Лучшая на свете тачка

      — Бери Лэнд Ровер, говорили они. Он пиздатый и с низким расходом топлива при его параметрах. Да, у него низкий расход из-за того что его, блядь, чаще буксируют, чем эта падла сама ездит! — Раз-Два раздражённо пинает колесо и со смутной надеждой смотрит на пятую точку Красавчика Боба, нагнувшегося к открытому капоту.       — Приехали, — не утешает тот. — Цепи каюк, хорошо хоть, движок не заклинил. Без приколов, ты давно в сервисе был?       Раз-Два только зубами скрипит, потому что эти гиены, конечно, сами его достали своими шутейками про владельцев роверов, которые не здороваются при встрече, потому что уже виделись утром в сервисе, но, пусть и в пику корешам, тут он сам проебался.       Ещё он проебался, потому что не поверил Бобсу, который, падла, очередной раз был прав, доказывая, что ни хера не стоит верить валлийским джипиэсам, потому что сигнал в этой тьмутаракани нивпиздушный, и навигатор запросто может привезти в абсолютное и совершенно необитаемое валлийское НИГДЕ. Обсосав эти невесёлые наблюдения до безразличного смирения с дерьмищем, в котором они оказались, Раз-Два под вопросительным взглядом Бобса набирает Мямле и надеется, что тот достаточно проникнется сочувствием к их ситуации, чтобы удержать в себе очередной охуенно забавный комментарий.       — Приеду, но позже, я пока занят и не знаю точно, когда освобожусь. Ждите, надеюсь вас к этому времени не съедят волки, — демонстрирует широту души кореш, и Раз-Два даже за это благодарен.       — Делай резче свои дела, мы голодные как твари и сами готовы жрать местных волков, — бросает Раз-Два и уже собирается отключиться.       — Раз-Два, а знаешь, что написано на 457 странице инструкции по эксплуатации лэнд роверов? Расписание автобусов! — напоследок гогочет Мямля и бросает трубку.       — Сука! — незлобно, но с чувством отвечает Раз-Два коротким гудкам. — Мямля за нами заскочит, но, похоже, его придется подождать.       — А на хрена тебе его дергать припёрло? Быстрее же из ближайшего города эвакуатор заказать, — приводит разумный довод Бобски, который снова блядски прав, да какого ж хрена только у Раз-Два который день крыша едет и упорно не в нужном направлении?!       — Моей малышки никогда не коснется ни одна грязная валлийская грабля! — всё-таки выворачивается Раз-Два, старательно изображая возмущение.       Боб не попадается, сводит брови и уточняет:       — Тебя местные комары, что ли, покусали, и аллергическая реакция пошла? Расслабься, чел, мы, конечно, в жопе, но это временно. Подождем Мямлю, пейзажем полюбуемся, и хуй бы с этим футболом, ты же всё равно не хотел.       — Но я уже настроился!!! — рычит Раз-Два, пытаясь как-то передать другу все его муки выбора.       Красавчик Боб гасит скопившиеся возмущение, неловкость и нервозность просто положив ладонь на плечо и мягко улыбнувшись:       — Доставай свою вувузелу, раз купил — подудим, волков попугаем.       Сначала они носятся по полю и правда дудят, потому что, какого хрена, он же не просто так купил нелепую разноцветную дудку, но запал быстро пропадает, они уёбываются и складывают задние сиденья, потому что полдня уже провели на жопе, и хочется уже обычного человеческого — удобно вытянуть ноги! Выясняется, что в блядском Ровере блядские сидушки не складываются в плоский пол, но это сейчас даже замечательно — можно развалиться с комфортом и для этого необязательно лежать рядом с голубым другом. Полусидя же нормально вполне, по-пацански получается?       — Уже смог выкинуть из головы историю про вставную челюсть? — Боб лежит на спине, вертит в руках чёртову дудку, название которой Раз-Два опять забыл, пытается разбавить немного неловкое молчание и сам не понимает, что только что невольно наступил на невъебенно больнючую мозоль.       Раз-Два кривится и давит очередной рвотный позыв.       — Чува-а-ак, за что, блядь? Меня только-только отпускать начало, на хрена опять напомнил?       Бобски тихо посмеивается:       — Прости, самому немного мозг вынесло. Больше ни слова ни о чём, упрощающем минеты, — Боб откладывает наконец дудку в сторону, светит этой своей кривой улыбочкой «да, я немного мудак, сам знаешь».              Этот уёбок специально. Он правда хочет поговорить об этом? Сейчас, пока они вдвоём чёрт-те где. Раз-Два скашивает взгляд на его ухмылку, пару секунд собирается с духом и, снова глядя в потолок, нерешительно покусывает губы.       — Бобски, мне кое-что не совсем понятно.       — Так спрашивай, — непринуждённо подбадривает кореш.       Как будто и правда просто так ляпнул, а сам сейчас ни о каких отсосах и не думает.       — Я чё спросить хотел… Тебе это вот всё не мешает? — Раз-Два все ещё не глядя на друга ведёт рукой у своего лица, обозначая несуществующую бороду. — Растительность эта вся не доставляет неудобств?       Бобс удивленно хмыкает:       — Мешала бы — ходил бы как ты, с щёчками, гладкими, как попка младенца.       — Я не про то, — морщится Раз-Два, трёт лицо ладонью, с трудом выдавливает: — Ну, ты же это, ведь по мужикам и всё такое…       Боб все ещё не понимает, к чему он ведёт, но откровенно забавляется неловкостью и смущением Раз-Два.       — Да, по мужикам. Я говорил тебе об этом, помнишь?              Вопрос звучит провокационным мурлыканьем. Да, блядь, Бобски и правда не вкурил и совсем не помогает, и идиот сейчас только Раз-Два, потому теперь придётся договаривать. Стиснув переносицу, он мямлит, как плохо подготовившийся школьник:       — Ну, геи же тоже целуются там, сосут, да?        Бобс, скотина, тихо ржёт и ласково подталкивает:       — Бывает такое.       Да пошёл он, на самом деле. Раз-Два и не обязан в этой теме рубить, так что в задницу неловкость.       — Итак. Целуются и сосут, — он старательно игнорирует тихий смех. — И они при этом мужики. А мужики, вот ты, например, бывают с волосатой мордой. И как оно, совсем не мешает, что ли? В смысле, если тебе, например, какой-то бородач отсасывает или в глотку языком лезет, вам чё, не колюче, не щекотно?       Красавчик Боб поражённо хмыкает и честно отвечает:       — И колюче, и щекотно, но в процессе это не самое важное.              Раз-Два морщится, вглядывается в немного удивлённое лицо кореша и всё никак не может заткнуться:       — Да это же должно пиздец как отвлекать. Серьёзно, правда похер?       Бобс щурится, показушно облизывает верхнюю губу — Раз-Два видит, как по ней пробегает кончик языка.       — Похер. Но если хочешь — можешь проверить, — томно тянет Боб с лукавой улыбкой и вглядывается в лицо друга — ждёт, пока тот полыхнет положенным по ситуации гетеросексуальным негодованием.       Раз-Два только приоткрывает рот и непонимающе кривит брови. А потом бросает на него неуверенный взгляд, и глаза Бобски поражённо округляются.       — Правда хочешь проверить? — тихо уточняет он.       Слова падают как сорвавшийся с высоты третьего этажа, как с плохо протянутых верёвок рояль, который поднимали нерадивые работники, разлетаются с треском, рвут всё в ёбаные клочья. Получается только беспомощно уставиться в ответ потому что — пиздец, приплыли.       Не сводя с него ошарашенного взгляда, Красавчик Боб приподнимается на локте, вглядывается в последний раз в полные паники глаза и шумно переводит дыхание.       — Дай мне в морду, если передумаешь, — шепчет он, перед тем как наклониться.       Раз-Два и так уверен, что от ужаса у него скоро что-то в груди рванёт, но когда его приоткрытого рта мягко касаются полные губы Бобски, ещё и забывает, как дышать, потому что горячо, влажно, а чёртова щетина и правда немного колет. Он закрывает глаза, максимально отстраняясь от происходящего, и это ни хрена не спасает, всё равно ясно как день, кто именно осторожно, как будто он, блядь, фарфоровый, ведёт по его губам своими — невесомо, медленно, словно бомбу обезвреживает, щекочет немного при этом короткими волосками. Даёт прочувствовать, удовлетворяет его любопытство, и Раз-Два может его остановить в любой момент, но не делает этого. Наверное, он просто ебанулся — не только не сопротивляется, а тянется сам, потому что заколебал дразнить.       Красавчик Боб замирает на секунду и, тихо выдохнув, целует уже нормально — нависая сверху, забирается пальцами в волосы, языком — в рот, обжигает уже по-настоящему щетиной, стонет в губы, потому что Раз-Два отвечает на поцелуй. Лижет внутри уже без баловства — жадно, кропотливо, голодно, выгибается к нему, прижимается грудью, не даёт нормально вдохнуть. В ответ получается только поскуливать и подставляться, потому что все ещё мало, надо больше, безумней, раз на то пошло — попробовать его всего.       От собственных мыслей волосы на затылке встают дыбом, в штанах стыдно тесно, потому что Бобски сладкий, как чертова жвачка, которую он предлагал перед всей этой дичью, а Раз-Два как обычно отказался; потому что неправильно, колюче и щекотно, и Бобс наебал, совсем оно не похер, а заводит с пол-оборота ненормальностью. Ещё никогда ему не было одновременно так сладко и страшно с кем-то сосаться, а мозги Раз-Два, очевидно, остались где-то то ли в валлийской деревне с непроизносимым названием, то ли ещё в Лондоне, пока он выбирал чёртову вувузелу, и чёртов поход на футбол вдвоем. Жутко, обжигающе и слишком взаправду происходящее, как будто нормальное дело — лизаться иногда со своим корешем, раз оба не против, подставлять лицо, чтобы очередной раз колко проехался щекой, напомнил — да, это все ещё он, втюренный в него уже хер знает сколько лет Красавчик Боб. Гей Красавчик Боб, который, в отличие от него, давно знает, что он по мужикам, знает, что с ними делать, как их целовать, как их заставить захлебываться воздухом и собственным безумием.       Раз-Два не помнит, в какой момент Бобски успел его оседлать, а сам он — стиснуть толстовку на спине кореша, прижимая его ближе, чтобы чувствовал, что ему хочется, чтобы не развёл вдруг эти свои джентльменские загоны, а просто — что-то сделал, дал больше, всё, что у него есть — до конца. А Бобски, падла, как чувствует — отстраняется, мягко поцеловав напоследок, и ласково интересуется у распахнувшего от возмущения глаза Раз-Два обсосанными в пиздец губами:       — И как тебе?       Тяжело дышащий под ним Раз-Два готов убивать и жалобно выпрашивать добавки, а о чём говорит кореш, вспоминает с большим трудом.       — Ни хера не понял, — с вызовом выплёвывает он и заставляет себя не отводить взгляд.       Из глаз Боба пропадает хитринка, он как будто словил удар под дых, смотрит осоловело, неверяще, а Раз-Два надеется, что до него дойдет раньше, чем сдуется его показная бравада. Взгляд кореша угрожающе темнеет, он наклоняется, Раз-Два вместо того, чтобы ликовать, готов забиться в угол.       — Хочешь ещё где-нибудь почувствовать? — тяжело выдыхает Красавчик Боб в его шею, и он уступает горячему дыханию, поворачивает голову, предоставляя полный доступ.       Раз-Два невольно подкидывает бёдра, когда кожи легко касается колкая щетина, обещающая дальше и мокрые губы, и скользкий вёрткий язык, дрожит и ждёт, а Бобс опять растягивает удовольствие, наслаждается, похоже, своей маленькой победой. Да, блядь, он тут, никуда не денется, как будто ему есть куда съёбывать с этого поля, где натуральным мужикам так хочется подставляться под ласки своих друзей-геев.       Бобски осторожно прихватывает кожу зубами, потом, словно извиняясь, зализывает пострадавшее место, и Раз-Два давится всхлипом, трётся об него и понимает, что никаких засосов на нём не оставят, и это почему-то страшно бесит. Красавчик Боб отвлекает, широко кусая под горлом, мыслей никаких не остаётся, только желание дать больше, даже если в процессе сердце закипит и мозги навсегда откажут. Раз-Два ловит кожей тяжёлое влажное дыхание, царапающие щетиной мягкие поцелуи, ласкающие обожжённые ими места мокрые движения языка, впитывает общие тихие стоны и не может вспомнить, когда в последний раз с кем-то так долго сосался, не переходя к следующему этапу. С первой подружкой в школе, которая ему так и не дала?       Красавчик Боб тянет с него куртку, снова глубоко забираясь языком ему в рот, Раз-Два выворачивается, помогая её скорее стянуть, и чувствует, как понемногу накатывает тошнотная паника.       — Боб, Бобби, стой, погоди, — он сбивчиво бормочет в мягкие губы кореша сквозь поцелуи. — Мямля может скоро приехать.       Бобс с трудом отрывается, смотрит сначала своим тёмным, жутким взглядом, тяжело дышит, какое-то время не соображает, что ему твердят, а потом понимающе сводит брови, сглатывает и сипло выдыхает, поднимаясь с Раз-Два и согласно кивая:       — А, да, конечно, понял.       — Хуй ты что понял! — шипит Раз-Два, потому что, на самом деле уже, сколько можно считать его таким конченным ссыклом?!       Поправляющий одежду Красавчик Боб замирает, приоткрыв рот и широко распахнув глаза, и, блядство, опять ему надо всё разжёвывать.       — Давай ему позвоним, узнаем, сколько у нас времени, — старательно давя смущение объясняет Раз-Два.       Бобски пару секунд безуспешно пытается въехать, и Раз-Два терпеливо ждёт, морщась, как будто только что дожевал кислющий лимон, а потом ловит его неверящий взгляд и всё-таки срывается:       — Достань уже мой телефон из блядской куртки, Бобби, и дай его сюда, потому что я ни хрена не хочу, чтобы Мямля приехал и нашёл нас здесь со спущенными штанами!              Похоже, это перебор для обоих, потому что прооравший это Раз-Два теперь красный как рак, а Красавчик Боб, судя по взгляду, немного выпал из реальности. Хорошо хоть это не мешает ему пошарить в куртке и кинуть Раз-Два чертов мобильник.       — Все ещё занят, позже приеду, — отрубает Мямля вместо приветствия, и это какой-то сраный день сурка.       — Ты заёб уже своими загадками, Мямля. Точно скажи, во сколько за нами двинешь? — Раз-Два ловит полный надежды взгляд Бобски и чувствует, что краска снова предательски заливает щеки.       — Не раньше, чем через час, трансляция, второй тайм ещё.       — Ты, гад, там футбол смотришь, пока мы в поле волков пугаем?! — Хорошо, что возмутиться получается вполне убедительно, хотя ни фига это не просто сделать под уже раздевающим взглядом Красавчика Боба. Раз-Два оттягивает, как может, цепляется за разговор с Мямлей, чтобы не так же сразу за базар отвечать. — И ты смотришь игру, свой билет на которую сам толкнул?       — А я, по-твоему, должен был болеть за «Арсенал», сидя в секторе синих? Ладно, иди на хер, перерыв кончился, ждите.       — Я так понимаю, Мямля пока не приедет, — ухмыляется Бобски, и Раз-Два хватает только на испуганный кивок.              Продолжая улыбаться, сидящий рядом Красавчик Боб быстро стаскивает толстовку и футболку под полным ужаса взглядом Раз-Два, до которого только сейчас в полной мере доходит, насколько он допизделся, откидывает одежду в сторону и снова нависает сверху. Раз-Два вжимается в спинку и просит взглядом не слишком торопить события, но кореш не накидывается на него, вопреки ожиданиям, как жуткий гейский монстр, а ласково прижимается к шее небритой мордой и шепчет в кожу горячо и щекотно:       — Обожаю блядские лэнд роверы. Лучшие тачки на свете.       Обоих разбирает идиотский смех, Бобски практически валяется на нём, жадно стискивая бока, но от копившихся паники и нерешительности остаются только жалкие крохи. Да, ему все ещё стрёмно, потому что кореш не только возит губами по шее, но уже ни хрена не стесняется прикусывать её, всасывать кожу, широко и жадно вести по ней языком, неторопливо при этом расстёгивая рубаху Раз-Два. Голую грудь обдаёт прохладой, рука кореша продолжает опускаться ниже, и, блядь, это всё-таки пиздец как неловко и страшно, но Бобски же знает, что делать, да?       Раз-Два понимает, что всхлипнул, только когда слышит успокаивающе «ш-ш-ш», чувствует, как чужие руки уверенно вытаскивают рубаху из брюк и разворачивают его как какой-то блядский подарок — осторожно, предвкушающе стягивают её с плеч, и приходится снова послушно приподняться, чтобы помочь снять, остаться полуголым и подрагивающим. Горячий рот неторопливо скользит по груди, спускается к поясу, пугающе близко к натянутым в паху штанам. Раз-Два, наверное, задохнётся ещё до того, как Бобски успеет в них забраться, потому что этот негодяй не даёт поблажек, проезжается мокрыми губами и колючей щетиной над самым ремнем и подло пытает дальше, требовательно вглядываясь в его глаза:       — Тебе же с самого начала было интересно, как чувствуется там?       Раз-Два побеждённо скулит и слегка надавливает на его голову, прижимая к себе, потому что его лимит разговоров давно исчерпан. Боб тихо посмеивается куда-то в пупок, тянет его ладонь себе на затылок, не слишком быстро, чтобы Раз-Два успел как следует запаниковать, расстёгивает брюки и бесюче неторопливо тянет вниз трусы, покрывая мелкими поцелуями оголившуюся кожу. Опять щекотно-колко и на контрасте мягко от ласковых губ, и у Раз-Два, наверное, скоро просто крыша поедет, точно поедет, если Бобс ещё раз потрётся через ткань щекой или губами о напряжённый член, но тот, похоже, наигравшись, стаскивает с него одним движением белье вместе с брюками и пихает под спину куртку с рубахой. Подчиниться движениям опять получается просто и бездумно, и только потом до Раз-Два доходит, что он сейчас с приподнятой задницей, с торчащим напряжённым членом весь выставлен напоказ перед удерживающим его бедра разведёнными Красавчиком Бобом. Что-то более стыдное даже выдумать не получается, Раз-Два зажмуривается и робко интересуется тихим подрагивающим голосом:       — Боб, ты чего задумал?       Красавчик Боб щекотно целует внутреннюю сторону бедра и просто отвечает:       — Всё.       И это пиздец, потому что Раз-Два вроде бы сам этого хотел, но он, походу, не вывезет, не справится.       — Сначала я хочу тебе отсосать. Как следует, чтобы забыл про всех девочек на свете. Потом вылижу твою задницу, потому что смазки у нас нет, а я хочу чтобы тебе понравилось. И ещё потому что давно хотел услышать, как ты, такой большой и сильный, будешь скулить от удовольствия. А потом я тебе вставлю.              Раз-Два давится воздухом, возмущением и паникой, но Боб приводит в действие первый пункт своего супергейского плана, берёт в рот сразу глубоко, до горла, и сосёт, как обещал — до ёбаных звёзд перед глазами, так что забываются не только все девочки, но и остальные пункты программы. Раз-Два только толкается в мокрое, горячее, скользкое и вопит на одной ноте. Губы, язык, чёртова щетина, от которой ощущения острее и ярче, глотка, снова язык, слюна стекает на поджавшиеся яйца. Чёрт, он же сейчас кончит в рот лучшего друга, и его даже мысль об этом вряд ли оставит.              Бобски удерживает его бёдра, сжимает губами, стискивает горлом, прикрыв глаза, замирает, и Раз-Два скулит, потому что не хватает самую малость, кончить надо уже до боли, но остановиться, зависнуть в концентрированном кайфе, задвинув в самую глотку, до воя хорошо.       Не обращая внимания на его жалобный скулёж, Красавчик Боб медленно выпускает член и спускается к готовым взорваться яйцам, обсасывает их, слизывает свою же слюну, вбирает в рот, бережно и пугающе, ласкает сладко языком, удерживая в жарком, влажном плену, задевая нежную кожу под ними щетиной. Раз-Два выгибается вверх, уходя от слишком яркого ощущения, невольно подставляется и шире раздвигает ноги. Скользнувший жадными пальцами ниже, ближе к дырке, Красавчик Боб принимает это как сигнал к действию, удерживая напряжённые бедра разведёнными, спускается осторожными влажными поцелуями под яйца, дразнит кончиком языка опасно близко к истерике, но только рядом, горячо и пока безопасно.       Вместо того чтобы решать важное — драться или гореть от стыда и наверняка кайфовать, если он полезет внутрь, — Раз-Два почему-то думает о его опухших, покрасневших и обсосанных губах, растраханном горле, щетине, влажной от их общей слюны и его, Раз-Два пота, и как-то по-блядски выгибается, позволяя продолжать из-за непонятного, но острого приступа жадности, потому что вот такой — использованный, горячий, грязный Бобс должен быть только в его распоряжении. Кончик языка пробегает по дырке, ведёт кругом, и Раз-Два закрывает лицо ладонями, потому что стыдоба же всё-таки ёбаная, да он сам никогда ни девочкам так не давал, ни сам жопы не отлизывал, не его это всё, но Боб прижимается влажно жарким губами, покалывает рядом и чувствительную внутреннюю сторону бёдер и добивается какого-то хныкающего согласия. Блядь, да они даже не пьяные, и перед собой оправдываться после можно будет только ебаными аллергиями на ебливых валлийских комаров, и даже сам себя Раз-Два потом не убедит, придётся смириться прямо сейчас, лучше признать сразу, что крышу срывает и от этой гейской непристойности, и от самих влажных прикосновений, и от того, что именно Боб сейчас между ног, как бы жутко ни было об этом думать.       Раз-Два ахает, как какая-то девочка, как какая-то очередная девочка под Бобски, когда тот толкает кончик языка внутрь и, не дав опомниться, повторяет движение глубже. Мокрый язык гладит, дразнит внутри, и, боже, это всё-таки жопа, ей ни хрена не должно быть от этого так хорошо, но скользкие, жадные движения разлизывают, вынуждают прекратить сопротивление, расслабиться, чтобы можно было глубже, ещё бесстыдней, именно так, как Бобсу припёрло. Кореш толкает внутрь слюну, пропихивает языком, и Раз-Два, наверное, скоро будет хлюпать как бабёнка, которой приспичило потрахаться, и, наверное, этого он и добивается. Член упрямо стоит, наполненный болезненным напряжением, Красавчик Боб творит с его задницей что-то мокрое и неправильное, а Раз-Два, как тот и хотел, скулит от удовольствия, пока в него проникает горячий, беспокойный язык, и эта пытка, наверное, никогда не закончится, потому что кореш как будто и не собирается отрываться, а самому двинуться тем более не вариант — только стонать, дрожать и удерживать напряжённое положение, потому что невольно сам приподнял задницу, разве только самому толкнуться навстречу. Раз-Два ловит себя уже на середине движения, охуевает и тормозит, но Боб тянет его на себя, на свой скользкий язык и со стоном прижимается губами к коже.       Дальше начинается какое-то безумие, потому что терять как будто уже нечего — Красавчик Боб перемещает цепкие пальцы на подрагивающие от напряжения бёдра, потому что Раз-Два сам удерживает себя раскрытым, раскачивает его, увеличивая темп, а тот, скуля и всхлипывая, натягивается на его язык скользкой, разлизанной уже задницей. Это почти трах, и Раз-Два боится кончить из-за этой похожести, чувствует, как подкатывает, и порыкивает нетерпеливо сквозь сорванное дыхание. Боб тихо стонет от болезненного возбуждения, останавливает Раз-Два в середине воя-всхлипа и, приподнявшись, толкает в мокрую задницу палец. Тот входит сразу, легко, трёт внутри очередную неправильность, потому что ТАМ у нормального мужика точно не должно быть предусмотрено ничего, доставляющего удовольствие. Раз-Два поражённо охает, снова оседает на ворох одежды, сжимает собой палец, но тот продолжает двигаться, сгибаться внутри, нажимать и давить на это ебучее место, и приходится расслабиться, обвиняюще глядя в совершенно ненормальные от желания глаза Бобски. Тот нетерпеливо облизывает распухшие губы, опускается, чтобы впихнуть внутрь ещё слюны и второй палец, растягивает немного болезненно и начинает виновато вылизывать его напряжённые яйца.       — Блядь, блядь, — сам толкается к движению Раз-Два, забивая на тянущие ощущения, потому что, чёрт, сейчас ещё рот на член — и он сразу взорвется, но Красавчик Боб шарит в своих карманах свободной левой рукой, кое-как извернувшись достает, что искал, выпускает изо рта яйца, чтобы зубами открыть шуршащий пакетик.       До Раз-Два доходит, что достал он гандон, только когда, натянув его на три пальца, Боб толкается в его задницу — гандон, пошло и почти безвкусно пахнущий смазкой, облегчающий скольжение внутри настолько, что до Раз-Два допирает ещё и то, что его всё-таки сейчас взаправду выебут. Его кореш, Красавчик Боб выебет. Он ноюще стонет, толкается на пальцы, вырывая у Бобса поражённый вздох, потому что, блядь, ну всё равно уже, скорей бы кончить, пусть и с членом в заднице. Тот понимает правильно, трахает скользко, быстро и глубоко, раскрывая Раз-Два, который уже уверен, что и так сойдёт. Он даже сам толкается навстречу, когда Красавчик Боб вытаскивает наконец пальцы, натягивает резинку и собирается войти, но сразу принять полностью не получается, и Раз-Два обиженно скулит из-за неожиданной боли и бесящей проволочки.       — Эй, эй, тише, сейчас, сейчас всё будет, — успокаивает его подрагивающий Боб срывающимся от возбуждения голосом, мягко касаясь губами, удерживает бёдра и, убедившись, что кореш больше не пытается себя покалечить, целует глубоко и нежно, толкаясь внутрь сам — плавно, не останавливаясь, до влажного шлепка о мокрые яйца.       Раз-Два чувствует, как его заполняет член Бобса, понимает, что не может нормально вдохнуть, боится, что это никогда не закончится, и его просто разорвёт, и воет от восторга, потому что его прижимает к полу горячим, крепким телом. Из-за ебучей куртки под поясницей он все ещё раскрыт как профессиональная шалава, и поэтому корешу наверняка будет удобно быстро, мощно его ебать, и он точно сделает это хорошо, как ему, Раз-Два, сейчас позарез надо. Собственное срывающееся дыхание оглушает, сердце колошматит в прижатой к нему ходящей ходуном груди, они подрагивают, как ебучие неопытные школьники, которые наконец дорвались до полноценного траха, когда Бобски толкается в него снова — вопреки ожиданиям плавно и неторопливо, хотя Раз-Два готов спорить, что тот сейчас всё отдал бы, чтобы быстро, жёстко уже отодрать его и кончить. Пиздец в том, что Раз-Два и это бы устроило, но его трахают плавными, набирающим скорость и амплитуду движениями, трахают (он даже не уверен уже, что это подходящее к ситуации слово) как любимую тёлочку — вдумчиво, умело, в первую очередь ради его удовольствия, и не остаётся других вариантов, кроме как стонать, выгибаться ближе, чтобы было теснее, больше, чтобы уже перестал его щадить, потому эта забота сейчас — самое жестокое, что только можно придумать. От неё не получится потом отмахнуться, как и от его признания, её можно будет только принять, а приняв — желать потом постоянно. Боб как будто вколачивает в него и своё гейство, и влюблённость сильными, уверенными толчками, а в ёбаном поле все ещё некуда бежать. Раз-Два тянет его к себе, прячет лицо на напряжённой, мокрой от пота груди и временно запрещает себе думать, сжимая влажные бёдра своими, растворяясь в простых движениях вперёд-назад, в тяжёлом общем дыхании, в тихих хриплых стонах. Раскалённый скользкий член внутри распирает, заполняет, скользит все быстрее, и он сам подстраивается под его движения, чтобы принять глубже, старается стиснуть собой. Бобс срывается на всхлипывающий стон, теряет ритм и терпение, приподнявшись, подхватывает его бёдра и ебёт наконец уже так, как хочет сам — размашисто, с рычащим нетерпением, с неловкими хлюпающими звуками, и так больнее, острее, ярче и правильней.       — Кончу на тебя? — одними губами спрашивает Боб, а Раз-Два сейчас не может думать и отвечать, его хватает только на то, чтобы стонать, принимать, проезжаться по полу из-за сильных толчков, он ещё не настолько в этой гейской теме освоился, но раз кореш что-то хочет — можно и выстонать невнятное согласие, он после языка в заднице готов уже к чему угодно.       Красавчик Боб ещё несколько раз толкается — совсем резко, беспощадно, голодно, как животное, и Раз-Два даже на секунду выдыхает облегчённо, когда он выскальзывает из него, а потом под взглядом, полным возмущения, стягивает резинку и сжимает себя, кончая на пах и яйца Раз-Два вязкими каплями. На секунду забывается собственное возбуждение, взгляд прилипает к приоткрытым, все ещё распухшим губам и руке на члене, слух обжигает удовлетворённым длинным стоном, кожу печёт тёплым и липким бесстыдством. Но если Раз-Два немедленно не кончит, он, наверное, умрёт. Бобски чувствует его нетерпение: толком не отдышавшись, забирает его член в рот, а в саднящую задницу снова задвигает гибкие, ловкие пальцы. Раз-Два пытается и насаживаться на них, и толкаться в горячий, мокрый рот, пока Красавчик Боб не сжимает его бедро, удерживая, а потом задаёт свой, резкий темп, одновременно засаживая и снова забирая до горла. Кончая ему в глотку, Раз-Два выгибается, вжимая пах в его лицо, подрагивая задницей на пальцах и, наверное, распугивая своим ором всю живность в округе.       Если есть что-то более стыдное, чем кончить после члена, языка и пальцев кореша в заднице, то это — приходить потом в себя рядом с ним, когда желание отступает, а остаётесь только вы вдвоём, со спущенными штанами, подсыхающей кончей на животе и осознанием того, что произошедший между вами очень гейский трах был, пожалуй, самым горячим в твоей жизни, а значит, ты теперь тоже, получается, из этих — любителей суровых мужских ласк. Или любителей Красавчика Боба — успокаивает себя он, потому что так думать намного проще.       — Раз-Два, — восстанавливая дыхание, выдыхает Бобс. — Ты же в курсе, что Лэнд Ровер не теряет масло, а метит территорию?       — Зато в нем трахаться удобно, — рявкает Раз-Два, и, черт, походу он спалился, потому что кореш меняет дурашливое выражение лица на страшно серьёзное и внимательно вглядывается в его лицо.       — Ты как, нормально?       Раз-Два чуть в истерике не заходится и решает вывалить сразу всё, раз Бобски настолько его надо — не только жопу и дружбу, но и, блядь, все его мысли и страхи тоже подавай.       — Охуенно! Я только что сам подставил свой зад лучшему другу, и мне, сука, было очень хорошо. Ещё я, без прикола, давно уже хочу жрать и, наверное, скоро захлебнусь слюной, и мы торчим в чёртовом поле, в котором, возможно, и правда есть не менее голодные волки!       Прооравшись под терпеливым взглядом Красавчика Боба, он сразу чувствует неловкость за вспышку. Так-то, если не считать голода и теоретических волков, нормально же всё вроде? Бобски чувствует, что ему полегчало, и мягко улыбается:       — Ну, волков, если они и были, ты своим ором точно распугал.