***
Дилан затормозил на углу, неуверенно огляделся в поисках указателей, но нигде их не заметил. — Тебе что, сюда? — его попутчик между тем уверенно заворачивал на соседнюю улицу, которая отличалась от той, по которой они шли вот уже минут двадцать, только тем, что на ней не горел ни один фонарь. — А тебе нет? — парень вполоборота остановился на границе света и тени и с любопытством, даже с вызовом посмотрел на него. — Мы же идём к Авеню У? Знакомое название, а ещё почему-то сам факт того, что он мог видеть его лицо, успокоили О’Брайена, и он решил притворяться дальше. За время их путешествия они успели поговорить об экономических взаимоотношениях Америки и Китая, о его географии и не спеша подбирались к мифологии. А там и до тигров недалеко. — Авеню У, да, — наконец отозвался Дилан, в последний раз поводя плечами, и блондин тут же развернулся и шагнул во тьму. И его как отрезало — он сразу же пропал из виду. Дилан задержался на освещённой стороне улицы, вытаскивая телефон и включая фонарик, и поспешил следом. Перекрёсток опустел. Минуты три ничего не происходило, затем фонарь на углу заскрипел, замерцал и погас.***
Что ж, после нескольких минут продвижения в кромешной тьме Дилан забеспокоился. Смутно и неясно. А человек перед ним по-прежнему шёл уверенно и легко, будто по коридору своего дома, а не по неосвещённой улице, и он едва поспевал за ним, шаря перед собой лучом фонарика. — Ч-чёрт бы тебя побрал! — Дилан споткнулся о незамеченный в темноте бордюр и едва не упал. — И ведь моя мать говорила, что достаточно просто платить налоги, чтобы жить цивилизованно! Чем, интересно, занимается КондЭн? Тот парень точно шёл рядом с ним, шагах в двух или трёх впереди, но на ругань О’Брайена он ничего не сказал. И, прождав его ответа несколько секунд, Дилан наконец осознал, насколько вокруг них тихо. Так тихо. И темно. Невероятно, но ни в одном окне по сторонам улицы не горел свет. Хотя, если у них отключили электричество, это понятно, но ведь были и ручные фонари, фонарики смартфонов, камины, свечи, в конце концов… Было всепоглощающе-темно. Дилан даже не был уверен, что может понять, насколько широка улица, по которой они шли. Они идут по тротуару или по проезжей части? Захотелось инстинктивно съёжиться или обнять себя руками, прикрыв беззащитно подставленные плечи. Внезапно Дилан понял, что слышит своё сердцебиение. Обычно люди ведь не обращают на сердце внимание, даже несмотря на то, что эта штука стучит прямо внутри их тел, и он обычно тоже не обращал, но вот именно сейчас сердце тяжело, с оттяжкой бухало прямо у него в горле. Потише ты. Дилан подумал так, а потом покрылся мурашками. Потише для чего? Чтобы кого-нибудь не привлечь? Кого именно не привлечь, Дилан? О ком ты подумал, идя практически ощупью по пустынной тёмной улице? А потом он совершенно случайно посмотрел на небо, и его пробрало до костей. Небо было чистое, бесконечно, угнетающе глубокое, и в нём горели совершенно незнакомые ему звёзды. Заболела и закружилась голова, Дилана затошнило так внезапно и так сильно, что ему пришлось остановиться и согнуться пополам, уперев руки в колени, чтобы немного отдышаться. — Ты в порядке? Неважно выглядишь, — внезапно окликнули его из темноты, заставив вздрогнуть. — Я в норме, — Дилан выпрямился так резко, что у него заискрило в глазах. Сглотнул ком в горле и направился дальше, стараясь больше ни о чём особо не думать. Снова воцарилась тишина, которую разбавляли только равномерные звуки шагов, и Дилан успел досчитать до семидесяти трёх, когда её снова нарушили. — Ты что, темноты боишься? — насмешливо прозвучало откуда-то спереди, и несмотря на оскорбительный тон, эти слова подействовали на О’Брайена успокаивающе. Было в них что-то такое обычное, естественное, что у него слегка отлегло от сердца. — Вовсе нет, просто я… — Не оправдывайся, а то так ещё очевиднее становится. — Я же сказал, что ничего подобного!.. — раздражённо отозвался Дилан, поднял фонарик, чтобы осветить своего спутника, и едва не поперхнулся. Замолчал, протёр глаза, посмотрел ещё раз. На какое-то не поддающееся измерению мгновение ему показалось, что фигура идущего перед ним человека раздвоилась. Выглядело это так, будто Дилан прикрыл один глаз и нажал пальцем на веко, и это странное ощущение тут же пропало, стоило ему посмотреть ещё раз. Но смутное чувство тревоги вернулось. Заскреблось с удвоенной силой. — Ладно, как скажешь, — теперь и этот спокойный, невозмутимый тон казался угрожающим. Совершенно неуместным. Как будто кто-то притворяется, что представляет из себя что-то нормальное, а на самом деле… У Дилана заныло в груди. Ноги потяжелели, будто он шёл по колено в снегу, кровь пульсировала в щеках и шее, ладони вспотели и занемели. Пальцы оставляли мокрые следы на экране телефона, когда он увеличивал яркость фонарика. Человек перед ним продолжал идти, уверенно рассекая тьму и даже не думая глядеть под ноги. Человек? Он выглядел, как голограмма из фильма девяностых — его силуэт с каждым движением будто расслаивался на несколько теней, отстающих друг от друга на доли секунды. Как если бы они были скреплены где-нибудь в середине, а по краям болтались как попало. — Какого чёрта… — он совсем не хотел ничего говорить, привлекать внимание этого… кем бы оно ни было. Но не сдержался. И оно обернулось и уставилось на него своими жёлтыми глазами. Дилан увидел это трижды: будто сначала основное лицо, а затем ещё два отставших слоя, они по очереди, плавно и неторопливо заняли подобающее им место. Глаза, которые в принципе не могли принадлежать человеку, жёлтые, очень круглые и очень яркие глаза, напоминающие стеклянные шарики, не мигая, уставились на него с симпатичного человеческого лица. И это выглядело гораздо, гораздо страшнее человека с тигриной головой. Дилан так долго и так широко держал глаза открытыми, что они начали слезиться. Но, как бы пристально он ни смотрел, он отказывался верить в то, что видит. Отказывался. Мозг банально не обрабатывал информацию. И тело решило действовать само: Дилан, сам практически не отдавая себе отчёта, промямлил что-то неразборчивое в оправдание, развернулся и на ватных ногах направился обратно. Почему-то в голову пришла мысль, что, если он будет вести себя так, будто ничего не заметил, его не тронут, и он отчаянно в неё вцепился. Естественно. Главное, вести себя естественно, и тогда… Кто-то взял его за руку. Прикосновение было тёплым, неторопливым, почти бережным, но Дилан еле слышно застонал и едва не упал — у него внезапно ослабели ноги. Потому что вместе с этим прикосновением ему вдруг убрали повязку с глаз — улица оказалась залита светом фонарей, его накрыло волной гомона и голосов, правда, Дилан не мог разобрать ни одного слова. В домах светились окна, по улице, на удивление широкой, сплошным потоком двигались… кто? Расплывчатые фигуры, сплющенные, вытянутые вверх и в стороны, разорванные в лохмотья, обугленные и хрустящие на каждом шагу, покрытые шерстью, замотанные в тряпьё или бинты, просто дымные силуэты, люди с ногами, руками, головами животных, люди вообще без голов и вообще не люди. Визг, хрипение, лепет, плач, рёв, крики, хихиканье колючей массой лезли ему в уши, и зрелище, представшее перед ним, оглушало, ослепляло, уничтожало морально и физически. Всё это обрушилось на О’Брайена гигантской волной, прямо как те волны-убийцы в Японии, буквально размолов в пыль его органы чувств, и на секунду или две ему показалось, что он умер, а потом ему на плечо легла чужая рука, и кто-то произнёс прямо у него над ухом: — Так ты говорил, что живёшь где-то неподалёку? Дилан дёрнулся так сильно, что не удержал равновесие и повалился на землю. Поспешно, путаясь в ногах и спотыкаясь на каждом шагу, поднялся на ноги, дико заозирался по сторонам, и только тогда обнаружил, что снова оказался в полной темноте. Снова темно, тихо и пусто. Прямо перед ним стеклянными шариками светились два жёлтых глаза. И как только они, моргнув, сдвинулись с места и направились к нему, Дилан закричал. Он кричал, пока у него не закончился воздух, а потом наконец развернулся и бросился бежать обратно к повороту на соседнюю улицу. Ярко-жёлтый прямоугольник фонарного света блестел пугающе далеко — как бы долго они ни шли, просто невозможно было пройти такое расстояние пешком и не заметить этого. У Дилана болели колени от удара о землю, болело горло от крика, болели глаза и уши, болели голова и сердце, но всё, на что сейчас были направлены его силы — это убраться из этого дьявольского места. Ему кричали что-то вслед, но он был не в состоянии вслушиваться, а потом слова сменились раскатистым, заливистым хохотом. Хохот этот нарастал, как снежная лавина, отражался от стен спрятанных в темноте домов и преследовал его, словно хищный зверь, в него вплетались визг, крики, рёв, плач. Хохот довольный, искренний, предвкушающий. Хохот… Хохот противный, беспардонный. Женский. Дилан словно вынырнул из воды, пошатнулся, затравленно заозирался по сторонам и обнаружил себя стоящим на платформе станции Чёрч-Авеню. Поезд только что пришёл, и спешащие из вагона люди были вынуждены огибать застывшего столбом О’Брайена, осыпая его непреднамеренными раздражёнными тычками и недовольной руганью. Какая-то пожилая женщина в пальто с тигриным принтом уверенно и грубо оттеснила его в сторону с прохода, вдобавок отдавив ему ногу своей сумкой на колёсиках. Вот поток пассажиров закончился, и внутрь потянулись люди с платформы, в том числе и та женщина, так громко смеявшаяся до этого. Она шагнула в вагон, и Дилан вздрогнул всем телом, увидев стоящего за ней человека. «Двери закрываются. Следующая станция — Беверли-Роад, Линия Лексингтон-Авеню, Ай-Ар-Ти» Тот блондин. Уткнувшись в телефон и зажав под мышкой зонт, он не сразу обратил внимание на то, что путь свободен, однако быстро опомнился и тоже шагнул внутрь. Дилан проводил его пустым взглядом, а потом зачем-то сдвинулся с места и, тяжело переставляя ноги, сквозь толпу двинулся к соседнему входу в вагон. Разумеется, он не успел сесть на поезд — двери захлопнулись прямо у него перед носом, — но сумел увидеть блондина ещё раз. Тот, всё так же глядя на экран телефона, стоял у самой двери, и через стекло Дилану было отлично его видно. Его голова была пуста. Он стоял и просто бездумно пялился на незнакомого человека, и сердце у него в груди заходилось в бешеном ритме от необъяснимого ужаса. Чего он ждал? Что тот набросится на людей в вагоне и растерзает их в клочья? Что завизжит или заплачет, корча страшные рожи, или превратится в какого-нибудь монстра прямо тут и прямо в следующую секунду? Но ничего подобного не происходило. Вот поезд, слегка вздрогнув, сдвинулся с места, и тот человек за стеклом тоже. Ещё немного — и он пропадёт из поля зрения Дилана, и тот забудет всё, что ему привиделось, как страшный сон. В самый последний момент парень поднял голову от телефона и встретился с ним взглядом. Улыбнулся и приложил палец к губам, призывая молчать. В следующее мгновение перед Диланом замелькали сливающиеся в одно пятно вагоны, окна и пассажиры, но он ничего перед собой не видел — он плакал от страха.