drivel

СКАНДАЛЬНАЯ СТАТЬЯ-ПРОТЕСТ ЛУИ ТОМЛИНСОНА. ИСТОЧНИК НЕИЗВЕСТЕН. 1 ФЕВРАЛЯ 2022 ___

      Знаете ли вы, что крик не всегда может быть услышан? Быть может, прямо сейчас вы свершаете призрачный суд, всего лишь не замечая чей-то голос. Быть может, это кто-то призрачно судит вас. Так что       Знаете ли вы?       Стук в навсегда запертую дверь; удар в бесконечную стену; крик, по воле общества, немого. Попытка найти смысл в бессмысленных войнах.       Вероятно, вы не умеете слушать.       Многие настолько сильно привязываются к постоянству, что слепеют безвозвратно. Вы делите каждого человека на части, приравнивая к привычкам, что позже засядут у вас в головах, тем самым ослепив и ограничив от действительности.       Хоть ныне действительность и состоит из границ.       Вы не внемлите изменениям, не хотите принимать резкие повороты - вы хотите оставаться на месте. Жёсткие консерваторы человечества, закупоривающие каждого нового знакомого в стеклянную банку из ваших слепых глаз.       Вы слепы, вы глухи и, кажется, желанно молчаливы.       Вы говорите много, но слишком часто повторяетесь - в ваших гортанях пластинка, у каждого она своя, но одна из общих их черт - они перерезают вам глотки. Вы судите, вы декламируете, вы продолжаете думать односторонне.       Вы слишком поверхностны, поэтому ждёте прежнего.       Неожиданная смерть Гарри Стайлса повергла вас в шок, ведь привычная цепочка его образа, по вашему мнению, должна была соединяться в круг.       Но, вот проблема, - звено вышло из строя.       “Я собираюсь найти иной уровень,” - отвечал он мне на октябрьском интервью. Что ж, думаю, сейчас все убеждены, что у него это вышло. Он достиг правды, обманув вас ценой своей жизни.       И если вы всё ещё думаете, что его правдой были всего лишь недовольства правительством и страной, - вы слепец.       Ибо его правдой была борьба с самим собой.       Когда я задал ему вопрос о предназначении его последнего альбома, я уже видел ожидание очевидного в его глазах. После его ответа я понял, что мы говорим абсолютно не о том. Он понимал, что ему нечего ожидать от общественности - его восприняли как и прежде - за очередного предводителя свобод и мира. Он принял окончательное решение о самоубийстве уже тогда - он решил прекратить эту бессмысленную войну, и я понял это. Я понимал весь метафоризм нашего диалога, и я искренне хотел и пытался его переубедить.       Но он не нуждался в этом. Возможно, ещё во время написания альбома Гарри призрачно надеялся на спасение - на мизерную вероятность, что его услышат и ему помогут, потому что тот самый "крик отвоевавшего оптимиста", "его выдох" - это не о победе, это о смирении. Он понимал, что ему нужна помощь. Но, вероятно, только выпустив альбом и увидев прежние заголовки, он осознал, что самозабвенно немо кричал.       Вы говорите, что тепéрь слушаете мёртвого и пишете о нём.       Я вам скажу, что во время того злосчастного интервью я ужé говорил с мёртвым. Он был мёртв уже тогда.       Моё понимание и волнение не были нужны ему - он смотрел лишь вверх. Я пытался связаться с ним вновь и попробовать переубедить его снова. И у меня вышло - я увидел его. Во второй и последний раз.       В тот холодный день ноября мы должны были встретиться у небольшого, сокрытого от стеклянных глаз, кафе. Первое, что удивило меня в нём - его взгляд, чётко нацеленный на меня, тогда ждущего его у дверей низенького здания. Его взгляд был живым, совсем не таким, которым я запомнил его в нашу первую встречу. Не знаю точно, что могло поспособствовать этому: моё ли присутствие, или очевидное осознание, что для него всё это скоро закончится.       Я открыл дверь, и мы прошли внутрь. Ещё одной вещью, что удивила меня тогда, стало отсутствие охраны, до того по пятам следовавшей за Гарри. Абсолютная конфиденциальность.       Вероятно, это было показателем его доверия.       За время нашего обеда он ничего не ел. Мне даже сделалось неловко заказывать что-то, так что дешёвая чашка кофе, в каком-то смысле, спасла меня.       Всё остальное возместилось разговорами. Он начал первым и начал странно. Это было третьим, что удивило меня.       – Спасибо, что замечаете, и спасибо, что пытались, - сказал он мне тогда.       Помню, как это поразило меня. Я уставился на него, мысленно благодаря официантку, запаздывавшую с моим скудным заказом. Я спросил его, почему он считает, что я не попытаюсь и сейчас, хоть и понимал, какой ответ меня ждёт.       – Вы же сами знаете, что это наша последняя встреча.       И я замолчал. Мне было нечего ответить, ведь его слова были правдой. Он перерубил все мои мысли одним лишь предложением, заставив замолчать и принять мою собственную пластинку в горло.       Спустя минуту я попробовал снова:       — Почему Вы сдаётесь?       – Я не сдаюсь, я лишь разворачиваюсь в другом направлении. Считайте, что я предпочёл войне чёрную дыру, - я помню, как он сказал это. Он задавал этот вопрос сам себе до меня - это было ясно. И он всё ещё выигрывал, продолжая видеть очевидное.       — Но Вы ведь не любите неизведанность.       – Я знаю, куда направляюсь, - этого достаточно. Останься я здесь, будет больше вероятности, что я потону в ненависти.       Это взбесило меня. Каждое его слово было пропитано абсолютной пессимистичностью, которую он, я уверен, назвал бы реализмом. Я не выдержал:       — Думаю, вы ведёте себя как ребёнок.       Что-то смутило его в моём высказывании. Всего на секунду, но я заметил замешательство в его глазах.       Его в принципе было легко читать по глазам.       – Вы можете лишь знáть, - всё-таки выдал он тогда.       Я не ответил ему - он поставил точку. Снова обрубил все мои попытки вытащить его.       Обстановка была напряжённой.       Ещё через минуту я решил вновь начать диалог. Я спросил его о враче, рискнул поинтересоваться диагнозом.       Гарри долго молчал. Так долго, что в какой-то момент я почувствовал некоторую тревогу, продолжив смотреть на то, как он сминал в ладони резинку рукава своей чёрной толстовки, уставившись в одну точку. Он думал, говорить мне правду или нет.       – Мне не так давно назначили психиатра. Диагноза как конкретного нет.       Я кивнул, а он всё ещё глядел в одну точку, на ручку чашки с моим кофе, тогда уже чуть охладевшим, будто потеряв былую уверенность.       После мы поговорили ещё немного, единогласно решив отвлечься. Каждый из нас понимал, что этот разговор останется личным, ибо он был первым и последним. Я узнал много интересных вещей о нём и из его жизни, что были отнюдь не тем, что так часто упоминают в Википедии и статьях.       И, раз уж я и описал наше свидание как что-то личное, то наживы из настоящих секретов здесь никто не найдёт.       В последнем моём вопросе, прямо перед нашим расставанием, послышалась некоторая дрожь, которую я пытался искусно скрыть всё то злосчастное время. Тогда я вопросил:       — Вы боитесь смерти?..       На что Гарри ответил абсолютно чёткое «нет», яро, но с всё той же жизнью, смотря мне в глаза.       «...артист был обнаружен повешенным на телевизионном кабеле, о котором он так некстати шутил в октябрьском интервью для Vogue» - какие дерзкие и бездумные строки позволил себе некогда тихий The New York times. Воображение о "шутке" доказывает всю вашу сущность, состоящую из поверхностных суждений и нежелания избавиться (хотя бы) от собственной глухоты.       Он вовсе не шутил - он предупреждал.       Он знал, что его в действительности поймут лишь единицы, будто сразу видя и декламируя речь нацеленно своим последователям. Он распланировал буквально каждую мелочь, каждое слово, попытавшись воссоздать иллюзию прежней цепочки для вас.       Гарри обвёл вас вокруг пальца, резко разорвав "ожерелье", что оказалось простой нитью.       Учитесь и понимайте. Сейчас вы смотрите на стеклянный шар пред собой, видя в нём лишь отражение себя и своих убеждений. Вы рискуете остаться жителями бессмыслицы.       Ибо вами слишком легко управлять.       Потому что вы возводите ещё одни, собственные глупые границы.       Потому что в войнах нет смысла.       Потому что, когда я спросил его, боится ли он смерти, он солгал.