До завтра

Дорога до сашкиного дома показалась им на этот раз удивительно короткой. Может быть, от того, что они почти бежали. И практически не разговаривали, а только смеялись — счастливо и немного безумно, потому что в крови все ещё кипели азарт пофигизма и безоглядность страсти, толкнувшие их в объятия друг друга перед зрительным залом, полным школьников и их родителей. А город вокруг жил. Подгонял морозцем до -8, ощутимым в питерском климате как все -18. Ослеплял светом загорающихся в наступающей ночи фонарей. Оглушал гудками машин и гомоном расслабленной выходным днём толпы, которой не было совершенно никакого дела до того, куда и зачем торопятся, держась за руки, двое улыбающихся друг другу подростков. А в квартире было тепло, темно и тихо. Эта тишина, пропитанная сладковато-свежим ароматом чего-то уютно-домашнего, таинственно мерцала отблесками заливающей город предпраздничной иллюминации и манила раствориться в спокойной атмосфере томно-ленивой неги. «Ваниль? И… апельсины?» — подумал замерший в прихожей Сережа. «Яблочная шарлотка и чай с мандариновыми корками.» — подумал Сашка, вспоминая многословные мамины наставления о том, что он должен разогреть, съесть и выпить. Прежде, чем шагнуть вслед за Сережей в квартиру и захлопнуть за собой дверь, словно крышку сундука, скрывающую самое ценное на свете сокровище. Дракон украл своего принца и рыцарей не ждал. Темнота стала ещё глубже, а тишина — оглушительней. Сашка распахнул куртку, сбрасывая ее с плеч. И Сережа, неосознанно и уже привычно приподнявшись на цыпочки, подался ему навстречу, жадно вдыхая разбавленный морозной свежестью аромат кедра, грима и дразняще близкого, разгоряченного молодого тела. Близкого настолько, что он ткнулся носом в сашкину шею, а губами в ключицу, виднеющуюся в распахнутом вороте рубашки. Сашка вздрогнул, ошпаренный констрастом горячего дыхания и холодного носа, и прерывисто вздохнул, вплетая замёрзшие пальцы в густые пряди. Крепкая ладонь нежно огладила затылок, вжимая Серёжку лицом в обнаженную кожу шеи. Сережа качнулся, притискивая Сашку к стене у двери, и… зажмурился, ослеплённый внезапно вспыхнувшей под потолком лампой, нечаянно включенной сашкиной спиной. — Черт! — одновременно выругались они, от неожиданности отпрянув друг от друга и неловко хохотнули над своим глупым испугом, вспомнив, что дома никого нет. И не будет ещё очень долго. — Серёж, ты… проходи… — поднимая свою оброненную куртку и забирая сережину, пробормотал Сашка и махнул рукой вдоль коридора. — Если надо руки помыть или ещё что… ванная там. — Я помню ещё, где у тебя ванная. — отодвинув пяткой к порогу стянутые нога об ногу ботинки, на ходу кивнул Сережа. Сашке самому сейчас точно не помешало бы умыть холодной водой горящее лицо. Только, наверное, он сделает это на кухне. Вдвоем с Сережей им будет тесновато. Или нет? Как-то же люди в ванной помещаются — и не все просто рядом постоять… Интересно, можно ли захлебнуться, если целоваться под душем?.. А если стонать, запрокидывая голову?.. В то время, когда ладони стискивают напряжённые ягодицы, а горячие губы обхватывают набухшую головку… Блядь! Надо смотреть поменьше порно… Срочно отвлечься. Точно, чай! А, может быть, даже ужин… Сережа торопливо скрылся за дверью санузла — чтобы на следующие пару минут зависнуть перед зеркалом, отражающим его заалевшее лицо, едва понимая, зачем он сюда зашел. Да руки же просто помыть! А вовсе не затем, зачем обычно заходят… те, кто так спешил остаться наедине… ночью… в пустой квартире… И вовсе ни к чему расстёгивать рубашку… Интересно, а это тяжело — держать человека на весу? И прижимая спиной к мокрому скользкому кафелю, медленно насаживать на закаменевший от возбуждения член, прикусывая до сладкой боли твердые бусины сосков… Блядь! Надо пореже читать яойные фанфики… Выкрутив холодную воду до упора, Сережа плеснул в лицо полную пригоршню, а потом ещё одну, совершенно не обращая внимание на то, что манжеты и воротник рубашки уже насквозь промокли. — Серёж! — Саша! Они почти столкнулись в полумраке коридора — озабоченные тем, чтобы скрыть собственное невыносимое возбуждение и потому не замечающие стояков друг друга — и одновременно воскликнули: — Саш, можно мне водички, а? — Серёж, может, чаю? С шарлоткой? — Ага, давай. — согласился Сережа и, не отводя взгляда от потемневших сашкиных глаз, как заворожённый, шагнул к нему вплотную, жадно приникая к приоткрытым губам, потянув его наклониться к себе… И все пропало, стены, город, окружающий мир, все! Остались они двое. Вдвоем и только, впервые! Не переставая целоваться не на секунду, приникнув друг к другу всем телом и стремясь сделать эту восхитительную близость, от которой захватывало дух, еще ближе горячими объятиями изо всей силы, они кое-как добрались до Сашкиной комнаты, дорогу к которой практически позабыл даже обладатель оной. Никогда раньше они хотя бы наобниматься вволю не могли, без преграды верхней осенней, а потом еще более плотной зимней одежды, или не прислушиваясь, вечно на стреме, к каждому шороху, постоянно опасаясь забыться и влипнуть по полной программе. А теперь, сейчас, можно было абсолютно все! Они боком не присели, а скорее завалились на диван, все неким единым слаженным движением, словно многократно до того повторенным, и продолжая его, Саша плавно опустился на Сережу, вминая собой в поверхность, неистово зацеловывая его губы, ласково захватив разрумянившееся лицо в ладони. Что-то точно взорвалось в нем при этом, целой необозримой галактикой, оглушило, уничтожило, воскресило, все вместе. Ему стало хорошо до боли, шока, потрясения, нирваны. Опомнился он не сразу и хотел бы так не приходить в себя и дальше. Но мало ли как мог истолковать его действия Сережка, которому он не мог знать наверняка, насколько такое понравится. Настолько он не имел в виду, что не будет к нему приставать, когда заверял в этом с утра! Он быстро отстранился, несмотря на все мучительно-прекрасное толкающее его лишь вперед, к Сереже, точней, хотел это сделать и честно попытался. Но ему не позволили это не любимые руки, обхватившие за шею крепче, не протестующий голос, Саша не понимал, что за слова ему говоривший, не больше самого его обладателя. В точности так же одновременно и понимающего все с предельной ясностью в эту минуту, и не соображавшего ровным счетом ничего. И снова две налетевшие друг на друга в безбрежном океане волны слились воедино, чтобы привольно понестись дальше по воле ветров, объединивших их друг с другом. Торопливо сдиралась вся подчистую одежда, с себя, с другого, поскорей окончательно избавиться от которой они же сами себе и друг другу не давали, полностью переключаясь на все более захватывающее и упоительное узнавание друг друга, руками и губами, ртом и пальцами, всеми телами, самозабвенно льнущими друг к другу. И как прежде Саша, так теперь Сережа тем же естественно продолжающимся общим движением, лег на него, не выпуская из ласкового плена объятий. Двинул бедрами, вернее, они так двинулись сами по себе, в него, а потом снова и еще раз, и еще. Отчего оба в большей степени безмолвно закричали, чем громко вдохнули катастрофически переставшего хватать воздуха. И опять что-то их закружило попавшими в водоворот щепками, сталкивая друг с другом все чаще и ближе. Неизвестно, чем бы это закончилось в самое ближайшее время, если бы они в какой-то момент чуть не навернулись с дивана, слишком узкого для двоих в сложенном виде, на пол. Тут только Саша и вспомнил, что тот, вообще-то, раскладывается, но не сразу сумел припомнить, как именно. Минутная заминка дала им время немного прийти в себя, чуток посмеяться, успокоиться, и вернуться друг к другу в уже более осмысленном состоянии. Позволив начать более осмысленно наслаждаться долгожданным моментом упоительной близости, до того осознаваемое на грани сознания, лишь ослепительной чувствованием вспышкой. Но внезапно пришла непрошенной и некоторая неловкость, заставившая их поскорее забраться под одеяло, скрывшем теперь их полную наготу, которую, на самом деле, ужасно хотелось жадно разглядывать во всех подробностях, но откровенно признаться в этом было слишком неудобно, даже себе. А так, сразу же соприкоснувшись уже совершенно обнаженными телами, кроме бескрайнего чудесного счастья, они не почувствовали ничего, что бы его могло приглушить. Пришла сердечная нежность… Сережа, снова оказавшийся под Сашей, тихо млел от самого настоящего неземного блаженства, несравнимого ни с чем и неописуемого никакими словами. Смущение с неловкостью — все ушло полностью, таким все теперь ощущалось органично естественным и прекрасным. Успокаивающе теплым и обжигающе горячим, не оставляющим места не для одной отдающей холодом эмоции. Он головокружительно потерялся во всем этом, таял и горел все более жарким огнем, пока, откинувший больше ненужное им одеяло, Саша постепенно спускался по нему ласками все ниже. Так было ровно до того момента, когда Сережа осознал, что тот сейчас сделает дальше. И в ту же секунду — сковавший душу, пронзительный до мозга костей ледяной холод. — Нет! — сдавленным глухим выкриком, как если бы у него осталось время на одно-единственное слово, в которое было вложено все, чего он мог не успеть вовремя сказать. — Почему? — удивленно сморгнул Саша, приподнимаясь на локтях и пытливо заглядывая ему в лицо. — Сереж, что не так? Я только хотел сделать тебе хорошо… Сашка испугался еще больше Сережи, не понимая, что он сделал не так, и запаниковал ничуть не меньше него. Только причина была совершенно иная. Сереже вспомнился вытирающий мокрый рот Жизневский. А заодно все то, что он переживал незадолго до этого. Но это ладно еще, подумаешь, так, фоном, ничего же с ним, в итоге, не случилось. Но это тошнотворное зрелище, от которого теперь его мигом затрясло… Как если бы все пережитое тогда, резко обрушилось в этот самый миг. Не хотел он, чтобы Саша тоже так делал! До панического, животного, не рассуждающего ужаса не хотел! — Я пока не готов. — спасительным буйком вынырнули на поверхность сосредоточенного на одном всей его памяти, подходящие слова. — Прости, пожалуйста… Саша даже не был уверен, что расслышал и понял Сережку правильно, в таком ужасе был теперь он, начавшем отпускать Сережу, его же наоборот накрывшем с головой. Только что тот смотрел сквозь него, смотрел и не видел! Видел что-то видимое ему одному или еще хуже, почему-то перестал его узнавать! — Саш? — начал приподниматься Сережа, чтобы сесть, лежать стало слишком не по себе, и тот, чтобы ему не мешать, отодвинулся, пересел первым, отчего у Сережи сердце рухнуло в пятки. Или это из-за Сашиного взгляда, а не из-за его затянувшегося молчания? Взгляда еще более страшного, чем молчание, остановившегося, словно… даже додумывать мысль слишком жутко! — Прости, ладно? — Обалдел, что еще за «прости»? — отмер наконец тот и с трудом, однако смог улыбнуться. — Я понимаю. Вру, нихрена не понимаю. — Хочешь, так тебе сделаю я? — попытался улыбнуться и Сережа, приблизительно с тем же успехом. Несмело протянул руку к Сашиной руке и, кажется, снова задышал, только когда его ладонь горячо сжали Сашины пальцы. — Хочу не то слово как, врать не буду. Не сейчас, потом… — взмолился Саша про себя о том, чтобы это «потом» у них по-прежнему было. Что не так?! Почему?.. Ему бы такое понравилось… Это было слишком для первого свидания? Так ведь оно далеко не первое… Хотя да, и первое, можно сказать, тоже. — Конечно. — улыбнулся Сережка уже светлее и легче, но его продолжала колотить дрожь, наверное душевно-внутренняя, иначе бы Саша это заметил. Вот это он дел сейчас наворотил… Вот в чем настоящий ужас! А вовсе не то, что было да сплыло, куда непотопляемо уплывает все дерьмо в жизни. — Пожалуйста, обними меня… Саша готов был самым старинным образом поклясться священным для него — тем, кого он обнимал, что Сережу только что колошматил не хилый озноб, мгновенно унявшийся прямо под его руками, как по волшебству. Быть такого не может, наверное, показалось, наверняка, с виду Сережка не дрожал вовсе. Или нет? — Сереженька, все точно в порядке? — прикусывать язык стало поздно, взволнованное ласковое обращение уже вырвалось помимо воли. — Лучше не бывает. — абсолютно честно ответил вновь счастливо заулыбавшийся Сережка, без малейших преувеличений оживший в Сашиных объятиях, от соприкосновения с его телом, запахом и голосом, тоже ощущаемыми словно физически. Прямо сейчас для него все так и было, хоть еще пять минут или пять бесконечностей назад было и намного лучше… — Ты как меня назвал? — Извини, больше не буду. — Жаль, мне понравилось. — Сереженька. — Блин, а можно не так часто, а? — Сереженька-а! — почувствовав, что уже можно, что что-то к ним возвратилось, чуть было не погасшим, затрепетавшим на краю гибели огоньком тоненькой свечки во мраке неожиданно рухнувшей на них ночи, Саша, шутливо дразня запретным именем, осторожно повалил Сережу обратно на лопатки, и они вновь принялись целоваться, мигом позабыв обо всем. Обо всем плохом на свете. Вся тьма ушла, как никогда не бывало. Свету и огню любви такой силы не трудно изгнать прочь любой кромешный мрак. Продолжившееся сплетение воедино себя с другим человеком, становящегося неотрывной частью себя самого… Сережа, лежащий к Саше боком, подтянулся повыше, чтобы вновь исступлено припасть к его рту, в то время, как его рука заскользила вниз, не оставляя сомнений в том, где намеревается остановиться. Пальцы, немного несмело сперва, сжались, прошлись вниз и вверх. Саша громко вдохнул, всей грудью, из которой будто вышибло весь воздух, пропал во времени и пространстве, но все равно услышал громкий Сережин вздох, которого такое откровенное прикосновение к нему завело едва ли не больше, чем его самого. Именно это и чуть было не толкнуло его за грань остро переживаемого удовольствия, в мгновение ока. Сережина рука продолжала двигаться, все смелей и уверенней, колдуя над Сашиным телом сокровеннейшее волшебство. Противостоять которому было невозможно и немыслимо, и все же он заставил себя сделать это. Он так не хотел, чтобы все ему одному. И вновь они устремились вперед одною волной, за пределами земного притяжения, на лету подхватывая и продолжая друг за другом одно на двоих движение. В порыве чувственного вдохновения Саша догадался, как бы им можно было сделать так, чтобы обоим одновременно было хорошо, но никак не мог придумать, как об этом сказать вслух. Боясь новой вспышки испуга у того, кого он полюбил беззаветно, или что это только что было, то страшное, в остановившемся и невидящем Сережином взгляде. Молясь всем когда либо существовавшим богам о том, чтобы его поняли правильно без слов, он бережно обхватил Сережу за плечи и мягко подтолкнул перелечь на бок, спиной к себе. Знал бы он, что Сережа доверял ему настолько, веря и зная заранее, непоколебимо, что Саша никогда не причинит ему никакого зла и вреда, или боли, любого рода, что не на крошечную долю секунды не испытал никакого неприятного чувства. Лишь потрясающий восторг, все сильнее охватывающий его с головы до ног, без остатка, от каждого Сашиного действия. Саша прижался к Сереже со спины, членом в ложбинке между ягодиц, обнял через грудь, прижимая к себе еще ближе, пылко и нежно целуя шею и щеку, и теплый затылок. Чуть не вскрикнув от затопившего душу счастья, едва не хлынувшего слезами, когда тот ответно подался бедрами навстречу к нему, еще теснее. Рука Саши, ласково гладя, медленно опустилась к низу Сережиного живота, сжала, заскользила, все быстрей, все упоительно слаще. Они дрогнули, вскрикнули в один голос, единой плотью и вспорхнули высь одною душою… И долго потом лежали потрясенные до основ и оглушенные, как выброшенные после океанского шторма на берег, улыбаясь тихо и светло, медленно приходя в себя. Возвращаясь этот мир и город. — Покурить бы. — мечтательно вздохнул Сережа и чуть слышно добавил, потому что невообразимо было удержать этих слов в себе, так захотелось их вновь произнести. — Я люблю тебя… — Я люблю тебя. — повторил за ним Саша эхом и Сережа, услышав улыбку в его голосе, сам заулыбался сильней. — А давай? — Что, прямо здесь? — А кто нам запретит? Помолчали. Начали посмеиваться. Сережка снова оказался на спине, а неистово целующий его Саша сверху. Волны, бывшие двумя разными, неспешно покатились дальше одной игривой волной… — Ты что-то говорил про шарлотку? Есть охота до смерти. Даже больше, чем курить. — Точно. Пошли, пошарим, чего есть. Оба обошлись тем, что натянули штаны и пошлепали босыми пятками на кухню, почти сразу отказавшись от поисков куда-то убежавших под шумок тапок, не говоря о носках. Только покрывало набросили на плечи, великанским плащом. Так и пошли, путаясь в складках, спотыкаясь, хохоча и едва не валясь друг на дружку. Потому, что именно так стало совсем-совсем уютно и хорошо. Перекидав на стол все, чего было в холодильнике повкуснее, Саша поставил чайник, сел на стул напротив Сережи, ласково взял его за руку, и легко потянул на себя. Без уверенности, поймет ли он его жест и тем более согласится ли. На то, чего ему так ужасно хотелось сделать с тех пор, как он впервые пришел к нему в гости. Усадить Сережу к себе на колени… Он его понял. Он ему улыбнулся. Мгновенно буквально осязаемо вернув во времени к тому моменту, когда улыбнулся ему впервые, отвечая на его взгляд. С такой же любовью! Нет, с еще большей. Сережа его понял и пересел к нему, обнял за шею и положил голову к нему на плечо. Оставшееся на госте покрывало гостеприимного хозяина, закутавшего его потеплее, прежде чем отправиться обшаривать холодильные закрома на предмет, чего там имеется повкуснее, теперь вновь укрывало их обоих. Еще недавно оба могли бы поклясться и ничуть не соврать в том, что лучше быть не может, но то, как им стало чудесно рядом теперь, было еще во сто крат лучше. Благо, чтобы выключить засвистевший сердитым регулировщиком чайник, на который им обоим уже стало совершено наплевать, Саше было достаточно протянуть руку, тут же вернувшуюся обратно и обнявшую, прижавшую к себе Сережку еще крепче. — Знаешь, мне уже давно хотелось так посидеть с тобой. — признался продолжающий светло улыбаться Сережа, мягко касаясь губами Сашиного лица, неистово любимого каждой черточкой. — А мне — с тобой. — обрадовано заглянул ему в глаза Саша, пребывающий душой на том самом седьмом небе от счастья, которое, оказывается, в самом деле существует, прежде чем надолго перехватить своими губами его губы. — Мне еще так давно хотелось сделать, — пересел Сережа к нему лицом, обхватив его щеки ладонями и завладевая его губами всерьез и надолго. За оконным стеклом чернела почти вступившая в свои права зимняя долгая ночь и кружился мелкий колючий снег. С этой стороны прозрачно-ледяного стекла не было ничего, кроме душевного тепла и все более горячего жара в крови. Доверия и близости. И, конечно, любви. Настоящей любви друг к другу. *** Никто из них так раньше не делал. А сегодня Сережа знал наверняка, как если бы они договорились об этом, что кто-то из них наберет номер другого первым. Вопрос был, лишь кто им окажется в итоге первым, кому возможность, со сведенным к минимуму риском быть подслушанным, подвернется раньше. Ведь сегодня был Новый год! Который бы им так же больше всего на свете хотелось провести вместе, как католическое Рождество, но увы. От семейного традиционного застолья никуда по праздникам не денешься. По крайней мере, пока не закончишь школу. С того дня прошла всего-навсего неделя, чувство же было, что год минимум, а то и целое десятилетие. Настолько все стало с той ночи восприниматься иначе. С ночи, которую они с Сашей все-таки сумели каким-то чудом провести вместе, целую ночь, принадлежавшую без остатка им одним, вдвоем! Как друг другу окончательно стали принадлежать они. Сережа целую пьесу в трех актах успел сочинить, ко все откладываемому моменту, когда не отзваниваться домой стало нельзя, не то бы там уже заволновались и начали названивать ему. Все блестяще решила безбашенная импровизация, о том, как он в потемках наступил в лужу, коварно скрывавшуюся под казавшейся крепкой коркой грязного льда, а до Сашиного дома было гораздо ближе, чем до его собственного, мам, можно мне тут переночевать? После некоторого колебания родительское дозволение было официально выдано, его даже Сашкиных не попросили позвать, чтобы те, в свою очередь, удостоверили, что их сын никого не стеснит, а то за ним заедут с другими ботинками. Саспенса хватило выше крыши, одним словом, но, как говорится, наши победили. Ура. Во дворе это самое «ура» уже вовсю и кричали, когда ликующий ор позволяли расслышать практически бесперебойно запускаемые петарды. Вдруг быстрей забившимся сердцем Сережа понял — Сейчас! Еле заставил себя не дрогнуть ни мускулом лица и полусонно выползти из-за стола, а не помчался к себе в комнату вприпрыжку, смеясь от радости. Саша его все-таки опередил. Или не выдержал и решился рискнуть, позвонить на удачу первым, в самые первые, драгоценные минуты Нового года. — С Новым годом, Сереж! — Сашка-а! С Новым го-одом! Кричать громким шепотом, так, чтобы услышал аналогично оглушаемый новогодними фейерверками собеседник, но ничего бы не было слышно всем остальным, находящимся поблизости, стало для обоих тем еще испытанием на шпионскую изобретательность. — Я люблю тебя! — Я люблю тебя! И дыхание опять перехватило, и все осознанные мысли разлетелись вихрем во все стороны, можно и не пытаться догнать. — Завтра увидимся. — без вопросительной интонации. — До завтра. — с солнечно-летним теплом в голосе. И не меньше сотни, если не тысячи или триллиона раз повторенное напоследок «Люблю!», прежде чем расстаться. Только до завтрашнего дня — который уже наступил волшебной новогодней полуночью.