1
— Я тебя не боюсь, — выплюнула она, зажимаясь в угол. Роше был удивлён этими словами — или, вернее, тем, насколько они не соответствовали действительности, открывавшейся перед его взором. А действительность заключалась в том, что и зефар, и сайдак, и парные клинки были бесцеремонно сброшены в бесформенную кучу на полу, да подальше от их владелицы; в том, что Иорвет звенела кандалами на весь дом и буквально минуту назад бесновалась совершенно бессмысленно, тратя свои силы и его терпение; в том, наконец, как лихорадочно поблескивал её единственный зеленый глаз — взгляд загнанного зверя, забитого плетью. Этот зверь сомкнёт зубы на твоей руке, даже если будешь сжимать в ней кусок мяса. Нет, она обманывалась сама и тщетно пыталась обмануть его, но не то чтобы ему хотелось пресекать эти старания. — Охотно верю, — ответил он, обмакивая перо в чернила. Сделал несколько бессмысленных закорючек на бумаге, уже, признаться, забыв, что и кому хотел написать. Королю? Отрапортовать, что дело сделано? Роше занёс кончик пера и сам не заметил, как поставил несколько клякс. Он раздраженно скомкал лист. Иорвет, затихшая всего на секунду, заскреблась с новой силой, зазвенела кандалами, так, что ему даже не надо было смотреть, чем она занята. Он знал, что она подползла к двери клетки и пыталась изучить замок. Ключ лежал на столе Вернона — такой манящий для неё, должно быть, и страшно недоступный. — Я тебя поймал, — не удержался он все же от того, чтобы выразить своё превосходство. — Ненадолго, — процедила она сквозь зубы. — Неужели? Из его плена прежде никто не сбегал, а Иорвет казалась достаточно амбициозной и упорной для той, что могла бы сделать это. Лисица бесилась и кусалась в ярости, когда они выкуривали её из норы — ему пришлось садануть её по затылку, дабы утихомирить, наконец, а потом тайком доставить к ним в штаб. Не в тюрьму, не к коменданту, а в самое безопасное место, какое найдётся в маленькой вонючей фактории на границе. В этом поступке мало было благородства, но кто-то заявил бы, что оно все же чувствовалось — скоя’таэлей, пойманных во Флотзамской пуще, отдавали Лоредо безо всякой жалости. Однако никому, даже самим поймавшим, не хотелось бы знать, а потом еще и рассказывать за кружкой пива об их судьбе. Роше списывал всё на собственное желание вздернуть её на рыночной площади в Вызиме. Только так. И ничего более. Женщина. Она была женщиной и это обескураживало до сих пор, несмотря на всё, что ему было известно. Она была врагом ему, врагом его стране, но возвращаясь с ней сюда, он не мог сдержать себя — и невольно дышал её запахом, чуть поворачивая голову в сторону, пока она висела на его плече. Иорвет долго водила их за нос, долго скрывалась в тени враждебного к ним леса, бежала, бежала… А он гнался за ней, быстрый, как яростный порыв ветра. Взмок изрядно, таская на себе железо, и за ним тянулся тяжелый шлейф, так напоминающий тот, что привязался ко всем в этом чертовом городе — острый пот, сыр, нагретая сталь, табак, пиво. Мужские запахи, человеческие запахи, привычные и потому редко заметные ему самому — лишь в тех случаях, когда без бани было уже не обойтись. И она, обманывавшая его так долго, реализовывавшая бесконечное множество самых разных неприятных пакостей, беглянка, ибо сколько раз ему удавалось схватить её — и она выворачивалась по-беличьи, кусала за пальцы и вырывалась. Роше и почувствовать ничего не успевал. Сегодня удача ему улыбнулась. Так вот, он шёл, неся её на плече. Повернулся лицом в какой-то миг, чуть не утыкаясь в обнаженную шею — да будут боги свидетелями, это вышло случайно, ведь ему такие мелочи, как запахи, никогда интересны не были, но… Она была покрыта испариной, так же, как он, и источала свежесть: свежесть мирры, зеленых сочных листьев, идущего с реки прохладного ветра. И еще она была горячей, влага так и выступала на её коже, а волосы, выбившиеся из-под повязки, липли к ней. Тепло, почти жар. Сандал, амбра, жасмин. От тяжести её тела, тяжести аромата и вязкого, душного воздуха чащи на мгновение показалось, что он не дойдёт. Словно все, что было в этой жизни, противилось тому факту, что он все-таки поймал Иорвет. — Пишешь Фольтесту? — спросила она из своего угла. Роше глянул на неё и увидел, что она все-таки отстала от замка и разлеглась на полу, одну ногу поджав, а вторую вытянув вперёд. Она покручивала носком легкого ботиночка из оленьей кожи. Туда-сюда, туда-сюда… — Нет, королеве Зеррикании, — едко отозвался он. — Пиши-пиши, — Иорвет скользнула безразличным взглядом по потолку и стенам. — Прямо за твоей спиной есть очень удобное окошко и ты умрёшь раньше, чем закончишь рапорт своему хозяину, dh'oine. — Не думаю, что твои бравые ребята нагрянут так скоро, да еще и в город, переполненный стражей. Они ведь не такие дураки, верно? Иорвет поджала красиво очерченные губы. — Они все сделают для меня. Мы знаем цену данному слову и верности, и не боимся умереть, следуя клятве. — Что ж, — Роше подавил смешок, — странно, что ты все еще взаперти и в кандалах. — Ждёшь, что я попрошу их снять? — Ты слишком горда, чтобы просить меня о чем-либо. Хотя гордость порой до добра не доводит, Иорвет. Вот захочется мне, скажем, чтобы ты попросила накормить тебя — ты же и рта не раскроешь. Из вредности. — Мне и не нужно просить, — усмехнулась она. — Я же нужна тебе живой, чтобы сначала принести меня в зубах к ногам твоего короля, и только потом сдирать с меня шкурку. Ты сам меня накормишь. И напоишь. Видишь, какая я умная? — Даже слишком. Он замолчал, выводя на бумаге ровные, аккуратные строки. Конечно, смысла в этой аккуратности было ни на грош — важны были сведения, но Роше, который учился грамоте довольно поздно, терпеть не мог топорной работы. Он уже почти закончил, как вдруг раздался громкий металлический стук. Его рука чуть дрогнула и кончик пера будто бы сам собой прочертил неприглядную линию поперёк последней строчки. Роше смачно выругался. Иорвет посмеивалась. Она держала в раскрытой ладони расколотый надвое орех. — Откуда… — Думаешь, кандалы помешают мне залезть к себе в карманы? — она приподняла бровь. — Я голодная, dh'oine. Принеси поесть. — А может, тебе еще мягкую перину организовать? — огрызнулся Роше, швыряя второй скомканный лист в сторону. — Заткнись и не отвлекай меня. — Ghoul y badraigh mal an cuach. Дерьмовый из тебя тюремщик. Он начал письмо заново и вскоре понял, что так было даже лучше — некоторые фразы из предыдущего ему все равно не понравились. Роше решил выражаться покороче и вообще по существу — нахожусь там-то и там-то, сделал то-то и то-то. Стук раскалываемых орехов больше не казался неожиданным, он скорее раздражал, однако справедливо было признать право Иорвет на это монотонное и громкое занятие, потому что исполнить её просьбу было некому. Его люди шныряли по городу и развлекались как могли. — А остальных ты не будешь ловить? — спросила она, жуя орех. — Мне нужна только ты, — ответил он. — Очень лестно, dh'oine, но наши желания не совпадают. Ты принесёшь еду или нет? Или хоть поговори со мной. Как ты собираешься меня казнить? — Не я, — буркнул Роше, запечатывая свиток, — спросишь об этом палача, раз тебе интересно. — Какая жалость. Тебя лишили чести опустить клинок мне на шею? — Отрубание головы, Иорвет, это слишком благородно. Так казнят воинов. Тебя, скорее всего, ждёт петля. Она замолчала на несколько минут, продолжая покручивать носком ботинка в воздухе. И только потом произнесла глухо: — Что за паршивая смерть, bloede arse.2
Через пару часов, когда Иорвет уже успела задремать, громко скрипнула дверь. Раздались чьи-то быстрые шаги, что-то тяжелое поставили на стол, звякнула посуда. — Спасибо, Бьянка. Она приоткрыла единственный глаз, уставившись в полумрак. Уже горели свечи, а за окном царила колючая темень. До сих пор за ней и не подумали явиться. Роше сидел за столом, подперев кулаком впалую заросшую щеку, а перед ним стояла высокая светловолосая девица, остриженная под мальчика, в коротком синем мундире. Иорвет видела её только со спины и вглядывалась напряженно, думать забыв о еде. Её внимание не привлек даже поднос с тарелками, от которого шли густой пар и навязчивый запах чего-то мясного. Она уставилась на широкие бедра девицы, на крепкое, пышущее силой тело, на скрещенные на груди руки — руки солдата, покрытые мозолями и татуировками, совсем непохожими на ту, что Иорвет носила на своем теле. Эти различия, идеальная выправка человеческой beanna, даже золото волос — все это разом привело её в раздражение. Всё в ней показалось до отвратительного некрасивым, неслаженным, не таким, каким должно быть. Все dh'oine производили на неё подобное впечатление. Как кусок паззла, поставленный не на то место. — Её же отправят в Дракенборг? — спросила девица, не двигаясь. — Не знаю, — ответил Роше и почесал щеку. — Не нам решать, что… Иорвет возмущенно зашевелилась, зазвенела кандалами, привлекая к себе внимание. — Говорить о ком-то в его присутствии — дурной тон, — погромче сказала она. — Вижу, еду уже принесли. Придвинь-ка поближе, отсюда я вряд ли дотянусь… А это кто? Роше кивнул девчонке в мундире на дверь. — Ты свободна. Бьянка обернулась к ней, удостоив лишь коротким взглядом. Иорвет заметила, что у неё очень странные, не вяжущиеся со всем этим агрессивным образом глаза. Наивные девичьи глаза, голубые, как летнее небо, под нахмуренными тонкими бровями. Наверное, это должно было утяжелять их выражение, но beanna казалась вечно чем-то обиженной. И сейчас это было забавно вдвойне, потому что Роше приказал ей убраться восвояси. Потому что вместо того, чтобы взять поднос, поставить его перед Иорвет, и уйти к своим, он предпочёл остаться с ней, заклятым врагом. Впрочем, это решение могло быть продиктовано элементарной предосторожностью. Оказавшаяся предоставленной самой себе, она могла наворотить дел даже будучи скованной. Дверь опять скрипнула. Beanna ушла. — В сотый раз тебе говорю, накорми меня, — затянула старую песню Иорвет. Теперь, когда раздражитель исчез, она могла сосредоточиться на главном. Они остались вдвоем, в тишине старого дома, и смотрели друг на друга. Молча. Роше не сводил с неё своих блестящих ониксовых глаз. Да, карих, она знала, что они карие, но света было так мало, что Иорвет видела черную бездну без малейшего намёка на милосердие. Не то чтобы оно было ей нужно — и все же она крайне редко встречала dh'oine с таким взглядом, что невольно находили сомнения. А dh'oine ли это вообще? Конечно, dh'oine. Просто самую малость иначе слепленный, отличающийся от других. Dh'oine со скрипучим голосом, со сталью в жилах вместо крови. Он не даст ей ни шанса. Может быть, она умнее него, но что толку от ума, если ключ лежит на той стороне комнаты и все мысли её крутятся только вокруг этого? Вокруг проклятого куска металла размером с палец. — Надеюсь, хотя бы до завтрашнего утра я доживу? — спросила Иорвет, наблюдая за тем, как он открывает дверь клети. — Что ты имеешь в виду? — он поставил поднос на пол, заставляя её критично присмотреться к содержимому тарелок. — Самосуд. Вероятность того, что мне пустит кровь эта человеческая девка или кто-то из твоих людей. Это может случиться? Роше усмехнулся. Не слишком-то чарующе — обнажил на мгновение желтоватые от курения зубы, заставляя её поморщиться. А потом она языком нащупала дыру в собственных и почти забрала своё отвращение назад. — Бьянка числится в моих людях тоже, — сказал он. — Да хоть в любовницах, — парировала невозмутимо Иорвет. — Отвечай, bloede arse. Он постучал пальцем по металлическим прутьям. — Это — не только для того, чтобы сдерживать тебя. Могла бы и догадаться. — Я хочу дожить до вашего справедливого суда. Хочу увидеть, как dh'oine будут рассматривать мои деяния. Может, посмеюсь перед смертью. Потому что это будет действительно смешно. Надорву животик всласть. — Может, доживешь. А может, и судить не будут. Её шрам отреагировал на эти слова — под кожей разлился неприятный жар и щеку задергало так, что Иорвет опустила голову, берясь за миску, в которой лежало жаркое. Но и есть она больше не могла. Кусок не лез в горло. Она взяла деревянную кружку с водой, однако внутри плескалось крепко разбавленное кислое вино. Нет, нет, конечно, это была вода, самая обычная вода, но её губы и её язык чувствовали другое, а до ушей долетал смех сокамерников и слова, страшные и смешные одновременно слова «шутов», дожидавшихся, когда на их шеях затянут петлю. Пляшут шуты на верёвке, дергают петлю ритмично… — Ох, до чего же мы ловки, — пробормотала Иорвет, — как же мы пляшем отлично… Она отшвырнула кружку прочь, расплескав воду по полу. — Новую не налью, — предупредил Роше, возвращаясь за стол. Ей захотелось придушить его, сомкнуть на шее пальцы, выдавить глаза, выбить зубы по одному… Но она не могла. Ключ лежал на столе, поблескивая от огонька свечи. Он специально оставил его на видном месте. Издевался. — Сдохни, — сказала она, отползая в свой угол.3
Будто бы что-то осознав про себя, она перестала с ним играть. Видно, разглядела в нём все же опасность — и спасение. Временное, но путь из Флотзама в Вызиму был этакой отсрочкой, а все любят отсрочки, ни для кого не секрет. Это иллюзия огромного количества времени, за которое можно все успеть. Она разлагала, расслабляла и человек терял чувство ответственности. До него все доходило в последний миг. До приговоренных, впрочем, тоже. Иорвет надеялась на спасение извне, это можно было прочесть по её лицу, по её взгляду, по тому, сколь непокорной она бывала в отдельные дни — точно верила, что именно сегодня за ней придут. Она уже ошиблась несколько раз. Дверь клети отворяли лишь для того, чтобы поставить поднос с едой и вынести ведро для нечистот. Роше нервничал и торопился, потому что Лоредо все-таки обо всем узнал, а от него слух распространился по всему Флотзаму. Толпа хотела крови. Комендант настаивал на передаче преступницы ему лично в руки. — Отдай её мне, капитан, — говорил он, прохаживаясь вдоль своего стола. — Погниёт за настоящей решёткой, без еды и воды, а если Его Величество захочет рубить этой эльфской шлюхе башку в столице — заберёшь её с собой. Но он слишком хорошо знал, что это такое — руки Лоредо. Иорвет не должна была мучиться сейчас, да и не Бернарду решать, подвергать её пыткам или нет. Так что она оставалась у него взаперти. Непокорная, никому не верящая, оставленная всеми и не понимающая этого. — Пора? — спрашивала она каждое утро. Роше смотрел на её лицо и замечал синяки недосыпа. Почему этот вопрос звучал именно утром? Почему только тогда? Он отрицательно качал головой. Ничего. Никаких приказов, никаких приговоров. И он видел, как сникала она при этих словах — впрочем, ненадолго. — Больше не позволяй своей девке носить мне еду, — сказала вечером Иорвет, наблюдая за тем, как он точит кинжал. Она сидела без цепей, потому что вела себя как положено. — Носи сам. — Это еще почему? — Роше поднял взгляд на неё. — Я тебе что, прислуга? — Раздражает. Не люблю, когда на меня пялятся, как на диковинную зверюшку. Если твоя beanna носит арбалет только для красоты и ни разу не видела скоя’таэля — прикажи ей пойти в лес. Наберётся новых впечатлений. — Ты удивишься, когда узнаешь, насколько хорошо она с ним управляется. Он и впрямь подумывал над наглядной демонстрацией специально для неё, но Роше было не до игр. Взвинченный, он и на своих бойцов рычал временами, что уж говорить о пленнике. То есть пленнице. Иорвет сама по себе не доставляла проблем, не трогала замок по ночам, пытаясь разгадать секрет механизма, который, должно быть, в самом начале казался ей предельно простым — найди что-нибудь, похожее на шпильку, да вскрой. Однако она затаилась, ушла в тень, выжидая чего-то, что заставляло лишь сильнее сосредотачивать на ней внимание — не умыкнула ли ложку, чтобы заточить черенок; не украла ли осколок от разбившейся якобы случайно тарелки. Она сидела в кандалах, позванивая цепями, и огрызалась на него с завидным упорством. Поначалу Роше неохотно начинал разговор, а под конец споры и насмешки увлекали его настолько, что он не мог замолчать. А иногда она задавала каверзные вопросы — совершенно неожиданно и некстати. — У тебя есть дети, dh'oine? Кусок кровяной колбасы на секунду так и застыл в его горле, намертво, и он закашлялся, сглотнул, проталкивая его дальше отчаянным усилием. Иорвет вытянулась на своем нехитром ложе в виде соломенного тюфяка, сняв кожаный нагрудник. Глубокий вырез зеленого стеганого балахона открывал смугловатую шею, самую малость не доходя до ключиц. Пару дней назад она пожаловалась на спертый, жаркий воздух, и попросила его помочь ей с ремнями. Роше подозревал, что это могла быть попытка подобраться к нему поближе, чтобы обезвредить, пока не заперта дверь, но всё прошло на удивление гладко. Когда нагрудник перестал давить, Иорвет вздохнула вдруг необычайно чувственно, потягиваясь по-кошачьи… И улыбнулась. Роше опешил. Конечно, он не показал этого ни единой чертой, однако это действительно было что-то чудное, сравнимое, пожалуй, только с лучом солнца в самый разгар сильнейшей грозы. То, чего ты не ожидаешь совершенно, чего не должно случаться — иначе мир стал бы попросту нелогичным. И вот с тех пор она лежала за железными прутьями, наслаждающаяся гуляющей по коже прохладой — а ему казалось, что чем больше частей её тела были открытыми, тем явственнее в воздухе витал сладковато-терпкий травяной запах. — Есть? — Иорвет не унималась. — Вот такие? Или побольше? Она приподняла ладонь, показывая примерный рост его воображаемых детей. — Нет, — ответил холодно Роше. — Даже от твоей beanna? Ты многое упускаешь. Она… Как вы, dh'oine, говорите? Хорошенькая? — Не выводи меня, Иорвет. Она тихо цокнула языком. — Знаешь, мне, между прочим, тоже всегда нравились женщины. Они всегда такие мягкие, теплые. Плавные. Но я-то успела пожить и жалеть мне не о чем. Я видела очень много красивых женщин и мужчин. — К чему ты клонишь? — Роше со вздохом откинулся на спинку стула и устроил ноги на столе. Иногда он позволял себе такую вольность. Иорвет молчала. Он долго смотрел на неё, каждый раз стараясь сдержаться, но неизменно скользя взглядом ниже подбородка, по покрывающей шею татуировке, к яремной впадине — там её запах будет самым сильным, не нужно было даже проверять. — Ни к чему. — Вот и хорошо, — растягивая слова, произнес он. Её глаз превратился в злобную щелочку, всего на секунду. Затем она облизнула уголки рта, на мгновение обнажая ровные зубы, и сказала: — Мои трубка и кисет все еще у тебя, dh'oine. Я давно не курила, а ты дымишь здесь целый день и дразнишь меня. — Что, не нравится? — усмехнулся он. Желаемое у неё под самым носом, а дотянуться она не могла. — Возможно, — Иорвет в сотый раз обвела взглядом комнатушку, — завтрашний день станет моим последним. И раз уж мы так славно сидим вдвоем, я имею право на одно желание. Трубку, Роше. Набей доверху, чтобы под конец у меня в глазах двоилось и кожа была серой как у покойницы. Может быть, завтра вы решите, что я уже мертва. Ты не умрёшь завтра, хотелось сказать ему. А вдруг это окажется ложью? Нет, лгать он не собирался. Роше положил на стол клетчатый мешочек, взял трубку и принялся утрамбовывать табак пальцем. Иорвет следила за ним, как притаившийся хищник. Закончив с этим, он взял свою и проделал те же самые действия. Раскурил обе и взял со стола ключ от клети, приближаясь к двери. — Оставайся на месте, — почти ласково попросил он, хрипя, как всегда бывало после первой затяжки, и она кивнула — без лишних резкостей, мягко, поправляя платок на голове. Щелкнул замок, заскрипела решётка — он сделал всего несколько шагов к Иорвет и это стало его ошибкой.4
Она не медлила ни секунды, понимая, что иного шанса и впрямь больше не будет. Сегодня — всё, что у неё осталось, а дальше только тьма, дальше только эшафот и петля в Вызиме, а в худшем случае её ждали забавы с Лоредо. Иорвет намеревалась драться за свою шкуру до последнего. Если уж для dh'oine она была столь ценной, то им придется постараться, что заполучить желаемое. А трубку можно выкурить после, оказавшись на свободе. Только так, никак иначе. Она ударила Роше под колено, повалив на пол. Увидела краем глаза, как отлетела в сторону щепотка дымящегося табака, рассыпалась небольшой дорожкой, а потом… Потом они сцепились, резко, отчаянно, сдавливая друг друга пальцами и страшными захватами, от которых трещали кости. Иорвет навалилась сверху, вжимаясь в него грудью и совсем не замечая этого. Она душила его собой, душила своим диким травяным запахом, как большой тяжелой подушкой, но Роше был самым крепким ублюдком Темерии и дрался не как законченный дилетант, уж она-то знала это. Он схватил её, отшвыривая в сторону с такой силой, что позвоночник разлетелся бы на куски, ударившись о решётку, и все же Иорвет свернулась в комок, откатилась в угол, шумно дыша. Кулак был испачкан в алом, а у dh'oine кровоточил разбитый нос. Она смотрела на эту кровь и — странно, — могла почувствовать во рту её привкус. — Дожили до первого побега, мать его, — выругался Роше, надвигаясь на неё. — Моя смерть дорого тебе обойдется. Но для них это в некоторой степени было игрой и хорошо, что они этого не скрывали. Роше пытался садануть ей в лицо сапогом и она ожидаемо хотела увернуться, только так, чтобы и его утянуть за собой. Он был тяжелее и от него пахло явно, остро, до щипания в носу. Его сила давила, вынуждая с болезненным стоном выворачивать ему пальцы, царапать, когда его руки сомкнулись вокруг её шеи, неся погибель, хоть Иорвет слабо осознавала это. Происходящее напоминало ей шуточные спарринги времён юности, времён цветения, когда попробовать хотелось решительно всего и побольше, и жизнь играла красками, под каким углом на неё ни смотри. Это сейчас она была черной, как две бездны в глазах Роше, а тогда… С губ сорвался судорожный выдох, яростный хрип. Острое колено уперлось ему в живот и так там замерло, не довершая удара. Единственное целое веко приоткрылось, обнажая зелень с золотыми вкраплениями, и кровинка капнула ей на щеку. Горячая, скользнула тонким ручейком вниз, однако, наткнувшись на шрам, сделала его своим руслом и побежала по нему к уголку рта. И сердце забилось быстрее — вовсе не от яростной драки, из которой она все никак не могла выйти победителем. Иорвет смотрела ему в лицо, а он глядел на неё, нависая сверху и, поскольку раскуривал трубки сам, от него сильнее обычного пахло табаком. Махакамской смесью и той, что предпочитала она сама. Ей стало горячо, но вовсе не потому что в самом доме было душно или потому что Роше давил своим весом. Было горячо от самого факта, что он близко. Очень близко. Внутренний жар пугал её до полнейшего оцепенения, стремительно терявший трезвое видение разум диктовал совсем не то, что хотелось бы. Она видела, как кровь стекает по его губам, по таким некрасивым, тонким губам, и его колючая щетина совсем не добавляла ему привлекательности, и его колючий взор, и еще сотня вещей — сотня, которая могла бы успокоить её организм и чресла, стоит только всё припомнить. А припомнить не получалось. То есть она припоминала — другие вещи, несовместимые с её возрастом, хотя он, казалось, здесь уже не играл никакой роли. Она высохла, как отломившаяся ветка, пролежавшая очень долгое время под солнцем, а потом к ней поднесли огниво. И занялось чертово пламя, взвилось рыжими языками до небес, обратив в пепел все мысли, стучавшие в голове набатом, главной из которых было омерзение от самой себя — ведь он же человек… — Dh'oine… — повторила она. Это было эхо её разума. Ветка загорелась, а на конце раскрылся пылающий бутон. Вернулись листья, расправились, разгладились. Иорвет прочувствовала каждой фиброй этот внезапный прилив жизни и желания. Желания, которое отсутствовало у неё так долго. И Роше не был против. Провёл прохладными пальцами по линии её челюсти, хотел повернуть к губам, но она ударила его по руке и, крепко ухватив за запястье, потянула вниз, укладывая на грудь. Вот оно, истинное прикосновение, приятное женщине. Властная хватка вечно напряженной ладони, а там, под грудной клеткой, до невозможности быстро колотилось сердце. Затвердевшие соски, беспощадное и невозможное трение одежды об кожу — Иорвет зарычала, шипя сквозь зубы отчетливое и твердое «снимай». Уж что и как снимать — всё равно. Главное, чтобы быстро, без возни с застёжками. Он вытащил её из пут оставшихся ремней и стянул штаны, скользя руками по крепким бедрам, по коже той, что вечно в движении, вечно то в бегах, то в ожидании момента для атаки — много шрамов, развитые мышцы, синяки… Она тоже взяла своё, небрежно стягивая с головы dh'oine шаперон, чтобы не мешался. Нащупала пальцами до омерзения мелкие и тугие светлые кудри, усмехнулась в поцелуй с привкусом крови и укусила его жестоко, не считая подобные жесты уместными в данный миг. Она слушала голос похоти в своей голове, но голоса неожиданной и страстной любви там не было. «В конце концов, я же не Лара Доррен». — Что ты медлишь… — прошипела Иорвет, распахивая полы зеленого балахона. — Не мешай, — рыкнул Роше. И её вдруг неожиданно обрадовало это единодушие, что царило сейчас между ними. Мысли вертелись сейчас вовсе не вокруг ключа, лежащего где-то в сторонке. Она думала о том, каково это будет — сполна ощутить чьи-то ласки. Когда в последний раз происходило подобное? Он подарил ей еще один поцелуй — на сей раз не в губы, гораздо ниже, в ямочку меж ключицами. Он любил трогать это место своим бессовестным взглядом, ничто, казалось, его так не интересовало, как сама возможность вжаться носом ей в шею, а мокрым прикосновением опалить пристроившуюся во впадинке родинку. Иорвет властным и нетерпеливым движением потребовала большего, надавила ладонью ему на макушку, приказывая двигаться дальше. На юг, если принять тело за карту. По упругим холмам её грудей, с темными холмиками поменьше — он взял их в рот и, о Ard Dana, ей в ту секунду неиронично хотелось убить его. Как самки скорпионов убивают самцов, получив своё. Шрамы, ровные и не очень, были трещинами в скалах её рёбер, острых коленей и локтей, тазовых косточек. Роше и их обласкал с присущей ему грубостью и порывистостью, ибо в этом он был таким же, как все прочие dh'oine. Ибо обладал той же пылкостью, какая влекла эльфок с их извращенным любопытством к человеческим мужчинам. Между ног было мокро и горячо, его пальцы почувствовали это сразу же. И ей даже не пришлось требовать, чтобы он добавил второй или третий — руки его, как видно, знали все способы удовлетворить женщину. Её лоно не противилось, приняло эти чуть резковатые движения. Иорвет выгибалась, отвернув лицо в сторону, и единственный глаз её, затянутый пеленой удовольствия, все же косил в сторону ключа на полу. И она думала о том, как хорошо было бы заполучить всё и сразу — и наслаждение, и свободу. — Быстрее, — прорычала она, слабо ворочаясь под ним. Ей и без того было прекрасно, но хотелось отчего-то огрызаться на Роше без конца. Наверное, потому что она все еще не знала, как должна была себя вести. Dana, это и впрямь было похоже на юность. И чем он отличался от Моны? Может быть, дело было в её открытом предложении себя в качестве утешения? Может быть, это оттолкнуло её? Да с чего бы? Иорвет вцепилась пальцами в его волосы и тянула всякий раз беспощадно, до боли, когда он пытался оставить на её шее хоть малейший след. Она слышала его сопение и ей казалось, что он хочет напитаться запахом её кожи, насытиться, как это любили делать мужчины всех рас и видов. Что угодно — только без неуместной нежности. А потом он зазвенел пряжкой ремня, зашуршал одеждой. Иорвет закатила глаз, невольно удивляясь тому, как долго Роше мог быть таким терпеливым, сдерживать свой голод и не пытаться поскорее соприкоснуться телами как следует. Не выдержав, она потянула его обратно к себе, ухватив за ворот мундира, и закинула стройную крепкую ногу ему на бедро, шипя на ухо: — Ты и впрямь собираешься раздеваться до конца, когда перед тобой лежит возбужденная женщина, dh'oine? Роше усмехнулся. — Нет, — прохрипел он. Проклятые завязки, ну конечно. Впрочем, она могла подождать. В конце концов, к ней никто не прикасался уже несколько десятилетий — настолько мертвой она была, настолько окаменевшей и безразличной к своей же плоти. Ей думалось, что Роше после стольких снесённых голов ни за что не почувствует влечения к такой, как она, но его член был твердым — более твердым, чем остальное тело, сравнимое с куском горячего металла. Что ж, ошиблась. Даже двухсотлетние эльфки порой ошибаются. Его запах неожиданно пьянил, хоть и был все еще для её разума отвратным, как и другие вещи, связанные с людьми. Однако она благодарила его за те ощущения, что он дарил ей. За фрикции, после каждой из которых она награждала его низким стоном. Если бы не проклятая война, думала она с ленивой досадой. Возможно, им предначертано было смешиваться с dh'oine, и весьма удачно, ведь от их семени дети рождались куда чаще. Иорвет сжала разгоряченным нутром пульсирующий член, прикусывая нижнюю губу, и в какой-то миг, когда очередной толчок Роше был особенно порывистым, все же схватила цепкими пальцами оставшийся без внимания ключ. И держала его крепко, зная, что он ничего не видел, ничего не заметил, а у неё в руке — настоящее сокровище. У неё в руке свобода, а её тело цвело, как весной цветут яблони в садах Гвиндейта и неважно, наплевать, что виной этому — bloede arse по имени Вернон Роше. Иорвет встряхнуло, вывернуло наизнанку и подбросило до небес, но она приземлилась на мягкое облако. И с человеком, вероятно, произошло то же самое — потому что она наблюдала за его действиями и сделала вывод, что у него давно ни с кем не было близости. Её обуревали самые разные чувства — гнев, ненависть, восторг, умиротворение… Дьявольский коктейль, бурливший на дне её души. Ради осуществления своего плана она даже на грудь к Роше прилегла, дыша запахом его тела, и ждала, ждала, ждала, когда он придёт в себя. А когда он поправил одежду почти невозмутимо, не говоря ей ни слова, коварно навалилась сзади. И душила. Душила то ли бессознательно, то ли все же понимая происходящее — скорее второе, чем первое. Она думала о самке скорпиона, что убивает самца после спаривания. Вот и все, dh'oine, вот и вытянула из тебя все, что только могло пригодиться: ключ и оргазм. И она могла бы довести дело до конца, до слабеющих судорог, до синеющего лица… Но не стала. Когда он потерял сознание, Иорвет спокойно привела себя в порядок и прошла через распахнутую все это время, как оказалось, дверь. Она спрятала выбившиеся темные пряди волос под повязку и с отвращением соскребла ногтем подсохшую дорожку чужой крови на щеке. Она открыла сундук со своими вещами и забрала все, что ей причиталось, а потом, вернувшись к камере, провернула ключ в замке с тихой усмешкой. Лежащий ничком Роше не шевелился, однако она знала, что он жив. Иорвет положила ключ на стол и подошла к окну. Она с тихим скрипом распахнула его, подставив лицо ночной прохладе, и выскользнула в темноту. И хотя ноги у неё еще подрагивали и в мыслях царил полный раздрай, лучшим её умением было умение скрываться. И она скрылась ото всех, сколько бы их ни было — скрылась, не узнав, какое решение принял Фольтест касательно её казни.