Ступая по рябине красной

С кострищ прошла пара дней, жизнь в Залесском постепенно возвращалась в рабочее русло. Прошлым утром знахарь из монастыря заверил, что Игорь полностью здоров и больше в его присмотре не нуждается, дал напутствие придерживаться скромной трапезы и был таков. Услышав это, Петя успокоился окончательно, да только теперь причин задерживаться здесь у них не было. В Москве тревожные слухи быстро множились и расползались, несмотря на заверения со стороны княжеского двора, что с Громом все в порядке. Невозможно завязать всем глаза, заткнуть уши и рты, кто-то из слуг или дозорных наверняка заподозрил неладное и вынес это за пределы кремля. Оно и немудрено, как слухам было не поползти, если Игорь исчез, а княжич ходил чернее тучи? Решение умолчать о покушении было принято Князем, и поначалу Петя не был с этим согласен. Буйное сердце требовало расправы и мести, но союз с Верхними землями должен состояться во что бы то ни стало, нельзя давать и малейшего повода для его расторжения. Стоило поспешить развенчать слухи и явить двору целого и невредимого Игоря, пока молва не поползла дальше Москвы. Выдвигаться решили следующим утром. Узнав о скором отбытии княжича, все в имении зашевелилось, закипело бурной деятельностью слуг. Они вслушивались в Петины приказания и замечания, а на ругань подобострастно кивали, едва не улыбаясь. Ругаться Хазину, к сожалению, было за что. Где-то дверь скрипела, где-то порожек отваливался. Как ни крути, а без хозяйской руки слугам было тяжко, от того и радовались они возвращению Пети. Игорь за ним, занятым в кои-то веки чем-то помимо стрелецкой службы, внимательно наблюдал со стороны, но спешно отворачивал голову всякий раз, стоило только Пете к нему обернуться. Гром будто отстранился, ушел в себя. Времени нормально поговорить до отъезда так и не выдалось. Хазин, замотанный свалившимися делами в имении, скис. Он все вспоминал, как Игорь сам склонился к нему, как коснулся ладонью лица и шепнул, что скучал. До чего же было сладостно тогда ловить его вздохи, касаться горячей кожи, проходиться языком по кромке чуть потрескавшихся губ и целовать их, целовать, целовать. Да, Петя был не сдержан, но если бы Игорь хоть на мгновение отстранился, хоть одним действием ему воспротивился, так нет же! Сам жался ближе и отвечал на ласку, словно только ее и ждал всю жизнь, а теперь лишний раз не подходил, на короткие вопросы отвечал скупо и порой невпопад. От мысли, что все случившееся под ивой было лишь порывом буйных чувств, а теперь Игорь поостыл и не желал больше Петиной близости, внутри что-то трещало и крошилось. Но разве тогда Гром проходился бы по нему такими долгими и задумчивыми взглядами? Разве не сказал бы обо всем сразу? Игорь лишь молчал, не отталкивал, но и ближе не подпускал. Петя, силясь его понять, вновь потерял покой. Пускай так. Хазин даст ему время, сколько бы его ни потребовалось. Сделает вид, что не замечает, как сбивается у Игоря дыхание, стоит ему только подойти ближе, что не чувствует прожигающего спину взгляда. Только долго ли сам Игорь продержится? Пете думалось, что нет. Стоило ненадолго отодвинуть все размышления в сторону и собраться к отъезду. Распорядившись конюху подготовить лошадей, Петя решил пройтись по дому напоследок. Все здесь было до боли знакомо. Сколько лет прошло, а он помнил каждую трещинку и причудливую завитушку на стене. Казалось, что время в имении застыло, будто восковая свеча на морозе. Место, где прошли его самые счастливые годы. Место, где они все разом кончились. Ноги сами привели к дальней комнате на втором этаже, куда Хазин часто прибегал еще совсем желторотым мальчишкой. Петя остановился перед дверью, вздрогнул, словно очнулся от тягучего сна. Внезапное волнение рассыпалось по коже бисером мурашек, пронимая от макушки до пят. Оно соскользнуло с него так же легко, как и накатило, но руку, потянувшуюся к двери, мелко потряхивало. В этой комнате уже давно ничего не было, только кровать без перины, старый сундук и пыльный стул в углу. А еще у окна стоял Игорь, боком привалившийся к стене, увидеть которого Петя здесь совсем не ожидал. Может, он хотел спрятаться от поднявшихся в доме шума и суеты, вот и укрылся в самой дальней комнате? Под сердцем тягуче и сладко заныло. Игорь был так красив даже в своем чуть неряшливом виде, в расправленном кафтане и торчащей из-под него нижней рубахе. Отросшие волосы мягко вились и кое-где мелькали выгоревшие на летнем солнце прядки. Игорь исхудал после случившегося, но хуже выглядеть от этого не стал. Петя раньше и вообразить себе не мог, что можно в кого-то вот так - глубоко и беззаветно. Оказывается, можно. – Вот ты где, – только и вымолвил отопревший Петя. – Скоро отъезжаем, будь готов. Гром лишь отстраненно кивнул, не отворачиваясь от окна. Чужое равнодушие неприятно полоснуло по нутру, но Хазин не думал обижаться. Игорь был всего лишь излишне задумчив, а не невежлив. Петя подошел к резному окну, намереваясь увидеть, что же такое там его заинтересовало. Картина открылась и вправду занятная: у ворот стоял Цветков и что-то увлеченно вещал кузнецкой дочке. Ксюша слушала его и изредка посмеивалась, то и дело оглаживая рукой спущенную на плечо косу. Игорь следил за ними с легкой полуулыбкой. Пете уже только от нее на душе враз сделалось теплее, пусть она и обращена не к нему. – Костян уже год Зайцевой глазки строит, – зачем-то сказал стрелец. – Не решится никак? – Неа. Боится отказа. – Отправил бы с ним своего свата, – кивнул Игорь. – Гаврилыча, что ли? – удивился Петя и хмыкнул. – Тогда Костян точно получит отказ. – Ну или Ксюша устанет терпеть его дурацкие причитания и согласится, лишь бы Гаврилыч убрался подальше, – усмехнулся Игорь. – Она хорошая девушка. – Успел подружиться с ней? – Скорее она со мной, – пожал плечами Гром. Ксюшу Петя знал с детства. В редкие дни, когда ему дозволялось выйти за пределы двора, он всегда бегал к озеру, где кузнецкая дочка учила его пускать камнями круги по воде. Няньки все ругались, что негоже сыну княжны с простолюдинами якшаться, так потом вовсе перестали пускать куда-либо. Судьба их снова свела, когда Ксюша приехала с отцом в Москву выставлять на продажу кузнецкие работы. Они не были друзьями, даже не приятельствовали, но делать заказы у человека, чью семью знаешь лично, было куда надежнее и спокойнее. – Знаешь, находясь здесь, я постоянно вспоминал о своем родном доме, – после недолгого молчания начал Игорь, все так же смотря в окно. Голос его звучал расслабленно, хоть он и нахмурился, обдумывая сказанное. А ведь Залесское действительно чем-то отдаленно напоминало ту деревню, рядом с которой раскинулось имение Грома. Скучал ли он? Наверняка. – Тут хорошо, очень. Но на душе все равно как-то странно было, – продолжил Игорь. – А потом ты приехал и... Все будто встало на свои места. Петя, пораженный таким неожиданным откровением, затаил дыхание. Игорь редко говорил что-то про себя, про свои чувства. Как же страшно было спугнуть, упустить этот хрупкий момент доверия. Не от этого ли Гром ходил такой задумчивый и опрокинутый в себя? Петя своим приездом что-то в нем разворошил, да так, что Игорь, обычно всегда во всем уверенный и непоколебимый, просто с этим не справился. Неужели он и вправду его... ? – Раньше это имение принадлежало моей матери, – горло у Пети вдруг пересохло. – Хотел привезти тебя сюда после свадьбы. Услышав это, Игорь наконец обернулся. Смотрел сначала в пол, а затем, коротко вдохнув, заглянул Хазину в глаза. В голове от этого сразу стало пусто и звонко. Взгляд у него был больше не бегающий, не задумчивый и туманный, а прямой и уверенный, будто он только что для себя все решил. – Расскажешь про нее? – спросил Игорь. От бури чувств к горлу подкатил ком. Петя и рад был бы рассказать, да только не здесь. Не в ее имении, не в ее комнате, где они сейчас стояли и смотрели друг на друга, не после всего, что пережили сами. Хазин не понял, в какой момент взгляд у Игоря с заинтересованного сменился на беспокойный, и когда чужая рука успела коснуться его плеча. Видимо что-то такое в нем Гром углядел, раз встревожился. Хазин спешно сморгнул и перевел взгляд на свое плечо. Из-под расстегнутого рукава кафтана по руке Игоря полз побледневший след от плети. Уже не багровый, как перезрелая вишня, не такой вспухший и болезненный на вид. Ведомый странным желанием к нему прикоснуться, Петя несмело обхватил чужое запястье. Игорь расслабил руку и встал чуть ближе. Эта комната была самой дальней в имении, пряталась за укромным поворотом коридора. Что бы ни происходило снаружи, здесь всегда было тихо, но сейчас в ушах гулко шумело от пустившегося в галоп сердца, Петя с трудом держал дыхание. Кожа у Игоря была мягкой и теплой. Хазин на пробу дотронулся побледневшей полосы, Гром в ответ глубоко вдохнул, но руку не отнял. Петя повел выше и, перед тем как скользнуть под рукав кафтана, коротко взглянул Игорю в лицо. Он следил за Петиной рукой, как зачарованный и не двигался. Ближе к сгибу локтя кожа была нежнее и чувствительнее. Хазин огладил мозолистыми пальцами как раз там, где кончался след от плети. – Вы с ней похожи. В желании защитить других ценой себя, – задумчиво ответил Петя. Он спустился обратно к запястью и поднес ладонь Игоря к себе, целуя костяшки, касаясь их сухо губами. По щекам Грома разошелся слабый, едва различимый румянец. Если бы Петя ему был неприятен и постыл, то Хазин давно и без промедлений получил бы отпор. Это он уяснил, когда рисковал словить подсвечником по затылку. А раз Игорь стоял неподвижно, позволяя держать свою ладонь, Петя мог не отпускать ее еще несколько неприлично долгих секунд. Однажды он расскажет ему обо всем. Обязательно.

*** ***

Колокольный звон торжественно разносился по округе, знаменуя самый долгожданный праздник осени. Петя ждал Земные Покрова с таким трепетом и радостью, что едва ли мог усидеть спокойно на месте. Но ему, девятилетнему мальчишке, был важен и вовсе другой день. Маменька говорила: "Как отзвенят колокола на Покрова, так считай от них ровно три седмицы. Тогда ты и явился на свет.". В этот день, какой бывал у каждого человека, надобно устраивать пир - благодарить Богов за то, что даровали жизнь, веселиться и радоваться в их честь. Чтобы знали - не зря родился! Вот и Петя ждал свой день, предвкушая веселые дудки и сладкие пироги. Ему совсем скоро исполнится десять, отец все чаще смотрел с каким-то незнакомым вниманием и иногда одобрительно трепал по голове. Маменька как-то проболталась, что если к исходу зимы Петя прибавит в росте хотя бы на пол-ладони, то отец сменит ему лошадь на новую - более крепкую и быструю. Взбудораженное такой новостью мальчишеское сердце каждое утро трепетало, когда Петя прислонялся спиной к стене, чиркая над головой угольком. Он во чтобы то ни стало должен вырасти, иначе новой лошади не видать. Та, которую Петя учился объезжать под надзором отца еще с семи лет, была не шибко резвой, ленивой и старой. Мальчик лишь однажды заикнулся, что на такой дрянной кобыле он никогда не научится ездить. Щеку тогда горячо обожгло ударом отцовской ладони, маленький Петя безвольно отлетел к земле. – Если бы не эта дрянная кобыла, то тебя, щенок, и вовсе не было бы здесь, – только и сказал Юрий, строго глядя исподлобья. Маменька тогда на отца за его злость рассердилась, всю ночь провела в Петиной комнате, так и не вернувшись в свою спальню. До самой темени разговаривала с ним обо всем и про лошадь эту рассказала, что да, отец не соврал. Много лет назад, когда самого Пети еще не было на свете, шла война - долгая и тяжелая. Никак княжества не могли примириться. Петя слушал тихий вкрадчивый мамин голос, рисуя себе в мыслях дым пушек и громкие крики, прям как на шуточный боях во время ярмарки. Они Пете тоже казались страшными и пугающими. Кобыла, что отец держал и никуда не продавал, не пускал на забой, оказывается спасла ему жизнь. Вытащила раненого и едва живого с поля, полного бездыханных тел врагов и товарищей. Маменька объясняла, что не спаси тогда эта кобыла отца, он бы не вернулся в Москву, не встретил бы ее и тогда не случилось бы Пети. За сказанные ранее про лошадь слова стало стыдно. Получается, Петя был в долгу у этой животины? – И как бы я тогда была без тебя, мой маленький? – с улыбкой ворковала маменька. – Отец твой строг и суров, но именно потому он стал воеводой. Не пускай перед ним слез, будь собран, и тогда он научит тебя всему, что знает сам. Я много людей повидала, но твой отец сильнейший из всех. – Прям из всех-всех? – сонно спросил Петя, чуть улыбаясь. – В нашем княжестве точно из всех. У маменьки были светлые длинные волосы, к которым Петя часто прижимался носом, обнимая. От нее пахло медом и молоком, она носила сверкающие платья и жемчужные бусы. У маменьки были темные, как чернозем, глаза. Она радовалась, когда Петя приносил ей сорванные цветки клевера и вплетала их в волосы, не страшась запачкаться. Строго следила, чтобы сын читал без ошибок и легко владел счетом. Была рядом, даже когда надолго уезжала в Москву. В письмах, в плетеных на удачу браслетах, в запахе, витавшем вокруг. Даже отец смотрел на нее так, как ни на кого и никогда. Маменька говорила, что он так ее любит. Не словами, а взглядом. Петя спрашивал иногда "а ты его любишь?". Светлана лишь смеялась и журила, что позволяет сыну слишком много у нее спрашивать. О таком не говорят, Петенька. Настоящая любовь не должна требовать ничего взамен. Даже ответной любви. Маленькому Пете казалось, что его маменьку любят все вокруг, ведь ее, такую чудесную и солнечную, невозможно было не любить. Вокруг мамы кружился весь мир, и Петя, заласканный и непоседливый ребенок, кружился вокруг нее вместе с ним. Не замечал только, как со временем тяжелел ее взгляд, как все чаще и все беспокойнее она отъезжала в Москву, подолгу не возвращаясь. Петя отсчитал три седмицы от Покровов. Вот уже завтра здесь будет шумно и весело, хмурое осеннее небо больше не будет казаться таким тоскливым и мрачным. К вечеру воротится отец, обнимет маменьку, развеяв ее печали, потреплет Петьку по голове и прикажет расти сильным и здоровым. Может даже князь Бадарин с женой и младенчиком приедут. Мама рассказывала, что у него третий сын родился, большая радость. Петя никогда малюток не видел, только издали, а так хотелось вблизи! Нянюшка Настасья говаривала, что детки, когда маленькие, большеглазые и круглощекие. Из большеглазых и круглощеких Петя видел только дворника Лаврентия, но тот на младенчика при всем желании был никак не похож. – Что-то вы совсем беспокойный, барин, – Настасья проводила частым гребнем по Петиным волосам и с интересом улыбалась. – Как думаешь, циркачи приедут? – Циркачи? – Я все загадывал, чтобы в этом году маменька позвала циркачей, – сознался Петя, барабаня ладошками по коленям. – Она обещала, что если... если я буду прилежно изучать грамоту и не мараться чернилами при письме, то... Петя, так и не договорив, вздохнул. Ему завтра уже будет десять, а он все про циркачей мечтает! Взрослеть надо, а не баловством заниматься. Циркачи они вон, для малютки Бадариных интересны должны быть, а Петя пообещал себе с завтрашнего дня стать взрослым и сильным. Чтобы маменька не грустила, чтобы отец мог гордиться. – То? – спросила Настасья. – Не важно, – вздернул нос Петя, едва не выбивая головой гребень из ее рук. – Будет вам знатный подарок завтра, барин, не переживайте. Петя к Настасье резко обернулся, просияв лицом. – Правда? – Правда. Только из комнаты не выходите, пока вас будить не придут, хорошо? А то ничего не получится. Настасья была совсем молодой, не как прошлая Петина нянька. Да и нянькой не особо была, скорее служанка или помощница. Детей у нее своих не имелось, потому подле Петра Юрьевича ей находиться в радость, как она сама говорила. Прав был отец, ругая его за непослушание. Никак не смог усидеть ранним утром Петя на месте, все хотелось одним глазком глянуть, что там такое в подарок ему приготовили? Накинув поверх рубахи кафтан, Петя выскользнул из своей комнаты на кухню. На улице только-только рассветало, слуги должны уже были вовсю вести свою работу, но в имении было тихо. Неужели он слишком рано проснулся? Петя с интересом оглядел на кухне накрытый платом румяный пирог, приготовленный еще с вечера, покрутился немного по коридорам и уже было развернулся в свою комнату, как увидел с окна въезжающую во двор крытую телегу. А еще была там Настасья, придерживающая ворота. Все смотрела по сторонам и подгоняла телегу вперед. Стражники у ворот спали, пригревшись друг к другу, и даже не шелохнулись. Телега по заиндевевшей траве скрипнула и скрылась за домом. Подарок, это точно был тот самый тайный подарок! Не сдержав в себе радости, Петя шустрым птенчиком вспорхнул вниз по лестнице и побежал к маминой комнате. Он не вынесет больше и минуты без знания о том, что же такое его ждет в этот особенный день. Один длинный стук, три коротких и снова один. Он всегда так стучал в мамину комнату. – Ты чего ни свет, ни заря? – Светлана, с залегшими на лице тенями, ласково улыбнулась и пустила сына к себе. Снаружи уже виднелось ярко-розовое рассветное небо. Княжна словам про подарок удивилась, нахмурилась. Кинулась к окну, осмотрела двор внимательно. Так и застыло ее светлое лицо в испуге и ярости. Никогда раньше Петя маменьку свою такой не видел, но на всю жизнь запомнил, как цепко схватили за плечи прежде нежные руки, как твердо и прямо прошибал некогда ласковый карий взгляд. "Прячься и не вылезай, что бы ни слышал," - приказала она. Вывернула из сундука пуховое одеяло, расстелила его по кровати, а в сундук Петю затолкала. Крышка со скрипом опустилась, его в раз придавило чернотой. Сквозь маленькую щелочку он смог углядеть, как заметалась по комнате маменька, что-то выискивая. В ее руке мелькнул не то нож, не то свеча. Топот раздался, а за ним в дверь забарабанили так, будто табун лошадей пронесся. Маленький Петя думал когда-то, что шуточные бои на ярмарке громкие, пугающие. Он ошибался. Детское тело оцепенело от льющихся звуков и криков. Кажется, что-то разбилось, кто-то захрипел и повалился на пол. Петя зажмурился так сильно, что у него заболело лицо. – Уходим! – гаркнул грубый мужской голос. И все прекратилось. В звенящей тишине Петя судорожно распахнул рот. Он глотками зачерпывал воздух, проталкивал по горлу и давился им. Ему было не по силам открыть тяжелую крышку сундука изнутри самому. Петя оказался заперт.

***

Юного княжича нашли лишь к обеду, когда обеспокоенные деревенские сунулись ко двору странно затихшего имения. Караульные у ворот, как и вся прислуга, казались спящими, только вот никто из них не дышал. Закоченели, побледнели. Все до единого. Казалось, умер и юный княжич. Изнутри крышка сундука была измазана кровью от разбитых детских рук. Когда уже бездыханное тело мальчишки хотели сложить рядом с матерью, местный кузнец стукнул кулаком по его груди. Так и задышал. Юрий прибыл лишь поздним вечером, задержавшись на службе. Как увидел сложенное на поминальный помост тело супруги, так и свалился без сознания. На целые сутки воевода помутился рассудком, воя и целуя холодную руку княжны.

***

– Говорят, сонным порошком всех там сморили. Даже псарей и чернавок! Все по местам своим были, только няньку княжича не нашли. Видать, она и потравила. – Слышал, что у нее муж и братья в вершках на болотах сгинули. За Москву сражались. – Вот она и не простила Светлане, что та Князя к мирному договору склонила! Конечно, всех мужиков из семьи потерять... – А сколько бы еще было потеряно, а? Как мир воцарился, хоть продохнуть смогли. Жить начали. – Надолго ли этот мир теперь? – Кто знает. У погребального костра, усеянного сухими цветами и кровяными ягодами рябины, толпились люди. Первый в этом году снег слетал с неба сверкающими крупицами, тонким платком укрывал все вокруг. Словно прекрасная невеста, Светлана лежала, укутанная в парус савана. Петя помнил ее восковое неживое лицо, когда тетушка подвела к ней прощаться, но и в этой безжизненной маске угадывалась мамина легкая улыбка. Даже смерть не смогла у нее этого отобрать. Андрей стоял рядом и косился то на брата, то на деда, подле которого кружила беспокойная тетушка. Священник читал долгую речь про судьбу и Богов, про жизнь и смерть. Петя не слушал, его это не волновало. Не волновали и свистящие шепотки бояр и дворян, доносившиеся позади. Он смотрел лишь в спину отцу, который к нему так и не подошел. Смотрел, как скрючиваются и чернеют в пламени сухие цветы вокруг маменьки, как исчезают в жаре погребального костра хрупкие снежинки. Как сгорает она сама. Петя хотел повзрослеть. Петя повзрослел.

***

Жизнь с тех пор пошла безрадостная. Взгляд у отца потускнел, сделался строже и тяжелее. Петя хорошо помнил мамино наставление. Слез показывать было нельзя, Юрий их ненавидел. Всякий раз, когда к горлу подступал ком, когда перед глазами плыло от влажного и соленого, отец запирал его в темной комнате и подолгу оставлял одного. Учил так, чтоб никому свою слабость показывать не смел. И каждый раз, когда дверь закрывалась, оставляя Петю одного в глухой темноте, он будто снова оказывался в том сундуке. Ни мольбы, ни просьбы не действовали на отца. Чем сильнее плакал Петя, тем дольше его держали взаперти. Долго так продолжалось, но однажды, когда отец пришел за ним, Петя взглянул на него со всей своей злобой и ненавистью. Не плакал, не просил скорее выпустить, просто стоял и молчал. Больше отец его там не запирал. К концу зимы юный княжич в росте прибавил на пол-ладони. Из маленького, щуплого ребенка он выворачивался в крепкого мальчишку. Его учили объезжать даже самых настырных лошадей, в одиннадцать впервые доверили кованый меч, пускай и затупленный. Петя приноровился держать его только через год. Латынь, греческий, арифметика... Отец приставил к нему грамотных мужей со всех сторон. Лишь летом, когда ему дозволялось навестить брата в Москве, он выдыхал. Занятия никуда не девались, но Андрей умел лишний раз уговорить учителя на веселую байку о морских приключениях или вывести Петю ночью к курчавому дереву, на которое если забраться, можно было увидеть город за кремлевской стеной. – Тебе не бывать Князем, – говорил отец. – Андрея во дворе любят, мамаша его постаралась. Запомни, ты им как бельмо на глазу. Учись прилежно, может тогда и не вышвырнет он тебя из Москвы. Петя злился за такие слова, очерняющие брата, даже как-то вслух заявил, что отец все врет. Не вышвырнет его Андрей никуда! – Да? Думаешь, ты им нужен? Мать его спала и видела, как бы Свету от дел отвадить. Много ли тебя навещают? Может, письма пишут или к себе приглашают? Это ты вечно в Москву просишься. Научись уже пользоваться головой. Никак в это верить не хотелось. Петя тогда полночи сглатывал горячие слезы и прикусывал руку, лишь бы никто его не услышал. Горько, больно, но прав был отец. Ни тетушка, ни Андрей, ни даже Князь ему не писали, словно никакого Пети и не существовало для них. Во всей Москве он оказался никому не нужен. Только отец твердой рукой держал за шкирку и не позволял смешаться с грязью, но и его Петя стал ненавидеть.

***

Зачем было переться по стылой и морозной дороге аж до Верхних земель, Петя не знал. В прошлом месяце ему исполнилось тринадцать, и Юрий заявил, что пора бы начать вливаться в военное дело. Путь держали к давнему отцовскому товарищу. Тот был знатным воином и одним из советников верхградского Князя. Мол, поучишься у него уму разуму, послушаешь дельных советов, глядишь и прибавится что-то в твоей пустой черепушке, щенок. То, что у него пустая черепушка, Петя глубоко сомневался. Андрей, например, был старше на добрых пять лет, а все носился с резными зверюшками и не гнушался играть в салочки с барскими дочками, а те были и рады от княжича побегать да повизжать. Петя смотрел на эти забавы с глубоким презрением и злился, что брат будущий Князь, а все как дитя. Хазин в такие дни выстреливал по соломенным чучелам, не всегда попадая, и не мог справиться с кипящими чувствами. Поскорее бы отправиться в стрелецкий корпус, чтобы не видеть ни осточертевшего отца, ни ветреного Андрея. Но вот он прется с важным визитом к какому-то вояке из вершков. Больно оно ему надо, пусть там живет хоть трижды богатырь. По ухабистой дороге укачивало, Петя впервые ехал куда-то столь далеко. Спина нещадно болела уже на половине пути. Петя смотрел на отца, который ехал, как ни в чем не бывало, и думал - он же ведь постоянно вот так в разъездах. Конца и края не было голым колючим деревьям, лишь изредка мелькали убранные к зиме поля, такие же пустые и безжизненные, как поздний осенний лес вокруг. Константин Гром с распростертыми объятиями встретил всю отцовскую свиту, стоило им только явиться у ворот имения. Юрий мало кому улыбался, но в тот день лицо его было непривычно светлым и радостным, насколько оно вообще могло таким быть. Петя знал о том, что без помощи верхградского воеводы тогда, много лет назад, могло бы и не случиться примирения между княжествами. Константин на юного княжича посмотрел внимательно и цепко, положил тяжелую ладонь на его плечо и покачал головой. – До чего похож. Редкостным красавцем вырастешь, – усмехнулся мужчина. Рядом с ним, высоким и широкоплечим, Петя не чувствовал себя блеклой тенью, как бывало подле отца. Константин одним своим присутствием словно укрывал, укутывал от всего остального мира. Рядом с ним было не страшно, рядом с ним было спокойно. Даже суровое лицо, с ползущим под левым глазом шрамом, не пугало. В его ясных глазах читались безмерная уверенность и благосклонность. Пир длился до утра, Петя отправился в выделенную ему комнату почти в самом начале празднества. Еще не дорос, чтобы наравне со старшими гулять, да и не хотелось особо. Собравшиеся гости по большей части были Хазину незнакомы, почти все из Верхграда. Петя уловил в шумных сбивчивых разговорах, что сын Константина в чем-то жутко провинился и был наказан. Жалели, что юный барин так и не явится к застолью. Пете жалко его не было. Если он рассердил чем-то такого человека, как Константин, значит наказан был по праву. Сам виноват. Под утро пошел снег, рассыпчато валясь на босую землю. Пете совсем плохо спалось, хотя и перина была мягкой, и натопили дом не до удушливого жара, а чтобы было лишь чуть тепло. Терзаемый нехорошим чувством, Петя вышел из комнаты. В имении после долгой гулянки все словно уснуло - мимо не ходили слуги, ни лишнего шороха, ни шума. Караульные у ворот стояли ровно, лениво о чем-то переговариваясь, но Петя все равно не мог найти покоя. С противоположного окна открывался краешек заднего двора. За опустевшим садом виднелась ветхая постройка, похожая на конюшню. Вряд ли ее кто-то сейчас использовал, но Петя от чего-то прикипел к ней взглядом. Вдруг сбоку мелькнула белобрысая голова, а следом за ней вышагивала черная, словно смоль, лошадь. Воздух весь из груди исчез, Петя отшатнулся от окна, как от прокаженного. Дышать стало трудно, и, хлестнув себя по щеке, юный княжич вновь осмотрел задний двор. Белобрысой макушки уже было не видать, зато вороная лошадь мчалась наперерез через поле, прямиком в лес. В голове что-то оглушительно щелкнуло. Ну конечно! Лучшего времени для нападения и не найти - воеводы и все их верные люди сейчас так пьяны и утомлены ночными разговорами, что не проснутся и от выстрела пушки. Слуги до утра их обхаживали, тоже сейчас все по койкам. А что те караульные у ворот? Разве сложно их уложить, если бить в несколько пар рук? У ветхой постройки снова мелькнула макушка. Значит в лес ускакал не он. Доложил об обстановке в имении через гонца? Эта вороная лошадь точно скоро вернется, а вместе с ней и напасть, какая наверняка укрывается в чаще и поджидает удачное время. Петя вернулся в свою комнату, плеснул на лицо из кувшина и кинулся менять одежды. В ночной рубахе с него спроса нет, а к отцу с одними пустыми словами идти нельзя. Ему никто не поверит, да и вдруг просто спросонья привиделось. Он сейчас же пойдет к конюшне и, если тот белобрысый человек все еще там, вытрясет из него душу. Петя не может позволить случиться этому вновь. Выход к заднему двору отыскался не сразу, княжич заплутал по коридорам, но в итоге вышел через кухню, прошмыгнув мимо задремавшей на лавке чернавки. Петя сориентировался по пустынному саду, короткими перебежками скользнул от сарая через калитку и заглянул в конюшню. Там, привалившись к стене, стоял мальчишка. Маленький, белобрысый, в потрепанном тулупе и старых ботиночках. Ковырял мыском прикрытую сеном землю и шмыгал от мороза носом. Кровь в жилах вскипела, но Петя заставил себя успокоиться. Сунулся в драку с горячей головой - считай проиграл. – Что ты тут делаешь? – Хазин вошел в конюшню аккурат перед мальчишкой. – Ой, – пискнул он и поджался, как зайчонок. – Ты... Вы... а-а... – Не мямли, – холодно произнес Петя. – Я спросил, что ты здесь делаешь? – А ты... Вы... Кто? Петя сложил руки перед собой, расправив плечи. Темный кафтан сверкал на нем расшитыми золотыми нитями под редкими лучами солнца, что пробивались в конюшню сквозь туманные облака. Надо же, осмелел мальчишка. Может, прислужник какой, но больно лицом бел и чист, а ручки и вовсе нежные, аккуратные. Прям как у девицы. Задумавшись, Петя сбавил обороты. – Я Петр Юрьевич. Хазин. Сын воеводы и московской Княжны, – он сделал два шага навстречу, встав к нему вплотную. – Тебя как звать? – Димка, – мальчишка шмыгнул носом, но уже не от мороза. – Ди-имка, – угрожающе протянул Петя. – Имение до утра гуляло, все сейчас спят. Только ты чего-то здесь прохлаждаешься. Отвечай, задумал что? – Н-нет. Я гуляю, честно. С-спал плохо. – И я плохо спал, – согласно кивнул княжич. – И тоже пошел погулять. Только ты еще лошадь сюда привел. Черную. Где она? Мальчишка тут же голову вскинул, распахнув свои голубые глазенки так, будто из него сейчас все потроха вынули. Дрожал, края дубленки теребил. Понял уже, что Петя его раскусил, но молчал и сознаваться не хотел. Того гляди и заплачет. – Говори! – громко крикнул Хазин, глядя прямо на мальчишку. Петя, не стесняясь выражений и голоса, в красках расписывал, что он с Димкой сделает, если тот не сознается. Ведь если не виновен, если лошадь кому-то из слуг или к деревенским увел, так и скажи! Нет в этом преступления, а вот ложь - еще какое. Времена сложные, Димка, говори, говори правду! Кому ты лошадь повел?! Но Димка молчал. Шмыгал носом, переминался с ноги на ногу и молчал. Под крышей конюшни свистел стылый ветер. Петя злился, этот свист ему будто до самого позвоночника ввинчивался, раздражая. Проклятый мальчишка мямлил все одно и то же, а терпение у Хазина было небезграничным. – Говорю же, один я здесь, просто гуляю, – пискнул как амбарный мышонок Димка. – Ты меня за нос не води, сволочь! По глазам вижу, что врешь! – Петя топнул ногой, на начищенных сапогах звонко лязгнули серебряные пряжки. – Я видел, как ты тайком лошадь уводил. Признавайся, кому?! Димка, готовый вот-вот пустить из носа пузырь и разреветься в голос, покраснел и задышал чаще, всхлипывая. Даже если захочет что-то сказать, уже не сможет, надо бы его привести в чувство. Петя устало вздохнул. Он несильно замахнулся рукой, заехал ей по щеке, но Димка оказался неожиданно легким. Рухнул, словно его ветром сдуло. Хазин и сам от себя такого не ожидал, по пухлой Димкиной щеке тут же заалел след. Горячий, наверняка больной. Петя сам не раз его на себе ощущал. Ладонь неприятно напекало. Глупого Димку стало жалко, но отступать было поздно. – Сопли утер и собрался. Я еще раз тебя спрашиваю, кому ты вел лошадь? Не скажешь, так я добавлю, мне не сло... Петя не успел договорить. Сбоку раздался выкрик, Хазин даже не вздрогнул. Чей-то кулак летел прямо в него. Он увернулся на голой привычке, как часто уворачивался на тренировках с отцом. Увернуться-то увернулся, только головой подумать, в какую сторону, не успел. По носу будто чугуном припечатали и влили его по всей голове. Петя нелепо покачнулся, удерживая себя на месте. Нос, кажется, хрустнул. – С-с-сука! – зашипел он, прикладывая руки к лицу. Кровь из носа забежала быстрым алым ручейком, Петя через силу заставил себя дышать ртом. Когда он разлепил глаза, Димка уже стоял, раскинув руки в стороны, а позади него... Позади него был мальчишка. Высокий, возрастом как сам Петя. С простым, но сердитым лицом, и смотрел так, будто готов Хазина на лоскуты порвать и душу всю вынуть. Злющий, страсть. – Петр Юрьевич, простите его ради бога, только не гневитесь! – быстро затараторил Димка, который все же заревел. Боль по лицу расползалась адская. Петя сцепил зубы и стряхнул на землю залившую руку кровь. – Ты ему коня отводил? – только и спросил он. Мальчишка позади Димки кивнул. – Мог бы и сразу сказать, придурок, – Петя ощупал неровную переносицу и мысленно чертыхнулся. Хорош княжич из него, теперь точно красавец редкостный с таким-то переломанным носом. – Уж больно мне нужны ваши секреты, я бы никому не растрепал. Пете стало до слез обидно за себя. Надумал лишнего, а теперь влип по самые уши. Мальчишка, что врезал ему по лицу, был сыном Константина, к гадалке не ходи. Те же вихрастые темные волосы и взгляд точь-в-точь как у воеводы, ясный и твердый. Наверняка от наказания своего сбежал, вырвался на волю, пока все в имении дрыхнут. Петя тихо выдохнул, прикидывая, как будет объяснять свой вид отцу. – А какого черта тогда полез?! – вдруг вскинулся мальчишка, рявкнув так, что аж уши заложило. Петю от столь наглого тона подбросило. Да пошел куда подальше этот болотник, в Хазине больше не осталось и малейшего терпения! – Если полез, то посчитал нужным, – он в один шаг придвинулся к нему, встрявший между ними Димка едва ли служил достойной преградой. – И тебя бы землю целовать заставил, если бы посчитал нужным, да пожалел. Радуйся, что я в тебе сына Константина вовремя узнал, а то бы уже как пять минут холодел. – Это ты так оправдываешься, что увернуться не смог? – Да что ты о себе возомнил?! Все внутри клокотало и билось, наглого мальчишку хотелось как следует приложить мордой вниз, чтоб поумерил свой пыл. Хазин и так услугу ему оказал, не став бить в ответ, а ведь мог бы в два счета на лопатки уложить и отпинать до полусмерти. Они почти столкнулись лбами, яростно глядя друг другу в глаза. Вдруг, в мальчишке что-то неуловимо переменилось. Сквозь запах собственной крови к носу пробилось нечто свежее и легкое. Петя так и не успел распробовать, его со всей силы толкнули, на ногах удержаться не получилось. Неожиданно собственная злость потухла, будто пожар под проливным дождем. – Игорь! – раздалось басом со стороны старой калитки сквозь пляшущее ржание лошади. Сын Константина испуганно дернулся. Игорь, значит. Игорь Гром. Петя проехался влажной от крови рукой по сену, пытаясь встать. Дальше все случилось слишком быстро, чтобы у него было время на раздумья. Готовый минуту назад разорвать Петю голыми руками, Игорь покачнулся, закатывая глаза и падая. Хазин едва успел подскочить и придержать вихрастую голову, чтобы Гром ее не расшиб. Свалившийся от невесть чего без сознания мальчишка колыхнул в Пете невиданное беспокойство. Все нутро рвалось его оттащить подальше, укрыть, чтобы никто их не нашел, не стал ругать. Чтобы не было плохо. Колотящийся от боли в носу и страха разум не мог выдать ничего путного. Когда ворота конюшни со скрипом отворились, являя ребятам добротного мужчину с пышными усами и десяток слуг у него за спиной, Петя резко развернулся к Димке. – Значит так, – тихо рыкнул на него Хазин, – слушайся сейчас во всем меня, иначе вам двоим точно несдобровать. Усек? Димка, утирая слезы, заторможено кивнул. Пете все равно за нос придется объясняться, при любом раскладе от отца отхватит. Наказанием больше, наказанием меньше, все одно. А Игоря почему-то стало жалко. Он ведь друга защищал.