***
Пучок трав тлел в углу комнаты, омывая лики богов витиеватым дымом. Сидевшие на лавке плакальщицы уже не надрывали голоса, а лишь тихонько тянули последнюю прощальную песню. Игоря умыли ключевой водой, тело трижды обтерли смоченным платком, а затем нанесли ароматное масло, тщательно втирая в кожу. Дощатый пол под ногами послушниц тихо поскрипывал, но Игорь стоял исключительно на ковре. Минувшая ночь длилась нестерпимо долго, казалось, что она никогда не закончится. Плакальщицы то пели красиво и чисто, то выли, стараясь вынуть из него слезы. Под утро Гром чувствовал себя совсем опустошенным. – Пора, – сказала вошедшая в комнату монахиня, и плакальщицы едино замолчали, выходя прочь. На широком столе развернули наряд. Белый, с серебристой тонкой вышивкой и жемчужными пуговками, что вдевались в крохотные петельки. Игоря в него облачали долго, все время что-то приговаривая. Рукава на запястьях туго стянулись под застежками, но в локтях было легко и свободно, а над животом закрепили отделанный серебром пояс. Полы наряда глухо падали в пол, лишь по бокам виднелись длинные разрезы, чтоб ноги не путались при ходьбе. Мариюшка поставила перед Игорем сапоги из белой кожи и небольшой ларчик, из которого другие служанки вынули широкий полупрозрачный плат и венец с драгоценными камнями. – Петр Юрьевич сам его выбирал, – украдкой шепнула Мариюшка, надевая Игорю на шею длинные нити жемчуга. – Я точно знаю. Гром оглядел плат, по краю которого хитро плелась вышивка, смыкаясь на кружевной оборке. Если Петя такую красоту приглядел ему, то в чем будет на венчании сам? Скудное воображение никак не могло представить Хазина, лишь расплывчатый силуэт в чем-то сверкающем и белом. Сапоги на ноги надевать должен был самый младший из семьи, но Игорь, присевший на табурет, вытянул стопы к ловким руками Мариюшки. У него не было младших братьев или сестер, не было матери и уже давно не было отца, который должен был вести его к алтарю. Интересно, что бы Константин сказал про Петю? Дал бы свое согласие? Игорь грустно улыбнулся и повертел в пальцах бисерную веточку рябины. Тоска по отцу была в нем все еще жива. – Мариюшка, – позвал он служанку. – Да, Игорь Константинович? – Закрепи ее на вороте, – Игорь протянул на ладони бисерную веточку, и во взгляде Мариюшки скользнуло понимание. Впереди его повозки неслась телега со скоморохами и рассыпала в стороны связки баранок, пряники и монеты, озаряла улицы веселым гудением да звоном маленьких колокольчиков. Жених едет! Радуйся, честной народ, гуляй за счастье молодых! По всей Москве был объявлен праздник, и каждый ее житель должен был о нем знать. Мимо скользили избушки и резные окна купеческих теремов, бревенчатые церквушки и торговые лавки. Дворяне и босяки, все вышли на улицу, чтобы воочию увидеть мчавшуюся к собору упряжку жениха. От чужого внимания стало тяжело и душно, Игорь откинулся на спину и прикрыл глаза, стараясь унять раскрывшуюся от качки тошноту. Когда повозка остановилась, снаружи послышались голоса. Игорь вышел из повозки на рассыпанные до самых дверей собора плотной дорожкой ягоды рябины, жмурясь от неожиданно яркого света. С неба крохотными искрами падал снег, первый в эту холодную осень. Он не спеша кружился, слетая все ниже и ниже, покачиваясь на легком ветру. Пошел, наверное, совсем недавно, потому как дорожку красных ягод едва заметно подзамело белым пушком. Игорь сделал шаг, другой. Рябина под подошвой сапог глухо скрипела и лопалась, оставляя вместо себя раздавленную мякоть. Ксения говорила, что покров красных ягод под ногами невесты или жениха знаменует счастье, здоровье, крепкую любовь, которую не разрушат невзгоды. Как зимой среди лишенных зеленого сока и жизни ветвей остается рябина, так и любовь дарует человеку силы в самый темный час. Рядом вытянулись люди в дорогих кафтанах, меховых накидках и сверкающих платьях. Игорь не видел их лиц из-за укрывшего голову плата, лишь дорогу перед собой. Яркую, алую. Как кровь на морде волчицы, что сбросила его с берега. Как рубец от плети булочника, замахнувшегося на сироту. Как отравленное вино. Как следы от детских ладошек на березах возле верхградского тракта, как развороченное брюхо Ивашки, как сургуч с печатью на письме, извещавшем о смерти отца. Как бисерная веточка с крупными бусинами ягод. Рябина вела его прямо к алтарю, не давая сбиться или свернуть с намеченного пути. Игорь захлебнулся вдохом, оказавшись у ступенек собора. Всю дорогу от повозки он, оказывается, не дышал. Воздух влился в него, словно река через рухнувшую плотину. Открывшие в собор двери сестры высоко заголосили молитву, и песня их была по-ангельски чистой. Федор Иванович тяжело спустился к нему и, подхватив под локоть, повел внутрь. В соборе пахло воском свечей и удушливым ладаном. – Готов? – едва слышно спросил Федор Иванович. Игорь чуть повернул голову в сторону, кивнул, дернув уголки губ в подобии улыбки. Крестный ему показался взволнованным. – Дядь Федь, – отозвался Гром, коснувшись покатого плеча, – все хорошо. – Да хранит тебя Небо, мальчик мой, – рвано вздохнул Федор Иванович и мигом собрался, выпрямляясь. Подвел Игоря к алтарю и отступил в сторону. В руки вложили длинную свечу, Гром опустил свой взгляд к ней. Пока она не догорит, монастырские сестры не прекратят петь. Их голоса журчали весенним ручьем, взмывая под высокий расписной купол собора и растекаясь по стенам словами молитвы. Игорь прикрыл глаза. Позади слышался шум проходящих внутрь людей, что до этого стояли плотной стеной по бокам от рябиновой дорожки. Их шаги и шепот неловко вбивались в молитвенную песнь, но в один момент едино затихли. Игорь не мог поднять взгляда от свечи до конца церемонии, но нутром почувствовал, как рядом встал Петя. Свеча в руке горела долго, медленно оплавляясь и стекая вниз. Руки неприятно жгло, но Грому не было до того никакого дела. Сквозь запах воска и ладана он чуял Петю, слабо, почти неуловимо, но чуял. Рассыпанные по дороге к собору алые ягоды напомнили Игорю о прошлом, о горе и страхе, что пришлось пережить в одиночестве. Эти же ягоды привели его к человеку, рядом с которым он больше не был одинок. Огарок свечи напоследок лизнул пальцы своим жаром, песнь сестер сменилась гулким голосом священника. – Перед ликами богов, между Небом и Землей... Из рук забрали остаток свечи, ставшие вдруг непослушными ноги с трудом развернули Игоря лицом к Пете. – ...будут благословлены священным союзом... В висках пульсировало, отдаваясь шумом по ушам. У Игоря будто весь мир за спиной рассыпался и собирался вновь, мысли роем встревоженных пчел гудели и перелетали с места на место. Ему не было страшно, но почему вдруг так тревожно забилось сердце? Все собравшиеся в соборе люди смотрели на них, становились свидетелями таинства, и показывать своего смятения было нельзя. – ...вечным и несокрушимым... – Вечным и несокрушимым, – вдруг тихо-тихо повторил Петин голос. Гром из-под плата следил за тем, как пальцы Хазина коснулись его ладоней и притянули к себе. У Петиного наряда по краю рукава вилась красивая позолоченная вышивка, а у Игоря в миг голова стала пустой и легкой. На них смотрели жадно, неотрывно сотни пар глаз, но когда он держал за руку, сносить чужое липкое внимание становилось куда проще. – И в горе, и в радости, – раздалось от священника. – И в горе, и в радости, – повторили их дрогнувшие голоса. Подхватив края плата, Петя откинул его с лица Игоря, и тогда они встретились глазами. В соборе было неожиданно светло и душно, если бы Гром мог, он расстегнул бы ворот наряда. Петя стоял перед ним в светлом сверкающем кафтане с золотыми застежками, был ниже на полголовы и от того смотрел снизу вверх, будто завороженный. Священнику пришлось тихо прокашляться, чтобы Хазин отмер и взял в руки чашу, предлагая Грому испить из его рук вина. Оно на вкус оказалось совсем водянистым и пресным. Волнение отзывалось дрожью в руках. Игорь едва подцепил с золотого блюда кусок мягкого хлеба и поднес к чужим губам. Петя смотрел прямо на него, откусил неосторожно, едва не задевая зубами кожу. Проглотил хлебный мякиш и оставил на кончиках пальцев быстрый поцелуй, чтоб никто не успел заметить. Игорь не слышал последних слов священника, только повторял их бездумно. Он смотрел лишь на Петю, в его черные глаза. Люди позади разразились радостным гомоном. Любимые руки приласкали по щекам, мягко наклоняя к себе. И в богатстве, и в бедности. И в болезни, и в здравии.***
Дудки сливались с клокочущей свирелью, бренчали гусляры, подмахивали бубнами в прыжках скоморохи. В главном пировальном зале гуляли в четыре стола от стены до стены, а у окна поперек всех столов молодых усадили, чтоб гости на них глядели и за их счастье выпивали. Соскучившийся до веселья Сережа уже успел от него устать, хотя только-только приближался вечер. Из-за повалившего после венчания снега, который тут же стаял, его меховая накидка промокла и теперь, как и полагалось любому меху, пахла вымытой псиной. Олег уверял, что ничем, кроме липового цвета, от него не пахнет, но Сережа на эти льстивые речи не поддавался. Накидку скинул Шуре, а сам теперь грелся о мужа, того и гляди его ферязь на свои плечи перетянет. Шура коротко запротестовал, что он вообще-то личная охрана, а не юнец на побегушках, но накидку все же унес. Еще помнил, как разозлившийся на необдуманную колкость Сережа метнул в его голову попавшуюся под руку баночку лазури. Художник, что ею расписывал стену в нижегородской палате, на добрую седмицу впал в уныние, а Шура ходил весь под гжель. Кто-то из бояр уже успел порядком набраться, что аж изъявил желание станцевать вприсядку. Надолго его не хватило - щелкнуло в колене, боярин завыл и уплелся заливать боль медовухой. Боярские жены на Сережу поглядывали с опаской, Юля успела на ухо шепнуть, что те считают его ведьмой, не иначе. Уж больно красив, а волосы и вовсе, как у русалки. Таких без колдовства быть точно не может! Сережа лишь мог посочувствовать их скудоумию и посоветовать ходить в баню чуть чаще, чем раз в седмицу, того гляди и их космы перестанут походить на вехотку. Пчелкина над его остротами посмеялась и упорхнула к своему отцу, рядом с которым ошивался плотный бритоголовый парень. Который час выпрашивал у Виктора дозволения увести его дочурку на один скромный танец. Одним словом, пир шел славный. Роскошный, даже немного вычурный, но Сереже такое нравилось. Только вот спину ломило и слегка подташнивало то ли от избытка хмельных рож, то ли ребятенок внутри бунтовал. – Кто это? – кивнул Олег в сторону подошедшего к Пете Федора Ивановича. Крестный Игоря что-то уверенно втолковывал княжичу, тот серьезно кивал, а Игорь рядом смущенно розовел и поджимал губы. – Это, – Сережа наклонился к Олегу и заговорил на ухо, – крестный Игорька. Серьезный человек, близким советником моему дядюшке будет. Наверное, Петру Юрьевичу наставления дает по поводу своего считай что единственного сына. Даже можно сказать, единственного близкого человека. – Единственного? Он не женат? – с напускным безразличием спросил Олег. Сережа прикусил губу, вспоминая безрадостную историю. – Был когда-то, супруга умерла в родах вместе с ребенком. Вот с тех пор и один, только Игорь у него и остался. Лицо у Олега напряглось, а взгляд как-то разом потяжелел. Сережа весь свой запал потерял и даже успел пожалеть, что решил такое мужу рассказывать. Ему-то подобные истории привычны, с малолетства слышал сетования на свою незавидную природную долю. С другой стороны, о таком знать полезно. Начинаешь больше ценить проведенные рядом мгновения, мало ли что их ждет впереди. – Скучно мне, – игриво протянул Сережа после недолгого молчания, обхватывая своей ладошкой руку мужа. – Да и устал я уже. Очень-очень. Может пойдем? – Молодых еще не проводили, – хмыкнул Олег, но интонацию Сережи сразу уловил. – Без нас проводят, – небрежно отмахнулся он. Впервые за время своего пребывания в Москве Сережа был действительно спокоен за Игоря. – А то я на них смотрю и все про нас вспоминаю. Да и жарко здесь, я бы платье снял. – И что ты вспоминаешь? Нашу свадьбу? – удивленно вскинул брови Олег, позволяя Сереже притереться к своему плечу. – Угу, – промычал в ответ сдавленно. – Что же тебя так в тех воспоминаниях волнует, свет мой? – Олег подцепил пальцами Сережу за подбородок и заглянул ему в глаза. – Как ты весь пир сидел белее мела? Или как пытался зарезать меня в первую брачную ночь? – Согласись, я тебя тогда впечатлил до глубины души, – хитро облизнулся Сережа. Олег в ответ лишь покачал головой. – Сделай менее довольное лицо. Скажем, что тебе стало нехорошо. – Мне ой как нехорошо! – сполз на стол Сережа и показательно схватился ладонью за живот, будто его сейчас стошнит. Выходили не спеша, да и не было никому дела до них за разговорами веселыми и льющимся через край вином. Сережа бросил напоследок взгляд к столу молодых. Игорь сидел с привычным серьезным лицом, но плечи расслаблены и рука одна под столом, наверняка на колене Петра Юрьевича. – Как думаешь, – начал тихо Сережа, – нам стоит опасаться этого москвича? – Время покажет, свет мой, – ответил Олег, обнимая его за плечи и уводя прочь.***
Когда Петя просил изготовить кровать, то не думал, что она выйдет именно такой. Широкой, с высоким матерчатым навесом и добротным резным изголовьем. В горле пересохло, Хазин ослабил ворот наряда. На приставленном к стене столике удачно притаился кувшин вина и вазочка с крупными гроздьями винограда. Бросив пару сладких ягод в рот, Петя на треть наполнил кубок вином и покачал его в руках, прихватив за металлическую ножку. Под стеганым покрывалом пряталась лишь одна, одна на двоих, длинная подушка. Глоток скатился вниз по горлу, оседая кислым послевкусием на языке. Жажда никуда не подевалась. Стоило им выйти из пировального зала под масляное улюлюканье захмелевших гостей, как монастырские сестры тут же увели Игоря, велев Пете ждать около ложа. Слабая злость неприятно куснула под ребрами, разве он недостаточно ждал? Недостаточно терпел, чтобы наконец остаться со своим уже супругом наедине? Петя с трудом отпустил руку Игоря, позволяя сестрам делать свое дело, ведь по-настоящему супругами они станут лишь после этой ночи. Тогда уже ни один завет, ни одно правило не сможет мешать. Кафтан Петя небрежно расстегнул, от подбирающегося волнения одолевал то жар, то холод. К вину больше не притрагивался, хотел сохранить ясную голову. Когда в прошлый раз от Игоря исходил манящий запах течи, нутро действовало само по себе. Не было сомнений в том, как прикоснуться, как и где поцеловать, лишь обоюдное и льющееся через край желание. А как быть сейчас? Вдруг Петя окажется слишком нетерпелив и напорист? Как обуздать все то внутреннее, что он так давно в себе сдерживал? Присев на край кровати, Петя еще раз огляделся. Комната, которая теперь будет принадлежать только им двоим, как и весь этаж этой части теремного дворца, оказалась хорошо обустроена. Даже испугавшая поначалу огромная кровать теперь виделась вполне приемлемой. После службы на заставе и кошмарного сна на редких привалах между сражениями, в Москве Петя спал на узкой и жесткой кровати, на каких обычно спали монастырские послушники. Это в юности он нежился в мягких подушках, а после войны возвращаться к человеческой жизни оказалось тяжело. Желание дать Игорю все самое лучшее шаг за шагом возрождало и в нем прежнюю любовь к собственному удобству. Если уж и спать вместе, то на самой нежной и просторной перине! Как глупо. Хазин нервно улыбнулся и покачал головой, те пару глотков вина явно были лишние. Зарылся в сопливые мечтания, а Игорь, может быть, после брачной ночи попросит себе отдельную комнату, и видеться здесь они будут только по договоренности, а после расходиться каждый в свой угол. Снаружи комнаты послышались неторопливые шаги. Игорь толкнул дверь, та с коротким скрипом отворилась. Он размеренно дошел от порога до середины комнаты и едва качнулся в поклоне, приложив правую руку к сердцу. Наверняка приветствовал так по наставлению сестер. Тонкий плат съехал с плеч вперед, расправляясь молочной волной, жемчужные бусы бряцнули друг о друга. Игорь выпрямился обратно в весь свой рост, распустил завязки накидки, да так и застыл. Внутри все оцепенело от представшего перед глазами вида. – Ну? – слабо нахмурился Игорь. – Ты прекрасен, – все так же сидя на кровати отозвался Петя, не в силах хоть что-то с собой сделать. – Я не про... Боги! – Игорь как-то бессильно вздохнул, отворачивая голову в сторону. – Я не про себя, Петь. Будто ты не понимаешь. – Что не понимаю? Хазин подошел к нему, внимательно разглядывая. Сердце мелко трепыхнулось, у Игоря на вороте висела бисерная веточка с крупными бусинами рябиновых ягод, та самая, которую когда-то сам подарил, не питая особых надежд. А Игорь ее хранил, надо же. Когда они встретились у алтаря, мысли были заняты церемонией. Правильно произнести слова клятвы, ничего не напутать и не сбиться, а сейчас уже все позади. Нет спешки, нет посторонних любопытных глаз, только они и эта комната. Вдали от ненужной суеты, за закрытыми дверями Пете вдруг стало легко. Он боялся встретить здесь Игоря и разразиться нелепым мальчишеским волнением, но вот дыхание выравнивалось, а дрожь в пальцах постепенно затихала. Воздух вокруг начинал пахнуть Игорем. – Что я не понимаю? – повторил Хазин, подойдя вплотную. Петя поймал взгляд Игоря своим и не дал ему снова отвести голову в сторону. Коснулся рукой щеки, огладив ее пальцем невесомо, и притянул к себе. Поцелуи легкие, ненавязчивые, почти что целомудренные. – Ты прекрасен, – коротко улыбнулся Петя, снимая с чужой головы венец. – Говорил уже, – выдохнул Игорь и уткнулся лбом ему в плечо. – Говорил. Плат сам на пол соскользнул, как и царившая между ними неловкость. Лишь одно Небо знает, что там наговорили монастырские сестры, какие наставления нашептали, раз от них Игорь вернулся напряженным и сжатым, словно пружина. Петя гладил по спине, давая привыкнуть к себе. Все внутренние порывы затаились, затихли, не смели рваться вперед, ведь как можно, когда Игорь рядом? Такой встревоженный, трогательный, красивый, недоступный никому, кроме Хазина. За плотно зашторенными окнами вступала в свои права ночь, от изразцовой печи комната наполнялась трескучим светом и теплом, но Петю грела вовсе не она. Расслабившись в плечах, Игорь скользнул к его шее носом, оставляя кусачий поцелуй. Хазин коротко шикнул. – Полно, я не хрустальный, – в серых глазах сверкнуло легкое недовольство в доле с предвкушением. – Я и не сомневался, душа моя, – широко улыбнулся Петя, замечая слабый румянец на чужих щеках. Игорь возмущенно вдохнул, даже на полшага назад отступил, а после, вероятно рассудив, что заставить Хазина прекратить плести всякие смущающие глупости можно только одним способом, прижался к нему крепким поцелуем, не стесняясь проводить языком по губам и широко открывать рот. Петю это привело в восторг. Раньше Игорь был настороженным, молчаливым, скупым на любые проявления себя, а теперь с готовностью подавался под объятия, хоть и любил до сих пор притворяться равнодушным. Хазин все равно замечал, как он чуть в сторону наклонял шею, ожидая в нее поцелуй, как сжимал кулаки в нетерпении. Застежки наряда поддавались туго, пальцы начали подрагивать, но не от волнения. Освобождая очередную непослушную жемчужную пуговку из петельки, едва ее не срывая, Петя тихо рыкнул. И кто только додумался сделать их такими тугими?! Пока он возился только с одним воротом, Игорь уже успел стащить с него кафтан и теперь пробирался пальцами под рубаху. – Не торопись, – заполошно выдохнул Хазин. – Вся ночь впереди. – Я весь день проходил в этом кошмарном наряде, и если ты сейчас же не снимешь его с меня, то, клянусь богами, сорву пуговицы сам. – Убедил, – поджав губы, Петя коротко кивнул и принялся шустрее высвобождать пуговки из петель. Отделанный серебром пояс со стуком повалился на пол, бусы слетели вслед за сползшей к ногам верхней частью наряда. Дальше шла незамысловатая шнуровка, Хазин справлялся с ней с закрытыми глазами, хотя посмотреть очень хотелось, но Игорь не давал. Все утягивал в сбивчивые поцелуи, попутно наступая на пятки сапог и выскальзывая из них. Разоблачение из свадебных нарядов должно быть неспешным, спокойным, а они будто оголодавшие псы срывали одежду, совсем о ней не заботясь. Служанки, что будут утром собирать ее с пола, наверняка успеют о многом подумать. Под ребрами расплеталось томное удовольствие. Нутро чуяло свое, тянулось навстречу и млело от ответного яркого желания. К чертям собачьим не нужна была Игорю его сдержанность, и своими действиями он прекрасно давал это понять. Все Петины мысли и сомнения теперь казались такими идиотскими и глупыми, что можно было только радоваться. Нижняя часть наряда была стянута через руки и так же небрежно отброшена в сторону, Игорь отступил чуть назад. Петя смотрел на него, облаченного в один лишь туман нижней рубахи, под которой проглядывалось все на свете, и понимал - этого больше не повторится. Будет много ночей, поцелуев нежных и страстных, но такой Игорь перед ним только здесь и сейчас. Высокий, ладный, с темнеющей грозой в глазах. Готовый отдаться. – Ты не представляешь, насколько красив, – завороженно прошептал Петя, чувствуя подступивший к горлу ком. – И при этом ты все еще возмутительно одет, – хмыкнул Игорь. Хазин сморгнул, оглядел свои обтянутые в белые портки ноги, смявшийся край рубашки и отполированные мысы сапог, потом взглянул на Игоря и коротко рассмеялся. И вправду, возмутительно одет. Надо исправлять. Игорь с ним в этом по умолчанию был согласен, подошел ближе и стащил за ворот рубашку. Его пальцы цепко прошлись по оголившимся плечам, широкой груди, поджавшемуся твердому животу и остановились на пряжке ремня. Внизу свело сладкой негой, Петя коротко облизнул губы. Вдруг пришло осознание, что Игорь впервые видит его без одежды. Он смотрел прямо, не таясь и не смущаясь, изучал каждую незнакомую деталь, запоминал. Изнутри дернуло щекотно и горячо. Хазин в одно движение расстегнул ремень, портки съехали вниз, как и чужой потемневший и одновременно растерявшийся взгляд. Петя мягко подцепил Игоря за подбородок, заставляя смотреть в лицо. – Веришь мне? В ответ лишь заторможенный кивок. Игорь никогда не был с мужчинами, и у Пети от этого сейчас сердце захлебнется в собственном бурлении. Ладонь уверенно легла на затылок, наклоняя к себе. Целовал Хазин медленно, вдумчиво, наслаждаясь тем, как чужие руки водили по оголенной спине. Игорь освоился быстро и, поняв, что его прикосновениям везде рады, съехал пальцами по пояснице. Неясно было, кому принадлежал тот роковой шаг, но вместо того, чтобы плавно спуститься на кровать, они на нее неуклюже грохнулись, путаясь в руках и ногах. Замерли сначала, а затем звонко рассмеялись, откатываясь в стороны. – Я же говорил, не торопись, – сдавленно выдохнул Петя, чувствуя себя по-дурацки счастливым. – Это не я тороплюсь, а ты медлишь, – фыркнул Игорь, смущенно улыбаясь, и приподнялся на локтях. Хазин закусил губу, чтоб не продолжать бессмысленный спор. Мазнул взглядом по крепким плечам, освободившемся от тумана нижней рубахи, по сходящимся к паху косым линиям мышц. Рот наполнился вязкой слюной. Раз Игорь так настаивает на своем... – Что ты...?! – заполошно вдохнул он, чувствуя, как мозолистая ладонь скользнула выше по внутренней стороне бедра. – Петь! – Сам сказал, что я медлю, – выдохнул на ухо Хазин и прикусил мочку. – Не нравится? Мне прекратить? Игорь ничего не ответил, лишь сдавленно промычал, упав обратно на спину и разводя колени в стороны. Покрывало под ними немного сбилось, Петя не спеша подполз ближе, нависая сверху. Мысль, шалая и озорная, вспыхнула быстро и ярко, не дав времени на размышления. Хазин прижался губами к чистой нетронутой шее и втянул в звонком поцелуе кожу, розовеющее пятнышко обещалось к утру налиться смородиновым цветом. Петя оставил еще одно, под челюстью, чтобы никакой ворот не смог его скрыть, и след их близости был виден каждому. Возможно, поутру Игорь будет возмущаться, но разве сейчас это важно? В деснах над клыками зазудело, Петя ощутимо прикусил себя за губу. Рано еще для этого, успеется. Он и так оставит на Игоре столько меток, сколько не смог ни один человек до него. Ладонь сжала бедро с внутренней стороны, массируя напряженные ноги Игоря. Петя гладил, подбираясь все выше и выше, пока не ткнулся пальцами к влажному входу. По ощущениям он был смазан чем-то маслянистым, Хазин вопросительно взглянул Игорю в глаза, но тот лишь отвернулся. – Сестры сказали, – тяжело вздохнул он, – что я слишком узок, и иначе ничего не получится. Что нужно подготовиться. Слова ему эти дались с трудом, сквозь напряженное дыхание и сжатые губы. Игорь, обычно уверенный в своих действиях, отметающий прочь сомнения и страх, сейчас кидался из огня да в полымя. Наверняка ему не хотелось представать перед Петей робким юнцом, но все равно торопился от неопытности и хорохорился почем зря. Бросил себя в воду, совершенно не умея плавать. Хазин вновь провел ладонью по бедру. – Тебе не нужно ничего делать, – шепнул на ухо, прежде чем съехать поцелуями вниз к шее. – Просто доверься мне. Игорь глубоко вдохнул и выдохнул, вплелся рукой в русые вихры. Палец нежно круживший у входа толкнулся вперед, по коже волной рассыпались мурашки. Петя облизнулся, глядя на затвердевшую горошину соска, но прикусить не решился. Ему хотелось растянуть удовольствие их первой настоящей и полной близости, а не спугнуть своим напором Игоря. Плоть наливалась пульсирующим жаром, второй палец медленно протиснулся в тугое нутро, раздвигая напряженные стенки. Игорь не стонал, не шипел, лишь глубоко и часто дышал, цепляясь за Петины плечи. Покрывало от их возни окончательно сбилось и съехало в сторону, свободной рукой Хазин подоткнул стеганое полотно Игорю под поясницу, за что поймал на себе непонимающий, но уже плывущий взгляд. Игорь становился таким разморенным и осоловелым, так и хотелось томить его в ласке, болезненно оттягивая свое удовольствие. Петя вспомнил, как без стыда нырнул меж разведенных ног и прильнул языком к расселине, ввинчиваясь языком в тугой вход, как заполняла рот слюна и терпкий сок. До поджимающихся на ногах пальцев хотелось это повторить, но не сейчас, а когда-нибудь обязательно потом. Хазин провел свободной ладонью вверх, задевая твердеющую плоть, огладил большим пальцем головку. Игорь рвано вздохнул, прогибаясь в пояснице. Его губы призывно раскрылись, выпуская наружу судорожное дыхание. Петя чувствовал, как от бедер до макушки его начинало сводить напряжением, как туго скручивалось желание под животом. Он развязно поцеловал Игоря, вылизывая распахнутые губы, жадно скользя языком внутрь. Ткнулся лбом в лоб, прикрывая глаза. В изразцовой печи треснуло расколовшееся от жара поленце. Петя вынул скользкие пальцы из мокрого входа и неторопливо вошел лишь на треть. Перед глазами рассыпались искры. Игорь на нем болезненно сжался, хрипло выдыхая. Легкие скрутило огнем, Хазин позабыл как дышать, лишь толкнулся вперед сильно резче, чем хотел. Игорь согнул разведенные ноги в коленях, а затем проехался пяткой по простыне, комкая ее. Петя замер, давая привыкнуть себе к этой сладостной тесноте, к обхватывающему плоть теплу. Желание двинуться глубже шло откуда-то изнутри, становилось все громче и навязчивее. Он повел бедрами назад и обратно вошел до половины, чувствуя, как вход стал более влажным. Может то была кровь, но Петя не хотел смотреть вниз. Если увидит, как толчок за толчком его плоть погружается в Игоря, лишится всякого рассудка. Движения постепенно ускорялись, становились глубже и четче, раздаваясь по комнате стыдным хлюпающим звуком. Игорь внизу сделался совсем мягок и податлив, из расходившейся в учащенном дыхании груди выскользнул неосторожный стон, Петя тут же поймал его своими губами. Боль мешалась с нарастающим удовольствием. Внутри творилось что-то невероятное, сумасшедшее. Мира за пределами их кровати больше не существовало, и все, что Хазина сейчас волновало, это горячее и крепкое тело, распятое под его поцелуями. Капельки пота скатывались по лбу, Игорь скользнул рукой вниз, и Петя накрыл его пальцы на плоти своей ладонью. Задвигал в такт толчкам, и через несколько мгновений Игоря выгнуло вперед вместе с хриплым стоном. От этого стона Петю мелко затрясло, сам зарычал глухо, отрывисто вбиваясь в обмякаяющее тело. Сладостная судорога прошила от макушки до позвоночника, пронимая пульсацией до костей. Петя излился в нутро, чувствуя, как его семя горячо и мокро растекается в Игоре. В ушах шумело, словно он был оглушен выстрелом пушки, сердце булькающе перегоняло по телу остывающую кровь. Их запахи сплетались воедино, горло обняло в тиски, а к глазам прилило соленым и горячим. Длинные ноги обхватили ниже поясницы, не давая Пете отстраниться. – Останься так ненадолго, – просипел Игорь, раскинув руки в стороны и смотря на него туманно. – Хорошо так. Отказывать совсем не хотелось. Хазин привалился ближе, накрывая его собой и придавливая к перине, лишь локтями по бокам уперся, чтоб совсем не упасть. Распухшие от поцелуев губы гудели, Петя мог лишь лениво водить своим языком по чужому, деля одно дыхание на двоих. Он купался в нежащей слабости, охватывающей все тело, и не мог вспомнить дня, когда чувствовал себя умиротвореннее и счастливее. Игорь был рядом, добровольно отдавался целиком и без остатка. В голове кружила одна единственная мысль. Мой. Теперь мой.***
Сквозь раздвинутые шторы в спальню лился полуденный свет, роняя косые солнечные лучи на узорчатый ковер. Игорь лениво приоткрыл глаза, обнаружив себя в коконе из одеяла. Закрутился, словно гусеница, пришлось попотеть, чтобы выбраться. Непослушные руки слабо развернули край одеяла, безвольно падая поверх него. Пожалуй, Игорь так и задремал бы снова, если бы не болезненная пустота в желудке. Все же, он вчера не ел толком, от нервов весь аппетит перебило. Глухое урчание раздалось на всю комнату, благо, никого в ней больше не было. Вторая половина кровати отчего-то пустовала, но, решив не придавать этому особого значения, Игорь присел и потянулся вверх, разминая залежавшиеся мышцы. Он с наслаждением почувствовал, как они натянулись под кожей, легкая ломота охватила тело приятной болью, лишь между ног отдавало глухой резью. Не так страшно, как описывал Серый. Петя, видимо, был с ним очень осторожен. Дверь в спальню тихо скрипнула. – О, ты проснулся. Игорь сонно сощурился, дневной свет был для него все еще слишком ярким. Петя прошлепал босыми ногами по холодному полу в одном лишь халате, поставил на столик у стены поднос с дымящимся хлебом и ароматным мясом. Живот снова глухо заурчал, и Игорь решительно не мог определить, что из представшего перед глазами выглядит аппетитнее: полураздетый Хазин или блюдо на подносе? – Надеюсь, это для меня? – пробормотал он, растирая ладонями лицо. Петя тепло рассмеялся, подошел ближе и звонко чмокнул в щеку, пригладив встрепанные волосы. – Конечно. Не я же вчера и крошки в рот не взял, – присел он на кровать рядом. Прошелся по Игорю внимательным взглядом, останавливаясь на шее и плечах, и самодовольно усмехнулся. Окатило короткой дрожью, будто от мороза. Тут же вспомнилось, как ночью Петя нависал сверху, заполняя все вокруг собой, и как распирало изнутри от его твердого жара. Игорь склонил голову чуть вбок и коснулся рукой чужого лица. Обычно плотно сжатые в капризном недовольстве губы плыли в нежной улыбке. Мягкие, раскрасневшиеся после долгих поцелуев. Пушистые ресницы окаймляли карие омуты под изломом бровей, Игорь поймал себя на желании дотронуться до них, но вместо этого повел большим пальцем по кривой переносице. Единственное, что выбивалось в идеальном лице, но делало Петю только лишь краше. – Всегда хотел спросить, – расслабленно выдохнул Игорь, – кто тебя так разукрасил? Петя несколько раз проморгался, а затем разразился заливистым смехом. Игорь почувствовал странное смущение, будто спросил что-то глупое. – Я обязательно расскажу тебе эту историю, душа моя, и даже разрешу после меня побить, но сначала ты поешь, – хитро улыбнулся княжич и чмокнул уже в другую щеку, поднимаясь за подносом. Так и начался первый день новой жизни Игоря.***
Еще долго гуляла белокаменная, славя род княжеский да выпивая за счастье молодых. Шумно и радостно было на улицах, так же было и в кремле. Но кто-то весельем упивался, а кто-то службу нес. Стрелков смотрел на погруженный в предрассветную синеву двор, через который в перевалку плелись к своим комнатам загулявшие бояре. – И не жалко тебе совсем, Евгений Борисович, что на свадьбе Петра не погулял? – хрипло спросил сидевший на лавке Бадарин, привалившись спиной к стене. Пил из кружки теплое молоко с медом, прогревая сорванное в гуляльных песнях горло и смотрел на Стрелкова из-под приоткрытых глаз. – Жалко у пчелки, – хмыкнул Евгений Борисович, поджав губы, – а у меня служба. – Понимаю, – кивнул Бадарин. – Что скажешь про Дмитрия? – Про казначейского внучка? Доверчивый больно. – Однако что бы мы без его сведений делали? – покачал головой князь. – Я бы его сведениям не верил особо. Стрелков отошел от окна и подхватил лежавшее на столе письмо. Чернильные строки шустро сожрал огонь печи, развевая истлевший пергамент сажей. – А мне кажется, что он не врет. Во всяком случае, ему-то виднее нас, какие настроения царят в верхградской думе. Может, и вправду бояре сговорились? – Уж больно складно получается, – хмыкнул Стрелков, проведя ладонью по лысой голове. – Правдиво получается, Борисыч. Правдиво. Евгений ничего не ответил. В том и была его служба, как главы тайного сыскного ведомства, чтоб ставить под сомнение любое донесение. Предположение, что верхградские бояре, сговорившись, подстроили отравление Игоря, действительно получалось правдивым, ведь приезд казначейской делегации случился незадолго до покушения. Да и Дмитрий подтверждал, что путь казначеев лежал через село, в котором обосновался Сергеич. Если бы отданный Москве сын знатного и любимого аж во всех трех княжествах воеводы сгинул, так и не обвенчавшись, белокаменная не посмела бы отозвать дарованные Верхграду пушки и выйти из союза, но при этом сами Вершки уже стали бы Москве ничем не обязаны. С легкой руки Сергеича, вся вина пала бы на московских бояр. Так бы он и отомстил им за устроенный голодный бунт, в котором получил тяжелое ранение, и отвадил бы Москву от сближения с ненавистным Верхградом. Не брали ни сговорившиеся бояре, ни Сергеич в расчет, что Игорь останется жив. Из сведений Дмитрия Дубина на многие вещи проливался свет, казначейский внук умудрился даже свести во время шумного свадебного застоялья Стрелкова с нужными людьми, которые союз с Москвой поддерживали и готовы были содействовать в расследовании. – Даже если Дмитрий доверчив, разве нам это не на руку? – задумался Григорий Никитич. Стрелков устало вздохнул. Бадарин хоть и не пил много, но соображал все равно туго. Пускай, князю было простительно, он за один вечер успел переговорить с таким количеством верхградских советников, с каким Евгений Борисович за месяц всем своим ведомством не управился, а в таких разговорах без роспитой чарки никуда. – Иначе скажу, – кивнул Стрелков. – Это на руку не только нам. – Мальчишка передает то, что видит сам. – Или то, что ему показывают. Он внук верхградского казначея, не забывай. – Но Петр ему верит. – Или хочет создать видимость, что верит, – настаивал на своем Стрелков. – Ой, все, – махнул рукой Бадарин, звонко икнув. – Меня ждет Аннушка, крепкий сон и рассол. Евгений Борисович понятливо усмехнулся. Не все сразу. Григорий Никитич поднялся с лавки, шатаясь, и вскинул над собой кружку с молоком. – За нашего княжича! – За него, – кивнул Стрелков. Растопился синим маревом приближающийся рассвет, усталость крепко обняла за плечи. Евгений Борисович подозвал сонную служанку и велел нагреть ему ведро воды. Перед сном стоило ополоснуться от тягот прошедшего дня да от мыслей липких отмыться. Когда-то давно Стрелков служил Светлане, а теперь видел ее черты в Петре, и не мог отделаться от воспоминаний прошлого. Москву ждали перемены, и какими они будут - одному Небу известно.