Змеиное шипение

*** — Божечки! Какой же ты ми-илый! — полузадушенный писк раздаётся из уст России, и итальянец радостно смеётся, только сильнее сжимая порозовешего мальчика в своих тёплых и крепких объятиях. Где то рядом скупо приподнимает уголки губ вечно хмурого вида фин, Япония мечтательно и чуть загадочно смотрит, а Россия… А Россия улыбается. Так робко, невинно, светло… и пожалуй, впервые так счастливо за всю свою непродолжительно-долгую жизнь. Он никогда ранее не подумал бы, что может кому-то открыто улыбаться, вместе с кем-то смеяться, забавляться — почти забыть и оставить в прошлом всё то безобразное и злое время. Он уже смутно помнит себя, выживающего там. Вся грязь, боль, яд, испытанные им тогда, казалось покрылись почти непрозрачным туманом забвения, всё меньше и меньше беспокоя его израненную душу по ночам и наяву. С тех пор как он вошёл в те самые, казавшиеся страшными двери, с тех пор как он впервые увидел этих, обнимающих его сейчас людей, с тех пор как его всецело приняли в их большую и дружную семью — всё стало иначе: на его, даже самую робкую улыбку люди с затаённым умилением стали оглядываться, его едва искрящими жизнью глазами — восхищаться, а буйными, неукротимыми белыми вихрами — неприкрыто и с теплотой забавляться, приравнивая те к недостижимым кучерявым облакам. Ему очень нравилось так жить: ему искренне полюбилось работать в этом заведении с очень заковыристым названием. Полюбилось встречать каждый свой новый день с осознанием собственной, ничем не ограниченной свободы, полюбилось жить и дышать полной грудью вместе с теми, кто за столь короткое время стали ему настоящей семьёй. Утомлённо прикрывая глаза, он искренне верил, что теперь всё будет хорошо… *** Уже более месяца Россия работал в том самом кафе с нечитаемым названием и никак не мог нарадоваться произошедшему с ним чудом. Да, да! Именно чудом и никак иначе он не смел называть всё то хорошее, что случилось с ним после побега. Как сейчас, он помнит: его, только вошедшего в кухонные двери, окружили со всех сторон, и не дав даже испугаться, затопили лаской, теплом и дружилюбием, от обилия которых мальчик просто-напросто поплыл. Просто поразительно, что тогда он не убежал, хрипя от ужаса — никогда ранее он не позволял другим так явно касаться себя. Их руки казалось были везде, и впору, наверно, было дать дёру или впасть в истерику. Но прикосновения всех этих людей были такими умиротворяющими и без всякого неискреннего движения, что мальчик просто не мог им сопротивляться. Тогда мальчика ещё долго расспрашивали на самые разные темы: как его зовут, где и с кем он живёт, какой у него любимый цвет. Как-то ненавязчиво интересовались возрастом и без конца удивлялись каждый раз как вспоминали, что он, скорее всего, в ближайшее время пополнит их ряды. Почти все сотрудники, именно как люди, произвели на мальчика очень даже хорошее впечатление, однако больше всех ему понравился, конечно же, солнечный итальянец, от которого радостью и светом так и фонило. Он самым первым подошёл к нему знакомиться. Как билет в светлое будущее — выдал ему самую красивую и маленькую, единственную подходящую фирменную одежду, помог закатать оказавшиеся черезчур длинные рукава и постоянно с искренним беспокойсвом на лице спрашивал Россию о его самочувствии. Несмотря на смущение, которое вызывали все эти распросы, Россия был действительно счастлив узнать, что кто-то может уделять ему столь много действительно приятного внимания. За такое он пожалуй и на стройке пахал бы безвылазно лишь бы добиться такой же ласки, а потому куда более простую работу официанта он кинулся выполнять с таким рвением, с каким не всегда рисовал свои картины или даже выращивал подсолнухи. Не без казусов, но спустя пару недель Россия постепенно влился в общую суматоху. Он всё ещё смущался излишнего внимания, теперь уже идущего от сюсюкающих с ним посетителей, и иногда боялся попросить помощи на кухне, когда не мог достать до слишком высоких стоек и шкафов. Однако он уже иначе воспринимал действительность, меньше шугался чужих прикосновений и постепенно учился ими наслаждаться. Сам Россия чувствовал в себе эти изменения, а потому с каждым днём его улыбка становилась только ярче. Он верил, что всё новое в его жизни принесёт за собой только хорошее. . . . . .