Дракон

Руки Бай Чжу, обильно и щедро смазанные мягким, пахучим маслом, дразняще прикоснулись к чувствительной спине. Иронично, но это прикосновение, лишенное какой-либо настойчивости, заставило, практически вынудило Чжун Ли вздрогнуть и поерзать на кушетке. Великолепный шелк извивался под ним, и в ветреную голову Чжун Ли пришло то, что он хочет видеть Бай Чжу в таком же шелковом лоскуте — и ни в чем более. Внутри поселился жгучий, шевелящийся комок. Вдохи и выдохи стали мучительны, от дыхания мысли готовы были вырваться изо рта и расплескаться словами. Этого никак нельзя было допустить: интимность улученного момента была хрупка, а судьба — глумлива. Чжун Ли поджал губы, чтобы соблазн заговорить с Бай Чжу утих. Он отдался во владение чувств, спасаясь разве в том, как жар начинал опалять спину из-за интенсивности движений. Масло тоже стало теплым и приятно согревало плечи, на которых остались нерастертые капли. Все было спокойно, и Чжун Ли допустил на мгновение, что нашел стратегию, с которой смог бы избежать любых неловкостей и недоразумений. Не доверяя ни себе, ни случаю, он предпочел уткнуться в свою руку и методично учиться крику без голоса. Он выжал из своего горла все звуки, чтобы не раздражать воздух, и застыл для надежности. Ком, застрявший среди внутренностей, медленно разрастался и так же медленно таял, и с кровью у него побежала по телу горячность, побежало волнение, беспокойство, которое нельзя было унять даже самым холодным и рациональным усилием. Молчание по-разному разразилось в головах обоих мужчин. Пока Чжун Ли лелеял и оберегал тишину, как свое последнее родное пристанище, Бай Чжу ненавязчиво и ненарочно ее нарушал своим натруженным дыханием, но в том была не его искренняя воля. Став заложником своего положения, Бай Чжу видел выход только в том, чтобы добросовестно выполнить свою обязанность их общего контракта, то есть качественно провести сеанс массажа. Он действительно хотел бы, чтобы их с Чжун Ли совместное время, ограниченное сеансом, превратилось в мечту до самого рассвета, но молчание, которое их разделяло, не дало высказать ему своих желаний. Говорить во время растираний спины, где застоялось много соли, даже казалось ужасно неудобным. Бай Чжу поспевал лишь дышать и двигаться туда, где кожа Чжун Ли поддавалась охотнее и делалась горячее. Однако же ощущение интимности вдруг растаяло. Не без причины, но внезапно. Словно и не было внутри их касаний никакого подтекста, никакой двоякости. Очень странно тишина растворилась — как будто разлетелась осколками, потрескалась и осыпалась. Бай Чжу, больно увлеченный массажем, заметил это далеко не сразу. Весь он был только в мысли о том, как бы доставить Чжун Ли как можно больше пользы. Движения рук оставались выверены и точны, в то время как Чжун Ли своим бездействием раззадоривал свою тревогу. В нем застоялось чувство обостренной готовности к чему-то, что должно было случиться вот-вот. Дыхание остановилось, в груди осталось что-то помимо слов и воздуха. Что-то в Чжун Ли блеснуло, что-то проследило за взглядом, что-то выдохнуло за него. — Все хорошо? Вам не больно? — Бай Чжу все еще истово пытался сохранять правила импровизированной игры, о которой Чжун Ли и думать забыл. Он посчитал этот вопрос неироничным, и постарался ответить так, чтобы Бай Чжу не бросился измерять ему температуру. — Все хорошо, — даже это пришлось выдавить. Бай Чжу выбрал неудачное время для разговоров. Чжун Ли обратил внимание внутрь себя, где зрело нечто, спокойно выжидающее нужных мгновений. Там был огонь, перетекший в неконтролируемый пожар. Там не осталось ничего, кроме голода и пустоты, которая просила и просила, требовала и требовала. Взгляд, мерцающий и дышащий, как настоящее живое существо, зрел и наблюдал. Под слежкой оказалось каждое движение в комнате. Интенсивные движения Бай Чжу, стекающие капли масла, частые вдохи Чжун Ли, слабый ветер, стучащийся в окно, легкое подергивание огня свечей, тонкие нити дыма благовоний — нечто видело это, не имея возможности прикоснуться. Движение несуществующих, но зорких зрачков перевернуло в Чжун Ли каждый закуток его души, каждое его чувство. Даже самый крохотный сокровенный помысел, каждый выцветший кусок прошлого в его памяти, — все было раскрыто и разоблачено. — Мы почти закончили. Вам здесь больно? — Нет-нет, все прекрасно. Просто продолжайте, — Чжун Ли прикинулся самым нормальным в городе, самым настоящим человеком без паразитов и надзирателей. И ему поверили, не в первый раз, да и не в последний. Руки Бай Чжу продолжали пощипывать в местах, которым требовалось особое внимание. Кожа на лопатках уже была теплой и мягкой, как разогретая глина, и Бай Чжу на манер самого умелого гончара лепил из Чжун Ли то, что ему приходило на ум. А на уме у него не было ни единой приличной мысли. — Ты такой ласковый, когда соскучишься, — вдруг выпалил Моракс и даже не прикусил себе язык за своеволие. Атмосфера слегка поменялась: в груди у Бай Чжу прибавилось жгучего пламени, словно изо рта Чжун Ли вырвались не игривые слова, а новые свежие угольки, которые разгорелись в их обоюдную переглядку. Чжун Ли, повернув голову, наблюдал с хитрецой и нескрываемым обожанием, пока руки Бай Чжу становились все медленнее и медленнее. Оказалось очевидно, что Чжун Ли проиграл сам себе, отдал победу чему-то, что дразнило его, что искушало его и поднимало из самых потаенных глубин его души зверские желания под видом невинных заигрываний. — Кто тебе сказал, что я успел соскучиться? — сохраняя малые крохи самообладания, Бай Чжу натянул незамысловатую улыбку на едва ли румяное лицо, не подозревая, что со стороны выглядит безнадежно глупым и влюбленным. — О, разве мы не одинаковы? Движение прервало всяческие попытки далее играть в доктора и пациента. Притворство сошло на нет, потеряло силу и остроту, когда Чжун Ли повернулся на спину. Его глаза изумительно искрились золотыми отблесками, довольствуясь скудными свечками и светильниками. Ни следа не осталось от его игры в праведного гражданина, любящего мораль больше прочих духовных и материальных благ. Весь он излучал только самоуверенность, каменное стоическое терпение рассыпалось, скрошилось в прах. Бай Чжу сглотнул, его сухое горло нервно сжалось. Так захотелось пить, что он и думать позабыл о том, как дышать, ощущая, как кровь приливает к голове, к рукам, ногам, как все плещется в животе, словно он опять юный и беззаботный, словно он может желать и быть желанным. — Мы не одинаковы, — сходя понемногу с ума, сказал Бай Чжу и с вожделением, которое хлынула, как огромная волна в его непоколебимое воздержание, прикоснулся чуть масляными руками к торсу Чжун Ли, изображая массаж. На деле он просто наслаждался превосходной кожей, точеным рельефом, теплом и мягкостью практически идеального тела. — Мы похожи больше, чем ты думаешь, — заговорчески прошептал Чжун Ли без тени смущения. Его пальцы осторожно и дразняще скользнули вверх по руке Бай Чжу, остановились на локте и погладили. Все внутри Чжун Ли бурлило и кипело от нетерпения. Предвкушение сладостного поцелуя, недостаточность простых касаний переворачивало все в его страждущем, ищущем ласки теле. Бай Чжу был выше, чем обычные слова самой высокой лексики, был выше облаков и небесного свода, был ярче звезд и красивее всех добродетелей. В его змеиных, прищуренных глазах не виднелось ничего хорошего, ни капли святости — лишь святотатство. Кощунство его помыслов плеснуло жаром прямо в лицо Моракса, и он сорвался, не особо сопротивляясь слабому увещеванию на задворках сознания. Бай Чжу нагнулся, чтобы подразниться еще, но Чжун Ли мгновенно сгреб его сильными руками, уронил прямо на свое крепкое тело и сжал в объятиях настолько сильных, что послышался неловкий восклик. Софа угрожающе заскрипела и зашевелилась от резких толчков, но никак не от веса двух мужчин, возлежавших теперь вместе в пламенных сплетаниях конечностей. Бай Чжу опасался, что Чжун Ли будет неудобно и колюче, однако ему не дали ни секунды свободы, чтобы волноваться. Укус расцвел на тонкой шее, и Бай Чжу едва заметно зарделся, стоило только острым зубам прикоснуться к его чувствительному месту. В груди вспыхнуло солнце, разорвалось искрящимися осколками, так похожими на глаза Чжун Ли. Как новенькие чеканные монеты, как драгоценная руда в самых глубоких закромах земли, они сияли от голода и жажды, желая скорее насытиться. Они бегло оглядывали сконфуженного, растрепанного Бай Чжу, который впопыхах никак не мог ухватиться руками за спинку софы, поэтому Чжун Ли почти великодушно предложил ему свои плечи. Нервные пальцы нетерпеливо сжали его, и Моракс воспринял это как приглашение, как призыв к действию. Еще раз укусить, изранить нежность кожи, ощутить солоноватую кровь, размазать ее по языку, — еще раз укусить… Все идеи Моракса закрутились в единый смерч, повторяющий сам себя, кусающий сам себя за хвост. — Чжун Ли! — Бай Чжу сделался серьезным, насколько ему это позволяло желание. На имя не откликнулись. Тогда Бай Чжу оторвался от него насилу. — Я же сказал, что мы одинаковые. Я прочитал в твоих мыслях — нет, в твоих глазах — как сильно ты устал, и теперь ты лежишь. Я заслужил поцелуй? — на одном дыхании прорычал Моракс. Сумасбродная выходка пришлась по вкусу Бай Чжу, но он просто не сразу это понял и признал. Отступление от святейших моральных принципов всегда было как-то не в его стиле. Однако же прикосновения Чжун Ли оказались куда желаннее, чем сохранение ханжеской праведности, и Бай Чжу позволил себя поцеловать. Лежа на Чжун ли, он внезапно понял, что его вынудили и не оставили права ретироваться. В каком-то смысле оно было бы бесполезным, только больно уж Чжун Ли был настойчив в поцелуе, опасно обнажал как будто острые зубы и терзал укушенную губу то ли специально, то ли позабыв об инциденте. Бай Чжу захлебывался сухим воздухом, ощущая, что чужой жар обжигает его уже совсем не метафорически: тело Чжун Ли вдруг стало горячим, не покраснев ни на тон, а сам он словно преобразился из порядочного мужчины в самое ненадежное существо на свете, и все влечение к нему испарилось. Его мягкие поглаживания превратились в щипки, колкие и острые, больно колющие чрезмерно чувствительную кожу, на которой быстро и надолго оставались синячки. Мозг отрезвел, почувствовав боль. Бай Чжу отпрянул от укуса в плечо, увернулся от поцелуя и вновь твердо встал на ноги, удивленно оглядывая Чжун Ли. Он определенно выглядел точно так же, как в пору их осторожного знакомства, только звучал немного иначе, двигался как-то по-другому, смотрел из самых недр сокровищниц земли своими блестящими от желания глазами. Бай Чжу еще раз пригляделся к его рукам, ищущим тепла, в свете догорающих фитилей напрягая змеиный взгляд, и ужаснулся: едва заметные тени чешуек пролегли на человеческой коже! — На сегодня достаточно! — сказал он и вовремя успел уйти к умывальнику, чтобы по инерции после массажа вымыть руки от остатков масла, и открыть окно, чтобы глотнуть свежего вечернего воздуха. Показалось. Быть не могло, чтобы на здоровом человеке росла чешуя. Тело Чжун Ли не выражало никаких изъянов его здоровья, никаких брешей его иммунитета, так что оставался лишь вариант оптического обмана. В то время, как Бай Чжу приходил в себя, Чжун Ли безмолвно поднялся с софы и обтер места, где масло растереть не успели. Сеанс массажа провели некачественно, не удовлетворив ни единого запроса клиента, и мощная волна гнева переломила нежное обожание. Моракс спешно застегивался, не заботясь о хрупкости ткани и пуговиц на рубашке, быстро набросил на плечи пальто и остановился, яростно и красноречиво пялясь на смущенного Бай Чжу. Он никак не мог насытиться прохладным воздухом и успокоить свое сердцебиение, в страхе потерявшее разумный ритм. Небрежно одевшись, Моракс решился на последнюю надежду воззвать к глубинным чувствам Бай Чжу, надавить его чувствительные местечки, догадываясь, где их можно найти. Не смущаясь и не стыдясь, он оказался за его спиной, и Бай Чжу с ужасом почувствовал, как чрезмерно горячие руки тянутся к нему, а он ничего не может сделать. И вот, теперь он был заложник любовной утехи, страстного каприза, мечтая лишь о свободном вздохе. Сильные руки не обнимали его, только требовательно опоясывали талию, и душили всякую надежду на ясность исхода всего вечера. — Ты меня очень расстроил, но я хочу простить тебя, только поцелуй меня, — у корня языка скопилась отвратительная, вяжущая горечь. Бай Чжу вмиг согнулся, но руки Чжун Ли смогли его удержать от падения. Сумасшествие, которое он должен был уложить в своей голове, не поддавалось никакому разумному объяснению. Бай Чжу пытался не подавиться желанным воздухом, однако, чувствуя по всему телу фантомные прикосновения Моракса, он сходил с ума. Ему казалось, что вместо любимых рук по нему ползли личинки и черви, скользкие от его собственной крови и слюны. Все разом облепило его, даже легкий ветер показался досадливым и приставучим, Бай Чжу захотелось съежиться и раствориться во мгновение. Ничто не могло утешить его от горя и страха, обрушившихся на него единой волной так внезапно, ничто не могло избавить его от напасти, заключившей его больное, изможденное и почти бессильное тело в тиски. — Чжун Ли, ради всего святого, тебе уже пора, — взмолился Бай Чжу, вознеся несчастный взгляд к ночному небу, едва выглядывавшему из окна. Теплое дыхание пощекотало плечо, и стало страшно — то будто дышал не человек, а зверь колоссальных масштабов. Бай Чжу не мог повернуть голову, не мог заглянуть в золотые глаза, потому что боялся, что эти золотые искры его испепелят. Они точно могли это сделать. Называя по имени своего мучителя, Бай Чжу лгал — губы исказились в больной полуулыбке. Он знал, обоженной кожей чувствовал, что это совсем не тот мужчина, которого Бай Чжу впустил в свое сердце. Это не мог быть он. Но лицо было его, и голос, и руки, и одежда, только что-то разнилось, и это что-то вызывало в Бай Чжу приступ кашля, дошедший до тошноты. Сумасшествие въелось в каждую клеточку. Тишина и нетерпеливые вздохи, сравнимые разве что с животным рычанием, изводили Бай Чжу. Каждое мгновение промедления, застрявшее в сильных невольных объятиях, оборачивалось пыткой. Каким-то неведомым образом Бай Чжу понял сразу, что пробовать отталкивать Чжун Ли ни в коем случае нельзя — необходимо было умаслить его словами, уговорить, и от этого гадкие ощущения во сто крат усилились. — Я не могу отпустить тебя, — с чревоугодническим удовольствием прорычал Чжун Ли, его кровь распалилась от сдавленного дыхания Бай Чжу, заключенного в его собственных руках. Кое-где проглядывали золотые чешуйки, подобные монетам моры, подобные мазкам на рассветном небе или же куколкам тутовника, разорванных в клочья на ниточки сияющего шелка. — Дай мне насладиться тобой. Ты такой теплый, почему ты не хочешь меня согреть? Ком в горле Бай Чжу стал явственнее и больше и теперь уже мешал ему не только дышать, но и хрипеть. О том, что Чжун Ли мог так скользко и противно говорить, Бай Чжу не сумел бы придумать даже с высокой температурой. Но явь разбила все его хрупкие мечты о нежных чувствах и растоптала его надежды, грубым словом обругав и его самого, глупого и отчаявшегося. Все самое светлое оставило жалкий угол, где Бай Чжу вот-вот грозили раздробить пару костей. Тьма сгустилась вокруг, и никакие свечи не имели эффекта против ужаса, наступавшего медленно и плавно, словно закономерно, словно все так и должно было получиться. Языки пламени, плененные фитильками, беспомощно глядели на Чжун Ли, не решаясь даже вздрогнуть под неосторожным дуновением ветра. Бай Чжу сглотнул и тотчас пожалел. Жалость вообще заполнила его всего, и прежде всех ему было жальче себя. — Бай Чжу! У госпожи Ма отошли воды! Возникшая из ниоткуда Чан Шэн ничуть не смутилась положению своего испуганного друга. Ни на секунду она не поколебалась, не шевельнулась в сторону и совершенно естественно в силу физиологических особенностей не моргнула. Даже если бы умела — не моргнула. Чжун Ли, к великому ужасу Бай Чжу, тоже продолжал тянуться, обнажая зубы. Предлог придал Бай Чжу сил, и он вырвался из рук Чжун Ли, сам себя не помня. Наскоро сбросив несуществующих личинок и червей с себя, он умчался из хижины и устремился навстречу рождению новой жизни, как к своему спасению. Чан Шэн не сказала ни слова, от того и показалась подозрительно молчаливой, но Бай Чжу, в пристройке собирая необходимые вещи, также хранил молчание. Он знал, что чувствует подруга. Его язык и губы онемели от ужаса — он очень давно не испытывал страха, так что уж и позабыл, какой должна быть реакция. Воспоминания он нечаянно рассыпал, они выскользнули у него из головы, и он был благодарен за то, что его воспаленный разум заняли заботы о роженице вместо кошмаров разбитого любовного благоговения. Моракс остался неподвижен, смотря, как добыча убегает, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах. Его запах все еще кружил голову. Живот Моракса утробно урчал, и не было никакой возможности утихомирить разразившееся внутри бедствие. Голод взял верх, и драконье нутро, движимое им и только им, заставило Чжун Ли воспылать от гнева. Он в беспамятном бешенстве приблизился к газовым занавесям, мельтешившим перед его лицом из-за дыхания ветра, и вгляделся в ночной город. Занавеси дразнили его, гладили по лицу, на котором отражалась лишь голодная жестокость, и Моракс с силой схватился и дернул их на себя. Крепление тут же покосилось, а газовая ткань с треском разорвалась. Жалкие ошметки остались в мужских руках, и нервные пальцы немедленно отбросили некрасивый мусор. Моракс развернулся обратно, к прилавку, на котором были разложены снадобья и лекарства, и снес их со столешницы одним незамысловатым движением. Бутылки свалились на пол, усыпая хижину битым стеклом. Жалобный стон совы почти заглушил звон летящих всюду баночек. Чжун Ли вознес глаза к небу, к луне, робко проглядывающей в окно, и ему стало понятно: он лишь во сне! В очередном кошмаре, который растает случайными слезами под сомкнутыми веками с первыми отголоском рассвета! Реальность не действительна, все в осколках и трещинах, сердце глубоко изранено собственной ненавистью ко всему живому — это все в его болеющем мозге! От злости и жара, сжиравшего его изнутри и лившегося из его глаз золотыми сверкающими проблесками, Чжун Ли закрывал лицо ладонями, заламывал руки и долго стенал, пока его обостренное внимание не заметило тень, мелькнувшую у самого подножия лестницы. Он остановился и затих. Кто-то бродил. Возможно, слушал и пытался подглядеть, что происходит. Моракс тут же опознал кого-то слишком осторожного и наученного, неизвестный сторонился за колоннами и не пытался подойти ближе безопасного. Инстинкты Моракса возбудились вновь. На беспорядок, созданный им с совершенной ясностью действий, и ноющую пустоту стало безразлично в одно мимолетное мгновение. Разбросанные разломанные труды Бай Чжу, собранные когда-то с вниманием и кропотливостью, Чжун Ли бездушно давил туфлями. Теперь Бай Чжу не было — его запах рассеялся, заместо него в нос Чжун Ли ударила морская вонь. Он посмотрел на улицу сквозь прорехи, ставшие больше занавесей, и понял, что необходимо сделать. Урчание в желудке ему угодливо поддакивало. Чжун Ли пригладил растрепавшиеся волосы, снова завязал хвост и надел едва ли не забытые перчатки. В задуманном им предприятии требовалась крайняя педантичность. Он улыбнулся, чувствуя, как картинка в голове обретает целостность благодаря нескольким расплывчатым образам. Конечно, он мог и не помнить, но знал как факт, что все его страдания и раздражения сопровождал этот отвратительный запах. Так пахла вода, но не тот величественное древнее море, с которым Чжун Ли был неразлучен с самых давних времен. Так пахло любое сколько-нибудь глубокое скопление застоявшейся влаги. Так пах холод оголенного лезвия. Так ощущалась острота тетивы, натянутой уверенной рукой. Так пах лишь один человек в городе. Чжун Ли укрылся тенью и спустился по лестнице, приосанился и ушел в противоположную сторону от караулящей его тени. Ни разу он не обернулся пожалеть хижину, которая ощутимо пострадала от его деяний. Он на кратчайший срок позабыл и жалость к себе, и свою болезнь. Это был сон, которым он сумел управлять. И раз так вышло — его управление выйдет самым интересным действом во многовековом застое фальшивой добродетели. Движимый голодом и только голодом, он быстрее вспышек фонариков сделал крюк, чтобы устранить потенциальных зрителей, миллелитов. На сегодняшний ужин он не ждал гостей. Теперь он мог приблизиться к колонне, за которой по-прежнему укрывался силуэт, закутанный в длинное пальто. Крой был мужской, и плечи были широкими — если б это был мужчина, с виду он произвел бы весьма внушительное впечатление, но Моракс лишь презрительно поджал губы и состроил гаденькую усмешку. От красоты на его лице не осталось и следа: лишь дикость первородных физиологических желаний, которую невозможно было утолить без некоторой толики хитрости и обходительности. Он словно сплюнул и выругался, когда прочистил горло и в мгновение приблизился, сделав вид, будто гуляет. — Вам не спится? Луна до того яркая, что и меня она выгнала из дома, — начал он сладким голосом, но за приторностью его лжи так и слышался скрип зубов. Силуэт молчал. Ветер нерешительно трепал подол. — Я все видел, — кратко изложил он чуть грубоватым голосом. — Вам не отвертеться от наказания за все, что вы сделали. Я знал с самого начала, что вы подлец! — Вы можете не притворяться. Я вышел к вам, а вы все играете в кого-то? Так, значит, вы тоже таите подлость? В ответ раздалась пронзительная тишина. — Конечно, — сказал Чжун Ли, чуть погодя, — чем же еще может быть такой низкий шпионаж? Расспрашивать моих друзей, подглядывать за моей жизнью, должно быть, было так скучно… Или напротив? — Я все о вас знаю. Вы — обманщик, лгун и лицемер, и наверняка спутались с агентами Фатуи! Не зря с полгода назад вы таскались с Предвестником! Нетерпение отразилось в глазах Моракса. Он был голоден, и его язык едва ли подчинялся ему, чтобы выдавливать вежливость. Запах застоялой воды проникал в самое нутро, в пустой живот, и от этого есть хотелось еще сильнее. — О, берите выше. — Вы — преступник. На горе Е Лань, которая в нетерпении сорвала с лица высокий воротник, ночью ни один ресторан не работал. Прежде, чем навсегда попрощаться с долиной каменных заветов, она смогла разглядеть молниеносное движение острых когтей и довольный золотой блеск. Холод мгновенно наполнил ее тело через огромную троекратную рану. Моракс с удовольствием наблюдал, как она трепыхалась в надежде призвать его к ответу, устремив в его тело тончайшие водяные стрелы. Их блеск оставался едва заметным в омуте ночной черноты. А Чжун Ли хватило одного жеста, чтобы обрушить на тело Е Лань каменный клинок. Она захрипела. Жизнь в ней должна была теплиться еще несколько секунд. — Взять что-то из этого города — не преступление, моя дорогая. Это мой город. Теперь, когда ужин был подан, Моракс стал довольным и счастливым. Ему наконец снился хороший сон.