***
Я сидела на корточках, уперев взгляд в грязно-коричневый мешок грубой ткани, дядя такие не использовал, потому что раньше тела не приходилось собирать по частям в разных концах селения. Только в саван. У Петру не было руки и головы. Обычное дело, чего уж там… Тяжело вздохнув, я хотела было поднять тело, чтобы закинуть его на телегу, как позади раздался мужской голос: — Многовато теперь работы? Труп мальчика вместе с тележкой, которую он задел в полете, шлепнулся наземь. Я вскочила на ноги за считанные мгновения и обернулась. Даже моё посаженное зрение разглядело человека, одиноко стоящего в поле. Хоть его лицо было прикрыто шляпой, в словах, произнесенных странным скрежещущем голосом, я различила насмешку. Одежда на нём была грязная, но больше всех отличалось накинутое на плечи легкое пальто. Твою-то мать, кто тут ещё настолько рехнутый, что шляется так далеко от деревни? Но ведь я не знала его — ни фигура, ни голос не были мне знакомы. Мамочка… Теперь понимаю, что следующие слова могли бы стать смертным приговором для меня, но тогда они вырвались прежде, чем были обдуманы: — А ты кто нахрен такой? — рука лихорадочно нащупывала жалкий кинжальчик. Он цокнул: — Не так разговаривают приличные люди с дорогими гостями, детка. На первый раз прощу. Так что, многовато у тебя работы? Я окончательно растерялась. Он угрожал, даже не скрывая, не считал нужным отвечать на вопросы… Странный тип. Но, может он отвяжется, если я отвечу? — Люди мрут, как мухи. — Типок хохотнул: — Очередной, надо думать? — Угу, очередной. — А сколько тебе платят за эту дрянную работу? — опять насмешка, что ж такое. — Не жалуюсь. — Стало быть лукавишь, — это было сказано куда тише предыдущих фраз. — А если я предложу тебе работу? — Предложишь… Работу?.. — Кошмар, я стою и разговариваю, будто на собеседовании, с непонятно кем посреди поля, куда вполне могут прийти плотоядные твари. — Ну, глухая что ли? — гаркнул он. Я вздрогнула. — Ладно-ладно. Предложу! А ты отдашь мне… Вот его. Сама посуди, хватится его кто? Не хватится… И спрашивать не будут. А так мне польза и ты на коне. А? Мне предлагаю работать кем? Да и не работа это, а услуга на один раз. О, боже, я правда думаю об этом, будто уже согласилась. Это же кажется таким… Неуважительным и преступным. Но Петру же действительно сирота, и о нем много печься не будут. Да и больной он был к тому же. А сейчас… Сейчас и вовсе мёртвый. А я живая. И если работа подразумевает под собой выручку, то мне однозначно важнее. И нужнее. А человек всё ждал, и мне не приходилось полагаться на его терпеливость. — А если я соглашусь, то что получу? — Деньги, ясное дело. А сколько — зависит от тебя. И знаешь Герцога? — я помотала головой. — Поговорю с ним, можешь спокойно закупаться у него. На что хватит. Я опять чуть было не задумалась, но человек одёрнул меня: — Меньше пауз, больше дела! Ну, так… Что? — он начал приближаться. Я поддалась совершенно животным опасением и вырвала охотничий нож из ножен. Через секунду у меня в руке его не оказалось. Ножичек дяди вертел в пальцах мой собеседник. — А вот этого, — рявкнул он, — не надо. Господи, меня сейчас убьют. Надо соглашаться, если мое желание ещё имеет какое-то значение, надо соглашаться. Я подняла мешок за завязки и постаралась сделать голос как можно менее дрожащим: — Да забирай, пожалуйста, — (не)человек хохотнул: — То-то, взбалмошная, то-то, — он приблизился и ловко схватил мешок одной рукой, задвигая его себе за спину. Потом подал мне другую руку, очевидно, для рукопожатия. — По рукам. Я почувствовала холодок металла на своей ладони, а, раскрыв её, увидела несколько тускло поблескивающих монеток. Мои брови удивлённо приподнялись, а «работадатель» ухмыльнулся: — Потрудишься к концу недели принести мне во-он туда, — его рука метнулась к противоположному от нас краю поля, — ещё несколько таких же, — теперь он похлопал по мешку. — Получишь больше. — Поняла. С-спасибо. Человек уже уходил, но я решилась прокричать ему в спину: — А зовут тебя как? Ответ не заставил себя ждать: — А это тебя не касается. — Он обернулся и теперь я смогла разглядеть тёмные очки круглой формы на его лице. — В пятницу приносишь — в среду получаешь деньги. И не штрафуешься! Я активно закивала, словно болванчик. Мужчина двигался очень быстро, и к тому времени, как я подняла телегу, его уже и след простыл. Я проснулась. Встреча с Гейзенбергом, — теперь я знала, как его зовут, — была одним образом из снившихся мне воспоминаний. Думаю, могу назвать ее даже самым приятным сном, в котором по крайней мере не было ничьих смертей и крови. С тех пор мы встречались лично ещё раз, когда работадатель переносил день, в который я должна была приносить мешки к полю. Гейзенберг кажется поджидал меня. Как только я закончила стаскивать мешки с телеги, над моей головой раздалось сиплое покашливание. Я немедленно подняла глаза, почти сразу же упираясь взглядом в его скрытую плащом фигуру. Работадатель закуривал сигару, почти сразу начиная говорить: — Так больше не годится, — я было напряглась, но он сразу продолжил, разглагольствуя о смене дней «поставки» и оплате. Я была на всё согласна, лишь бы не терять заработок, поэтому слушала внимательно. Пока где-то не раздался крик, сразу же захлебнувшийся в рычании. Гейзенберг перестал втолковывать мне за сколько и когда, даже голову повернул: — Это что ещё за блядство? — я, так и оставшаяся сидеть на земле, попыталась встать, но меня припечатали приказом обратно: — Села на место, м-мать. Не пойми откуда в поле выскочили огромные волкоподобные существа. Я не знала куда деваться, поэтому лишь окончательно осела на землю, закрыв глаза. Всё, что я слышала после, это очень громкую ругань: «Свалили нахер отсюда!» свист, скулеж и хрипы. Глаза открывать я побоялась, и в себя меня привел только скрежещущий голос: — Так ты про даты усекла? — я даже привстала, промямлив положительный ответ. Мне даже хватило смелости спросить у него, что там с этими волками. В ответ проворчали: — Да не твоё это… — он смерил меня, вероятно имеющую очень жалкий вид, взглядом. Вздохнул. — Не придут, не морочь голову. И ушёл. Я, к слову, вообще не от него узнала, что тот, кому понадобились трупы, собственно, и есть он, Гейзенберг. Лорд. Просто напросто я один раз всего лишь посмотрела в церкви на одну из картинок-иконок. Она была на алтаре, справа от изображения Матери Миранды. Немного седой мужчина, в очках и шляпе. Точно мой заказчик. Охренеть конечно работёнка. Окупается чаем и включает в себя таскание трупов по утрам на благо Лорду. На остальные картины я старалась не смотреть — слишком странные там были кадры. Крупная женщина, слишком странная для того чтобы быть обычной, взирала льдистыми злыми глазами с одной картинки, на другой был сероватого цвета уродец в костяной короне и рыбацком плаще, на третьей была странная фигура в черном платье с игрушкой на коленях. Больше всех я рассматривала оставшиеся две — Матерь Миранду и собственно Гейзенберга. Они казались человечнее всех, а если это было не так, то они хотя бы не заставляли поджилки трястись даже с одного взгляда на картинку. Я со скрипом поднялась из-за стола. Мечты и думы конечно хорошо, но вот тело всё ещё остаётся материальным. Что меня удерживает от того, чтобы полоснуть пару раз по запястьям кухонным ножиком? Ах, да, точно… Разминаясь, насколько и как умела, я проделала недолгий пусть от стола к покосившимися шкафчикам кухонного ансамбля. Надо было провести ревизию ещё днём, но после работы я всегда спала прямо там, где падала. Список дел на завтра составляли нехитрые: «Привыкнуть к выпадающим из графика дням», «Вымыть стол» и «Наведаться к Герцогу». Я взяла блокнот с старым угольным карандашом и открыла первый шкаф. Поехали.***
Гейзенберг, откровенно говоря, уже мало чему удивлялся, но вот эти месяцы переодически застывал посреди работы, справляясь с лезущим в инженерскую голову вопросом: «Зачем, а главное нахуя он это сделал». Черт его дёрнул тогда зайти в холодильник и с неудовольствием отметить, что заготовка умерла значительно раньше нужного, замёрзла и теперь даже Гейзенберг эту кочерыжку не разогнёт. Случайно проломив голову трупа подвернувшейся под руку железкой, он направился к выходу из фабрики. Надо притащить новых материалов, ибо его опыты (и Миранды) — не хренов ликан, в лес не убежит. Пачкая ботинки в грязи и оглашая своё пришествие тихими, но не становившимися от этого менее грязными, ругательствами Гейзенберг пробирался к полю — там люди мерли больше всех, — по дороге пугая ликанов и оборотней до чёртиков. Пробравшись сквозь заросли какой-то травы и помянув пару раз своего братца, — он сплюнул. — Моро. Гейзенберг с крайней степенью охерения отметил, что к полю трупы подбирать пришёл не он один. Мужчина, выгнув бровь, наблюдал за фигурой в безразмерной куртке, ловко расправляющейся с тем, что раньше было человеком. Гейзенберг усмехнулся. Идея. Девчонка, а он даже не сразу понял, что это девчонка, согласилась, трясясь и бледнея. Перед этим правда зачем-то вытащила смешных размеров ножичек, но Гейзенберг всегда умел объяснять четко и доходчиво, чего делать не надо. Волоча за собой увесистый мешок, Гейзенберг вдруг задумался, а почему девка решила лезть на рожон и даже намеревалась махаться своей железкой. Не поняла? Он остановился. Постоял немного, вдыхая затхлый воздух, и решил пойти местами повыше, заключая, что глупость девчонки ему даже на руку. Карл не думал, что выдержит хотя бы несколько минут того жалкого раболепия, которым наслаждались Сука Миранда и Димитреску с ней вместе. Затянутое облаками солнце умудрялись раздражать глаза даже через очки, когда он дошёл до фабрики. Гейзенберг хотел было с ходу отправится в его сомнительную лабораторию, как услышал мерзотный запах затхлой воды со всеми вытекающими. Блядство. Моро на кой сюда припёрся. Девчонка мгновенно вылетела из головы Карла, вытесненная куда более насущными делами. Он потёр переносицу пальцами, выныривая из задумчивости. Называемый лордом остановился всего на минуту посреди перехода из одного цеха к другому, и тут же впал, как в омут с берега, в странное состояние, наполненное угрюмыми мыслями и непонятной ему тревогой. Это здорово разбавляло привычную уже ярость и ненависть, обыкновенно застилающие глаза и туманящие разум. Если бы не проклятая Миранда… Не было бы ни одной раздражающей, мать его, эмоции. И мутации в крови, и гор трупов, и небольшого рядка мёртвых тел, что увидели карие мальчишеские глаза, когда самому мальчишке было восемь. С чем-то, кажется. Карл тряхнул грязной головой и зашагал к своей лаборатории. Мельком глянув на календарь, который Герцог почти засунул ему в руки, после того как Гейзенберг мальца запамятовал предупредить торгаша о девчонке, он отметил, что сегодня срок обмена. А девчонка, кажется, странно живо обрадовала Герцога. Торгаш возился с ней как с котёнком, периодами скидывая ценники, но той многого, очевидно, и не нужно было. Дважды в неделю хмыкая на трещащего без умолку Герцога — для того не существовало ни берегов, ни граней, Гейзенберг сверялся с бумагами, заполненными его писаниной со списками, картами и даже чертежам и, недовольно цыкая на истовое желание торговца проинформировать его о происходящем в мире. И деревне. Гейзенберг схватил со спинки стула плащ, на ходу натягивая потрепанный кусок ткани на плечи. Надо забрать материалы. «Заготовки», — подумал он про себя и усмехнулся. Раньше заготовками он называл куски дерева или металла, а теперь — мертвечину.