Шелест страниц

      В далёкой-далёкой стране, покрытой вечными льдами и снегами, жили однажды солнечный чародей и лунная чаровница.       Чародей, исцелованный своей матерью Солнцем, был счастливым и юным: влюблённый в день, щурил он свои глубокие, точно незамерзающее море, глаза на свет и ни за что не хотел отводить взгляд. Находил он во всём прекрасное и протягивал руки к небу, словно желая сорвать с неба самую яркую звёздочку и положить себе в карман, как жадный-жадный ребёнок.       Жадным огненный чародей никогда не был — нельзя было среди всех семи королевств найти ребёнка добрее. Хотел он суметь взять в свои руки красоту, хотел приручить счастье, чтобы дарить его другим — особенно тем, кто жил в вечном мраке и не знал каково это — чувствовать радость и тепло.       Знал он, что там, за владениями Солнца, куда она не бросает свой вездесущий взор, живут люди под властью Луны. И звёзды были там не такие же тёплые, как дома; и не было там жарких поцелуев матери, что горели на его щеках веснушками. Была лишь непроглядная тьма и хладная печаль их бледной властительницы.       Однажды солнечный чародей ослушался Солнце и подошёл слишком близко к тонкой грани между светом и тьмой. Но даже во тьме он сумел увидеть прекрасное — сумел найти причины полюбить не только ласковый свет. Стоя на вершине холма, видел он бескрайнюю красоту неизвестного ранее мира. Видел, как вдалеке мерцали падающие звёзды — так Луна оплакивала свою дочь, что отвергла жизнь взаперти в замке и ушла на поиски света, что сумеет осветить её жизнь.       И потянулся он рукой к звёздам, надеясь поймать их, отогреть и подарить обратно Луне, чтобы унять её безутешную боль — силы его не были безграничны, потому маленький чародей лишь споткнулся и упал с холма, прямо в объятья тьмы.       Лил он горькие слёзы всю дорогу, пока трижды не обошёл владения Луны — так и не услышала его плач матушка, так и не протянула к нему своих тёплых рук, чтобы утешить нерадивое дитя и не забрала обратно в свои объятья при дневном свете.       Не мог он рассмотреть, куда идёт — всё вокруг было чужим и страшным. Продрогнув из-за окружившего его безразличия, отчаявшись из-за никем не услышанных просьб помочь, чародей озлобился, сам сделался холодным и бледным — не было больше в глазах задорного огонька, не было в смехе искреннего тепла.       И лишь где-то глубоко-глубоко в груди ещё теплилась украденная яркая-яркая звёздочка, напоминавшая о родине, напоминавшая о братьях и сёстрах, ради которых он продолжал бродить по миру и искать путь назад.       Так и скитался он веками — пока судьба не свела его с лунной чаровницей. Та была дочерью Луны, по которой она лила слёзы. Хоть и сбежала она из мрачного замка своей матери, хоть и не было больше гнёта из-за чужой печали, не сделало её это счастливой — словно чего-то до сих пор не хватало.       И это действительно было так — не хватало ей света. Родившаяся и воспитанная во тьме, лунная чаровница не знала, каково это — дарить другим людям не горечь и скорбь, а счастье и радость. Солнечный чародей же рядом с ней вспомнил о своём давнем желании — осветить жизнь таких, как она.       Чародей почувствовал, как мнимый холод, что окружал его ранее, начал оттаивать. И стало ему легко дышать, и стало ему вновь радостно — потому без раздумий он вынул из своей души вновь вспыхнувшую звёздочку, готовый отдать последнее, лишь бы осчастливить печальную лунную дочь.       — Как солнце способно лишь отдавать, а не брать, я готов подарить тебе весь свой свет, только позволь тихо последовать за тобой, чтобы суметь рассмотреть свой путь.       Лунная чаровница лишь покачала головой, а после обхватила его руки, заставляя вновь сжать их, прежде чем заговорить:       — Как луна способна лишь отражать чужой свет, а не дарить собственный, я готова принять твой дар, но только в том случае, если согласишься разделить со мной свой путь до самого конца.       — Уже уснули?       Голос Аякса звучит хоть и тихо, но мягко и тепло. Станислава, аккуратно захлопнув книгу с детскими сказками, неслышно поднимается с кровати, чтобы не потревожить сон сыновей. Пока они спят, производя обманчивое впечатление спокойных и кротких детей, внешне в них совершенно ничего не от неё — оба рыжие и растрёпанные, с веснушчатыми поцелуями солнца на щёках, похожи на неё лишь прячущейся во взгляде стальной мудростью.       Пусть так — она не имеет ничего против этого.       — Они всегда быстро засыпают после того, как ты вытаскиваешь их на рыбалку по дню, — Станислава хмыкает, убирает книжку и бросает мимолётный взгляд на Аякса.       Тот на наигранный упрёк лишь смеётся и, сложив руки на груди, опирается плечом на дверь и продолжает переводить взгляд то на неё, то на детей, словно до сих пор не веря, что всё это — его.       Впрочем, это чувство есть не у него одного.       Не выходит даже злиться, что эти маленькие негодники никогда не дослушивают сказку до конца, постоянно засыпая на середине, хоть исправно продолжают просить рассказать именно эту, свою любимую.       И пусть так — Станислава и без чтения знает, что в конце чаровница вернула потерянного чародея обратно матери, обратно на свет, ведь ему, солнечному ребёнку, было не место во тьме. И её, в награду за это, приняли в семью как родную, позволив согреться в чужом тепле. Но даже останься они вдвоём, этого было бы достаточно чаровнице — ведь объятья её чародея, самые нежные и любящие, могли заменить ей целый мир.       А что было дальше — уже совсем другая сказка, что была записана тогда же, когда и расцветал шиповник.