Призраки заброшенной усадьбы

Адских демонов обитель И треклятый черный дол, Где тьмы грозный повелитель Золотой дворец возвел. Гордо реяло над башней Черных флагов полотно, Было то не в день вчерашний, Было то давным-давно. Вечерами видел путник, Направляя к окнам взоры, Как под дикий вопль лютни В окнах мечутся танцоры. Но духи зла черны как грязь Вошли в златой литой чертог, И свержен был тот темный князь, Никто вмешаться бы не смог. Бывает странник зрит воочию, Когда горит шипучий сланец, В окне, как пляшет кто-то ночью Противный богу мерзкий танец. И крик теней, полночный вой, И жизнь покажется столь зыбкой, Звучит рой призрачной рекой И слышен смех – смех без улыбки. (с) Облака, закрывавшие солнце на протяжении всего дня, к ночи унес ветер, и когда старый Амма, с трудом переставляя ноги, отправился из таверны домой, на небо выплыла полная, круглая, как монета, луна. Ночь оставалась такой же душной и жаркой, каким был день, и Амма, вытирая пот со лба рукавом, ворчал под нос, ругая отвратительную влажную погоду, проклятое лето, которое все никак не заканчивалось, деревенского старосту, трижды обыгравшего его в карты, и горьковатый эль, бессовестно разбавленный трактирщиком, однако выпитый Аммой в таком количестве, что в голове туманилось и мысли плавали будто в киселе. – Одни прохиндеи, одни паразиты… – по-старчески бормотал под нос Амма, ругая почем зря всех односельчан. Не повезло же ему жить среди таких подлецов. Маленькое село, раскинувшееся на самой границе Аргата, едва ли насчитывало пять десятков домов. Близость лесов и удаленность от крупных городов неотвратимо вели к тому, что с каждым годом все больше молодежи отправлялось искать счастье ближе к столице, тогда как старики оставались доживать свой век здесь, всеми забытые и никому не нужные. С односельчан Амма перешел на власть имущих, выплевывая проклятие за проклятием теперь уже в адрес короля, а также местных баронов, которые довели страну в целом и его, Амму, в частности. Слышать его все равно никто не мог – дома, мимо которых брел старик, мирно спали, погруженные во тьму, а большинство завсегдатаев таверны разошлись раньше. До его жилища оставалось совсем немного, и Амма уже начал было бубнить заранее заготовленные отповеди в адрес своей толстой вредной жены, которая обязательно устроит ему выволочку за позднее возвращение и проигранные деньги, когда, отворив калитку, он услышал неясный задушенный звук. Амма замер и затаил дыхание. Почудилось ли? Несколько долгих мгновений ничего не происходило, а потом вновь раздался непонятный шорох. Старик не смог бы сказать, что именно было не так с этим звуком, кроме того, что по ночам ничего подобного он слышать не должен. Переступив с ноги на ногу, он вскинул голову и посмотрел на бледную луну, которую не скрывало ни единое облачко, и тут же Амме вспомнилось, что полнолуние в народе называли часом ведьм – в такие ночи всякая нечисть пробуждалась и бродила по земле, бесчинствуя и пугая простых смертных. "Почудилось", – успокоил себя Амма и решительно шагнул к дому, смотревшему во двор темными окнами – старуха, вероятно, не дождалась его и отправилась спать. В другой ситуации Амма порадовался бы, что брани удалось избежать, но не сейчас, когда снова что-то забилось, зашуршало… "...в курятнике", – мысленно закончил Амма. Звук доносился оттуда, теперь он был в этом уверен. Весь дурман от выпитого эля как ветром сдуло. Первым желанием Аммы стало рвануть со всех ног к двери, спрятаться и запереться на тяжелый засов. Однако какой хозяин поступит так, когда в его курятник, возможно, пробралась лиса? Такое нередко случалось, до леса было рукой подать, и меньше всего Амма желал обнаружить поутру, как лесная гостья задушила и стащила одну из его кур. Если б еще луна не сияла на небе так зловеще, Амму бы и вовсе ничего не остановило. Решительно расправив плечи и демонстративно прокашлявшись, старик зашагал к курятнику. При свете луны он легко нашел щеколду, отодвинул ее и вступил в темноту. Еще до того, как Амма зажег свечу, предусмотрительно оставленную на полке прямо у входа, в нос ему ударил острый запах, который ни с чем нельзя было спутать – запах крови. В непроглядной темноте кто-то был, Амма чувствовал, что на него смотрят из мрака, но отступать было поздно. Он схватил огарок, найдя его на ощупь, и дрожащими руками торопливо зажег, чтобы в следующую секунду с трудом удержать вопль ужаса. Все куры в курятнике, все три десятка, валялись тут и там, выпотрошенные, убитые. Пол был залит кровью, некоторые перья еще кружились в воздухе, не успев осесть, а одна из несчастных птиц все еще билась в агонии, беспомощно дергая крыльями – ее-то Амма и услышал, когда возвращался. Он не помнил, как добежал до дома, как дернул дверь, как ввалился внутрь. В памяти Аммы он несколько долгих минут стоял в курятнике, а уже через мгновение остервенело дергал засов, желая отгородиться от ночной тьмы и чудовищ, что она скрывала. – Явился старый… – раздалось сварливое за спиной. Если жена и спала, Амме удалось разбудить ее. – Песок с него сыпется, а он все шляется. Он да дружки его, такие же пердуны… То ли молчание Аммы, то ли его дерганые движения заставили жену замолчать. Она подняла свечу повыше, чтобы разглядеть мужа, и умолкла, лицо ее вытянулось. – В чем дело? – спросила она уже не так решительно. Амма не сомневался, что выглядел сейчас пугающе – едва ли что-то в этом мире могло заставить его сварливую супругу прикусить язык, и сейчас происходило это чуть ли не впервые за всю их долгую совместную жизнь. – У… у… – начал Амма. Губы дрожали так же, как его руки. – Чего-о? – седые брови жены сошлись к переносице. – Что ты бормочешь, старый? – Упырь… – наконец выдохнул Амма, к которому наконец вернулся голос, и следующая фраза прозвучала неожиданно громко и на высокой ноте: – В селе упырь! На следующее утро все местное население собралось на совет, негласно выбрав для этого двор Аммы и его зловредной супруги. Каждый из односельчан имел возможность заглянуть в курятник и полюбоваться, что натворил незваный визитер. Ужас ночного происшествия отступил вместе с первыми лучами солнца, и теперь Амма уже не столько боялся, сколько сетовал из-за убытков. – Весь курятник! Все мои курочки! – если сначала причитал он больше актерствуя, то по ходу дела вжился в роль и скорбел уже взаправду, пускай еще несколько часов назад искренне успокаивал себя тем, что легко отделался: пускай упырь унесет хоть всех кур, лишь бы не тронул их хозяина. – Может, это куница была? Или лисица? – Джоссе, самый молодой из оставшихся в деревне жителей, почесал затылок. С детства Джоссе слыл дурачком, отчего и не отправился в город на заработки – с него сталось бы заблудиться там между трех домов. – Куница? Куни-ица?! – не унимался Амма. – Куница унесла бы одну курицу, – устало проворчал староста. – А тут все на месте. Явно упырь хотел крови напиться. Мужчины мрачно молчали, женщины охали и перешептывались. – Что делать-то теперь? – спросила одна старуха, но вопрос прозвучал будто в пустоту. Решение проблемы существовало, да только никто не спешил к нему прибегать – каждый надеялся, что как-то само обойдется. – Может, насосалась нечисть да отправилась восвояси, – озвучил общую надежду Тревц, такой же старый, как Амма, долгожитель села. Его тоже не удостоили ответом, но каждый вознес мысленную мольбу богам, чтобы так и было. На этом селяне разбрелись по своим делам, а Амма с супругой принялись за уборку курятника. Как бы ни было жаль убитую птицу, но мертвые тушки коллективно было решено сжечь. Однако надеялись на лучшее жители села напрасно – уже в следующую ночь упырь дал о себе знать снова. Ансиель, одна из самых молодых женщин в селе, которая прошлой весной отметила свое сорокалетие, ночью проснулась по неясной причине. – Беспокойство, беспокойство меня снедало, – рассказывала на следующее утро бледная как моль женщина, пока старухи за ее спиной посмеивались, что встала та, очевидно, просто по нужде. Ставни Ансиель не закрыла – ночь выдалась не менее жаркая, чем предыдущая. И когда она проходила мимо окна, то заметила смутное движение и услышала тихие шаги. Немея от страха, Ансиель осторожно приблизилась к окну и чиркнула огнивом, желая застать врасплох кого бы то ни было – кто бы там ни заглядывал в ее спальню. И на мгновение, до того как упырь пустился наутек, увидела его страшную морду. – Белый как мел! – прижимая руку к сердцу, говорила Ансиель. – Лицо белесое, даже синюшное, что у покойника, а патлы длинные, седые, торчат во все стороны! Я как заору… Как Ансиель заорала, можно было не упоминать – слышало все село, да и упырь, очевидно, еще не слыхал подобного воя. Местные, кто посмелее, уже через несколько минут сбежались к дому, зажгли огни, да только никого не нашли – упыря и след простыл. Ансиель невольно попала в центр внимания на целый день, она снова и снова повторяла свою историю, которая постепенно обрастала подробностями. К вечеру у упыря появились светящиеся в темноте алые глаза, длинные клыки, достающие до острого подбородка, и скрюченные пальцы с птичьими когтями. В преддверии новой ночи село замерло в тревожном ожидании, и на сей раз не было дома, в котором остались незапертые ставни. В последовавшие дни упырь неоднократно напоминал о себе. У кузнеца Роросса нечисть выкрала из свинарника молочного поросенка, у старухи Санды заунывно полночи подвывала под окном. А старый пьяница Якке, еще с вечера свалившийся в канаву да там и уснувший, возвращаясь домой ближе к рассвету, видел, как чудище – бледное, с волосами серебряными – враскорячку ковыляло через сельскую площадь, и не страшила его даже близость скромного святилища, куда жители по выходным ходили молиться всевидящим богам. В других обстоятельствах словам пропойцы Якке вряд ли бы поверили, но сейчас мало кто усомнился, что единственный дурак, оказавшийся вне надежных стен своего дома после наступления темноты, видел нечисть. Спустя неделю после первого появления упыря в курятнике старика Аммы селяне снова собрались на совет. – Выход только один, – начал сурово староста. – Видят боги, я сам этого не хотел, но что нам остается? Окружившие его плотным кольцом местные либо тяжко вздыхали, либо угрюмо молчали. – Не хватит нам средств на ведьмолова, – прошамкал самый старый житель села, которому давно перевалило за сотню лет и у которого не осталось ни единого зуба во рту. – Хватит. Если каждое хозяйство отдаст по четверти серебряного. – Не у всех тут есть серебро! – возмутился тот самый Роросс, у которого украли поросенка. Все знали, что он самый зажиточный житель в селе и как раз у него деньги водились, но, как часто случается, богач меньше других хочет расставаться с нажитым добром. – А какие предложения? – взорвался староста, который явно ждал именно этого ответа. – Будем ждать, когда упырь со скотины перейдет на людей? То-то ему понравится человечья кровь. Кто будет первым? Может, ты, Роросс? Ведьмоловами по старой памяти называли храбрецов, бросавших вызов нечисти. Уже несколько столетий прошло с тех пор, как сгорела на костре последняя ведьма, когда королевским указом было запрещено жечь людей, однако слово в обиходе осталось, и теперь так называли смельчаков, которые за немалую плату ловили и уничтожали упырей, вампиров, банши, изгоняли злобных духов и прочую богомерзкую нечисть, населявшую землю, нападавшую на трудолюбивый, беззащитный перед ней народ Аргата. Вот только услуги ведьмоловов стоили дорого, да и найти их можно было только в городе, до которого было два дня пути на старых клячах, коих в селе и так осталось немного. – Ничего нам не остается, – проворчала помалкивавшая до этого супруга старого Аммы. – Или помирать от клыков упыря после того, как он всю скотину в селе перегрызет, или расстаться со сбережениями. Да только сколько запросит ведьмолов за работу? – Пять лет наза-ад, – растягивая слова, отозвался Вевес, служка из святилища. – В соседней деревне, что за реко-ой, ундину изгоня-али. Повадилась тва-арь рыбаков в во-оду утаскивать… – Помню, было такое, – перебил староста, которого заметно раздражала манера Вевеса тянуть слова, как будто тот продолжал распевать песни богам, даже когда был не на службе. – Так во-от тогда-а ведьмолов из Рохеиса, городка, что на севере находится, взял десять сере-ебряных. Односельчане приуныли: десять серебряных были высокой платой, которая заметно скажется на благосостоянии каждого жителя. Да к тому же столько лет прошло – наверняка сейчас помощь ведьмолова стоит куда дороже. – Выбора нет, – в гробовом молчании подытожил их недолгий совет староста. – Надо решить, кто отправится в город за ведьмоловом. – Не нужно в город. Громкий и уверенный голос, раздавшийся со стороны широкого тракта, давно поросшего травой за ненадобностью, заставил всех жителей разом обернуться. У обочины дороги стоял вороной конь, а на коне восседал человек, лицо которого почти полностью скрывал капюшон плаща. Амма, оказавшийся к нему ближе остальных, заметил только широкую щербатую улыбку, прежде чем незнакомец заговорил снова: – Я вам помогу.