unusual

Джин Мори невозможный. И иногда делает невозможными некоторые вещи. Важные и ценные вещи, вроде приготовления завтрака для них. После прошедшей ночи все еще побаливает спина. И шея. И, нечего таить, сидеть тоже оказывается не очень приятно, но это все равно практически ничего не значит каждый раз, когда Дэви закрывает глаза и вспоминает прошедшую ночь. Джин Мори невозможный. А когда он жмурится, когда перед оргазмом его легко потряхивает, то становится еще более невозможным вместе со своей крепкой хваткой на бедрах, чувствительной шеей, засосами на плечах. Дэви оставляет много следов. Чем больше, тем лучше. И получается столько же, а может и больше, в ответ. Остается только утром потереть красную от чужих зубов шею, зарыться пальцами в волосы на затылке, растрепать еще сильнее, хотя утром обычно сильнее некуда. Он зевает, пока разбивает яйца на сковородку. Горячее масло шипит, но быстро успокаивается, позволяет отвлечься на нарезание овощей. Или попытаться отвлечься на них. Сзади по холодному полу шлепают босые ноги. Джин Мори притащил свою невероятную задницу за запах еды. Зевает во весь рот, сонно что-то бормочет, а через несколько мгновений прилипает к горячей спине Хана. Тот вздрагивает, опускает взгляд на аккуратные кольца лука. Глазунья на сковородке будто бы громче шипит, чтобы про нее не забывали. Приходится через чужие руки потянуться и посолить застывающий белок. Мори за спиной сонно ворчит, устраивает подбородок на плече и сопит на ухо. А после ловит мочку губами. Дэви вздрагивает. Дэви замирает на месте. Дэви осторожно кладет нож на стол. — Не отвлекайся, я голодный, — жар чужого дыхание обжигает кожу, а после Мори ведет по ней влажным языком, шумно, тяжело дышит, скользит своими невероятно горячими ладонями по спине, а после по ребрам, обнимает и сцепляет руки на животе, поглаживая едва ощутимо пальцами. Дэви все еще чувствует легкую сонливость, а теперь еще по всеми тело разливается тепло. Тепло. Горячо. О не о том думает. Приходится тряхнуть головой и вернуться к сосредоточенному приготовлению салата. Подумай о свежих овощах и бальзамическом уксусе. Чтобы не было так горячо. Джин Мори невозможно горячо целует прямо в чувствительную шею. На коже остается след от его довольной улыбки. Он обвозит языком след собственных зубов, оставленный прошедшей ночью, прижимается к нему губами, а после ведет кончиком языка к следующему. И повторяет еще раз. Еще раз. Дэви задыхается. Дэви теряется в овощах, угрожающе шипящем завтраке на сковородке и вездесущих руках Мори, которые уже пробрались под резинку недавно натянутых боксеров. — Такими темпами завтрака не будет, — хрипит уже Хан, а сам дрожащей рукой тянется к плите, чтобы выключить газ. Так хотя бы есть шанс, что они сгорят не в настоящем пожаре. Только в метафоричном. Очень вовремя выключает, потому что в следующее мгновение его впечатывают поясницей в кухонный стол. Джин Мори весь такой невозможный. Пожирающий взглядом, голодный, горячий, тянущий боксеры за резинку к коленям и легко (развязно) пожимающий плечами. — Меня и этот устроит. Он ведь точно понимает, как это звучит? Он ведь точно понимает, что это значит? Дэви открывает рот, чтобы что-то из этого озвучить, но в следующее мгновение давится воздухом, потому что рот у Мори тоже невозможный. Горячий. Язык, черт возьми, юркий, очень уверенный, а еще определенно точно знающий, что сейчас необходимо Дэви. Он так сильно сжимает в руках край стола, что может, наверное, оторвать рабочую поверхность случайно. От пальцев точно остаются вмятины, когда он все же отцепляет их. Мори поднимает взгляд, урчит горлом так, что это передается всему телу Дэви. Мори водит языком по вздувшимся венам, стонет сам, кажется, от удовольствия. И все еще стремится заглянуть в глаза. Будто бы с вызовом. Да какой тут только может быть вызов. Дэви не сдерживается, закидывает голову назад, гортанно стонет и слабо двигает бедрами, потому что ему хочется больше. Больше. Еще больше. Да он сам готов взмолиться об этом, пока губы плотно обхватывают головку. Еще немного и под ногтями окажется дерево. Дэви зарывается пальцами в чужие темные волосы, пока этого не произошло, сжимает с силой, практически тянет на себя, пока Мори послушно не заглатывает больше. Стонут они практически одновременно. Если точнее, то у Мори вырывается что-то больше похожее на скулеж, а у Дэви – рычание. Утробное, долгое, заканчивающееся долгим вздохом, потому что ему чертовски трудно дышать становится. И видеть. И чувствовать что-то, кроме невозможного Джина Мори. Тот закашлялся на мгновение, сглотнул, а после опустил взгляд, насаживаясь ртом на член полностью, чтоб тот уперся в горло. Сглотнул еще раз. Его самого трясло так, как обычно трясет перед оргазмом. Дэви легко двинул бедрами, получив в ответ сдавленное мычание. И сам подавился воздухом, когда Мори слегка отстранился, выводя языком какой-то одному лишь ему ведомый узор. Стоило бы предупредить. Сказать хоть что-то, но у него, кажется, пропал голос. И рука перестала слушаться. И ноги тоже. Дэви практически лег голос спиной на нарезанные помидоры на завтрак, отпуская из крепкой хватки чужие волосы. Мори, осторожно поцеловал головку члена и медленно отпустил, сглотнув последствия минувшего оргазма. Выглядел он все еще невозможно возбужденным и таким ужасно хитрым. Хан почувствовал влагу на своем оголенном бедре. Сообразить, что это об него там вытер сперму Мори, он не успел, потому что в следующее мгновение его вовлекли в поцелуй. Кажется, завтракать они будут уже вечером.