***
Позже ночью она врезается в него в баре, в стельку пьяная, давно уже не в состоянии стоять на высоких каблуках. — Свали с дороги. — бормочет, глядя в пространство за его головой, и бойко отпихивает с пути. — Девочка, тебе в такой час в кровати надо лежать, а не по клубам шляться. — Всем похуй. — Отвечает, закрывая глаза и медленно вдыхая, чтобы не вырвало. — Чем ты так набухалась? — спрашивает Тони, глядя на зеленоватое лицо девчонки. Та только морщится и фыркает. — Таблетки, пиво, джин-тоник, ещё что-то. Старку остаётся только присвистнуть. — Напомни, сколько тебе сейчас? — На удостоверении двадцать один, конечно. — А несложные математические вычисления говорят Тони, что ей пятнадцать. Старк смотрит на неё сверху вниз. Теперь, когда она в блестящем топе и чёрных кожаных шортах по колено, с волосами, зачесанными в тугой высокий хвост, она выглядит (по крайней мере пытается выглядеть) старше своего возраста. Как сильно выросла принцесса в розовом платье. — Не смотри так осуждающе, Старк, сам-то не лучше. — Но не я тут в шаге от алкогольной интоксикации. Пошли на свежий воздух, тебе не помешает. — Вообще мне говорили, что хорошие девочки не ходят в темные переулки с дяденьками в три раза старше. Знаешь, какой шум СМИ поднимут, если со мной что-то случится? Вот весело тебе будет. — Язвительный монолог прерывается абсолютно не элегантным иканием. — Жигалом тебя уже называли, а вот насильником-педофилом — ни разу. Так и вижу заголовки: «Юная наследница недавно усопшего Лайонела Лютора заявила о домогательствах со стороны Тони Старка» — она мотает руками вслед за словами, в жесте, который задумывался как эффектный, но под натиском опьянения вышел смешным. — Протрезвей сначала, и может тогда хоть кому-то и покажется, что ты хорошая девочка. Она смотрит на него злобно, как волк смотрит на охотника, но ухмыляется и смеётся во всю глотку, слегка хрипло. А потом прикрывает глаза, потому что окружающий мир неприятно вращается. — Тони, ты спился раньше, чем я родилась, не тебе говорить про трезвость. — Хорошо, специально ради тебя я не буду говорить про трезвость, когда ты в шаге от заблевывания пола. — Очень смешно, Старк. — Похмелье ещё смешнее. Пойдем на воздух. Они стоят в переулке, прислонившись к кирпичной стене. В тишине, которую нарушает только нескончаемый гул машин. Лена просто дышит, закрыв глаза и положив руки в карманы. Тони пишет водителю. — Дай сюда пиджак, живо. Лютор, не открывая глаза, тянется к руке Старка. Хватает рукав пиджака, держит, ждёт. — Холодно? — Нет блять — жарко. — Держи. — Спасибо. — В каком ты отеле? Поздно, надо отвезти тебя, чтобы ты могла проспаться. — Решил таки уложить меня в кровать, а? В Сансете. Вроде бы.***
И Старк привозит непутевую богатенькую девочку в отель. Держит её за талию чтобы не разбила нос о дорогущий мраморный пол и игнорирует странные взгляды, которые на них бросали со стойки регистрации. У Лены в номере грязно: на двери табличка «не беспокоить», и все поверхности завалены исписанной бумагой, банки из-под энергетических напитков выстроенны в башню на журнальном столе, а платья и пиджаки разбросаны прямо на полу. Старк хочет довести Лену до дивана, но девушка резко отталкивает его, в несколько длинных шагов пересекает номер и склоняется над раковиной, выблевывая желудок наружу. — Тут даже аспирина нет, — через несколько минут говорит она, выпрямляясь. — Могла бы об этом раньше подумать. — Так просохну, не впервой. Идёт, садится на диван, сидит спокойно, смотрит на Старка пристально, отчаянно почти, будто ждет, что сейчас на неё наорут. «Не ждёт» — думает Тони, — «Надеется.» — И по какому случаю ты так накидалась? — Не важно. — Если «не важно», то и скрывать нечего. — Это глупо. — Лютор самоуничижительно смеётся, запрокидывая голову к потолку. — Знаешь, «бушуюшие подростковые гормоны», «период бунта» и всё такое. Богатая девочка из-за подросткового максимализма расстроилась на пустом месте и пошла кутить. — Хорошо. А теперь ты прекращаешь выебоны и говоришь правду. — Ты решил подработать моим личным психологом или что? — Устраиваю сбор клуба анонимных алкоголиков. Не откланяйся от вопроса. — Три дня назад была годовщина смерти Лайонела. Мы устраивали благотворительный вечер в его честь. И каждому из тех, кто пришёл было похуй на его смерть. Лекс даже блять не вспомнил, Лилиан радовалась, практически не скрывая. А богатые старики, которых она пригласила, выражали свои соболезнования моей груди. Лютор прекращает, внезапно находя лепнину на потолке безумно интересной, и когда Тони думает, что продолжения ждать не стоит, она начинает говорить опять. При этом глаза её, раньше выражавшие скорее злость, теперь помутнели, стали как будто стеклянные. — Ты знал, что я начинала это исследование вместе с Лайонелом? Он должен был быть в зале сегодня вместе с Лексом. А теперь его нет. Вообще. Не то чтобы он когда-то показывал, что любит меня, но… Я знала, что Лилиан ни за что бы не приехала. Наверное, день, когда она смогла сбагрить меня в школу-интернат, потому что отец не мог помешать ей из могилы, был самым счастливым днём в её жизни. — Лена замолкает, усмехается, кашляет. — Лекс обещал, что он ни за что не пропустит. И он не прилетел. Даже не написал. Я позвонила ему, и он сказал, что был занят «действительно важными делами». Вот так вот. Я же говорю, что глупо. Лена смотрит Тони в глаза выжидающе. Её интересует реакция, но лицо Старка, как у хорошего игрока в покер, будто она только что не вывернулась перед ним наизнанку и в прямом, и в переносном. Она ждёт, когда Тони заговорит, но он молчит. «Я перестала быть важным делом» звенит в тишине комнаты, даже оставаясь навеки невысказанным. Лена не выдерживает через минуту. Ухмыляется и поднимает правую бровь в жесте, который вскоре станет её коронным. — Что, совсем ничего не скажешь? — Какого это быть Золушкой, чья сказка заканчивается на части с мерзкой семьёй? — Хуево. — Могу выдать сопли из серии «верь в себя и всё получится». — Да валяй, хуже не будет. Тони вздыхает. Что он, прогуляв всю жизнь, может сказать одинокому ребенку? — Забей на них, шкед. Не убивай себя, в погоне за их одобрением. Иногда люди, которым ты должна доверять больше всего, на самом деле обращаются с тобой, как с куском дерьма. Нужно это заметить, и послать их нахуй первыми. — Да ты прям Конфуций. Всё, сеанс терапии окончен. Вали из моего дома, Старк, я хочу спать. — Поспи лучше у унитаза и не смешивай спирты в следующий раз. Спокойной ночи. Лена, шатаясь, уходит в спальню. Тони покидает номер. Город Ангелов живёт бурной ночной жизнью, и их разговор растворяется в блеске неона и хрусталя, как будто его и не было.***
Старк дал Лене мудрый совет в тот день. Она не послушалась. Десятилетие спустя, смотря на жизнь в ретроспективе, она поймет, что если бы не пренебрегла им, если бы не выкинула его из задымленной алкоголем и наркотиками головы, то её жизнь — жизнь окружающих — была бы лучше. Или хотя бы не такой болезненной. Но тогда Лене было пятнадцать. И ей хотелось верить, что её брат, её единственная опора в этом мире, любит её и никогда не обидит. Потому что Лекс — тот, кто научил её играть в шахматы и водить автомобиль. Её брат, который ни за что бы не променял её даже на целый мир. (Но променял бы на смерть одного криптонца.)***
Однако Тони тогда тоже проигнорировал свой собственный совет. И поймет он это сильно позже чем надо, лёжа на полу собственного особняка, обездвиженный, с вырванным из груди реактором. Мог бы поверить Старк в тот день, что в самом ближайшем будущем его близкий друг, партнёр и наставник Оби, тот самый, фактически вырастивший его Оби, окажется предателем? Мог бы, но всё же не верил, даже не задумывался о такой возможности. А ведь сам сказал маленькой пьяной девочке, что так слепо надеяться на близких опасно. Может быть у них с Леной просто был общий пунктик насчёт необоснованного, отчаянного доверия к лысым мужчинам с бородкой?