. Она — я видел на фотках — тонкая, светлокожая блондинка с треугольным лицом и ясными голубыми глазами. Похожая на своего отца как две капли воды. Я бы со своими высветленными волосами и серыми глазами в твоё семейство больше вписался. — Уже можно двигаться? — Да я ленту уже давно листаю в инсте, — отвечаю небрежно, пытаясь задушить улыбку от того, как у тебя глаза темнеют, но не сдерживаюсь и прыскаю в кулак, убирая телефон. Тушишь сигарету, и мы возвращаемся в квартиру. Лезешь сразу в холодильник, вытаскивая на свет Божий всё, что плохо лежит. — Иди помойся сначала, чудовище, — демонстративно зажимаю нос. — И форму в стиралку закинь. Цокаешь, но бросаешь добычу на столе, разворачиваясь в сторону ванной. Стягиваешь футболку ещё в коридоре, а я в сотый раз жалею, что не придумали ещё такой штуки, чтобы прямо глазами можно было фотографировать. Луч заходящего солнца на твоей смуглой спине заслуживает места на центральной стене моей фото-выставки. Пока она только в моей голове. И без этого момента лучше пусть там и остаётся. Зная, что ты вечно голодный, ставлю чайник. Не зря Николай Иванович говорит, что ты жрёшь, как три растущих организма, и зовёт тебя Горынычем. — Здарова, Женька, — тут же раздаётся за спиной. — Хозяйничаешь? А разгильдяй мой где? — В ванной, — пожимаю протянутую руку. — Как дела на работе? Твой дед отмахивается, напоминая тебя этим жестом. О работе он говорить не любит, но иногда, в хорошем настроении, травит байки, не стесняясь материться «при детях», как любит говорить моя мать. Застреваешь в ванной, на удивление, надолго. Успеваем обсудить новости с твоим дедом, навести чай и погреть поесть, а тебя всё нет. Николай Иванович решает не ждать, так как пропустил обед, так что через несколько минут его уже нет на кухне. Зато есть твой телефон. Вечно без пароля, вечно забитый открытыми приложениями. Закрывая их, не гнушаюсь полазить у тебя ВК. Ты не против же, уверен. Натыкаюсь на новый диалог, по обыкновению, открываю сразу вложения. Ничто так же хорошо не расскажет о собеседнике. О Кате вложения рассказывают не многое, но красочно: второй размер груди с довольно крупными сосками. В принципе, ничего особенного, не вызывают интереса тем более обычные селфи, и даже фотка задницы в красных стрингах. Безвкусно и сто процентов неудобно. Твоё там лишь одно фото. И оно тут же с моей лёгкой руки улетает в наш с тобой диалог. Ты на нём без майки. Футбол и тренажёрка идут тебе на пользу. Я бы сфоткал лучше, ты же знаешь, только попроси. Я ведь давно предлагаю тебе фотосессию в стиле ню. В шутку. Ну, или ты думаешь, что в шутку. Да нет, точно в шутку. Ты мало кому кидаешь фотки, кроме меня. И все они есть у меня. Делов-то: зайти в диалог, переслать себе, удалить сообщение у тебя. После ужина валяемся в твоей комнате. Ты, расслабленный после душа и объевшийся, лениво тянешься. Видел бы тренер, сколько ты съел перед важным матчем… — Придёшь завтра за меня поболеть? — спрашиваешь, укладываясь на бок, лицом ко мне. — Конечно, — соглашаюсь, разглядывая пристально твои веснушки. Мне можно, я же фотограф, художник и вообще слишком припизднутый, чтобы ты подумал что-то такое. — В три? — Ага. Какую пару прогуляешь ради моих заёбов? — уже знаешь наизусть моё расписание, но всё равно спрашиваешь. — Философию, — подыгрываю. — Зачем она вообще на худграфе? Молчать с тобой приятно. Ты из тех людей, кто не любит много болтать, я вообще из молчунов. Только с тобой язык развязывается. Или под градусом. — Катюша тоже там будет? — спрашиваю зачем-то. — Опять в моём телефоне рылся? — фыркаешь, резко садясь на кровати. — Ну, будет, и что? Тяну тебя обратно, закидывая ногу прямо на твои, прижимаю крепко. Как будто у друзей это нормально — обниматься. А ведь и правда, будет и будет, какая разница? Сколько их было уже этих Кать, Лен, Маш и Алин. Первым делом ты всё равно, сломя голову, несёшься на трибуны ко мне. Я твой личный водонос и твой главный фанат. Ты это знаешь, хоть я не хвалю тебя практически никогда, чтобы не зазнавался. — У вас уже было? Жень, ну вот зачем тебе это? Ты бы ещё, садист конченый, попросил рассказать в подробностях. Хорошо, что твой друг, несмотря на твоё тлетворное влияние, всё ещё остаётся скромным. — Ну что ты краснеешь, как будто целоваться не учился? — спрашиваю со смешком, нарываясь на твой мат и предложение сходить куда подальше. Как всегда, стоит только вспомнить ту историю. Мне шестнадцать, тебе на год меньше. Ночь, речка рядом с вашей дачей, спизженная из запасов твоего деда бутылка самодельного креплёного вина. Нам за неё досталось уже через полгода почти, тогда я первый раз и шутканул об этом, как оказалось, смущающем для тебя событии. Ну, подумаешь, не целовался до пятнадцати. Ну, подумаешь, пьяный попросил лучшего друга научить. Уже почти три года прошло, а ты всё ещё смущаешься. Ты, не я. Хотя это не твою жизнь тот день изменил. Не твой мир рухнул. Не твоя ориентация объявила голосом навигатора, что маршрут перестроен. И не ты тогда понял, что запал на лучшего друга.