Дракон

Воздух вдруг сжался и закончился, но Бай Чжу посчитал это никчемным пустяком. Все в его натуре, все в его существе кричало и ревело, взрывалось и соединялось вновь, пока чужие руки сжимали его до тесноты. Чжун Ли был неумолим и нестерпимо хорош собой. Бай Чжу не сразу понял, что все было предопределено с той самой минуты, как он увидел этого невероятного человека, но тяжелый туман в голове прояснил многие простые вещи. Он бы все равно влюбился в Чжун Ли. Его тропа судьбы так или иначе свернула бы, встала бы на путь, которого так хотелось избежать. Не вышло сбежать, не вышло спрятаться от того, кого послали ему всевышние архонты. С первого взгляда, с первого слова — как угодно, плевать, Бай Чжу все равно мечтал бы оказаться в его объятиях, целовать его лицо и заботиться о его здоровье. Счастье настолько заполнило его рассудок, что едва не повредило тонкую душевную организацию. Он был готов стать частью Чжун Ли, отдаться ему во всех из возможных смыслов, но звуки разговоров сохраняли ту тонкую частичку рациональности, что ограждала от опрометчивых шагов. Только благодаря слабому осознанию того, что за стеной толпа людей, Бай Чжу не позволял себе нырнуть в омут с головой. Ради Чжун Ли можно было рискнуть многим, наверное, даже жизнью — но репутацией никак. Потому что теперь Бай Чжу не оглядывался только на свою сгорбленную, многое повидавшее спину. Теперь ему хотелось прикрыть чужую. Ему хотелось сохранить тепло для другого человека, слушать, как дышит другой, ему хотелось открыться, ему хотелось быть увиденным и услышанным, ему хотелось прикосновений. Желания владели и им, и Чжун Ли. Словно почувствовав сомнение в сердце любимого, желанного человека, Чжун Ли обжегся, потому что ожидал в отклике Бай Чжу ощущать только абсолютную отдачу, такую, какая могла бы стать последней ступенью на пути их полного слияния и душой, и телом. Чжун Ли так не нравилось, что за стеной существовали люди, что хотелось рычать. Рычать, рвать и метать. Метать до тех пор, пока во всем мире не останутся только он и его Бай Чжу. Он мог бы оставить природу и море, ведь они должны оставаться бездушны, ведь они должны быть вечны по каким-то там законам, но если Бай Чжу обратит свой взгляд на что-то лишнее, Чжун Ли без раздумий это уничтожит. В его сердце желания обратились в страшнейший огонь. Он был властелином, сжимая сильными руками талию Бай Чжу, обводя контуры его плеч и бедер, сходя с ума от запредельной близости. Чувства захватили его с головой, с разумом и сердцем, и не осталось ничего, что могло бы сдержать его от глупостей. Он и сам не стремился ухватиться за остатки сознания, за остатки расплывающейся перед глазами реальности, так что все решительно и без сожалений уносилось далеко-далеко. Чжун Ли был счастлив забыться в удушающем мгновении эйфории, словно ему, утопающему в соленом море, распороли грудь, и туда потоком хлынул воздух. То было равно — и не лучше того, что душило его, что мучило его без ножей и веревок. Бай Чжу был его, принадлежал ему, но Чжун Ли все равно казалось, что он ускользает, отдаляется, поэтому насытиться им и его лаской стало первостепенной задачей. Дыхание — уже на втором месте. Чжун Ли потерял себя, не заметив, как прикрытые глаза сверкнули маленькой золотой искрой. Его человеческая нежность, его хрупкая трепетность — все растаяло вместе с сокровенными вздохами, терявшимися меж губ. Острые зубы с удовольствием и неистовой торопливостью вонзились в нежную кожу, и Бай Чжу тут же отпрянул. Укус больно обжег его, открывшегося и подавшегося единым порывом навстречу всем телом своему возлюбленному. — Мне больно! — шепотом воскликнул он. Неординарность ситуации смутила его или проявились змеиные привычки — архонт его знает, только шума он не поднял. Одно сильное движение прервало поцелуй. Чжун Ли выпустил мужчину из объятий, но не из-за недоразумения, не из-за своей ошибки, а лишь из-за неожиданности. Бай Чжу оказался силен и проворен настолько, что смог овладеть собой за долю секунды, смог оправиться и освободиться из хватки своего же всемогущего властелина. Оковы пелены, захватившие его разум и сделавшие движения непосильными, спали в одночасье. Контроль над улыбкой и взглядом возвратился к Бай Чжу. — Моракс милосердный, ты укусил меня аж до крови, — продолжая шептать, раздосадовался он, приложив палец к месту, пылающему болью. Красный цвет заполнил трещинки его губ, как будто рот Бай Чжу был налитым румяностью цветком, и от этого стал еще привлекательнее для Чжун Ли. Милосердие оставило Моракса. Желания в его сердце неумолимо разгорались в пожар, выходя из-под всякого контроля. Ему ужасно хотелось смять бедра Бай Чжу в руках и снова поцеловать его, снова укусить его, пожрать его, оторвать от него несколько кусков и с неистовым, нескончаемым удовольствием пережевать теплое, влажное мясо. Только пульсирующее жадное «хочу» заставляло его пялиться на лекаря, который пытался стереть кровь с лица и пальцев, чтобы никто ничего не заметил и не заподозрил. Чжун Ли отметил, что это никак ему не поможет, потому что весь он выглядит как натурщик для весенних снов — растрепан, одежда задрана, чтобы обнажить белую кожу, губы опухли и раскраснелись. Не желать его сейчас было бы преступлением, не попытаться завладеть им всецело значило бы быть грешником. Горячее, грубое и настойчивое желание захватило его. Даже челюсть зашевелилась против его затуманенной, слабой воли. Очаровательные детали внешности Бай Чжу потеряли свою важность. Он стал в глазах Чжун Ли единой мишенью, сияющей и мерцающей в полутьме процедурной для него одного. Его запах одурманивал так, что голова у Чжун Ли кружилась волчком. Что-то в самой глубине разгоряченного нутра мурлыкало, и то мурлыканье поднималось к горлу настоящим рычанием. Чжун Ли потянул руки вновь, решив не останавливаться и захватить в цепкое объятие своего возлюбленного, но застыл, словно окаменев и позабыв все слова, вертевшиеся на языке. То были слова повелительные, слова приказные, слова громкие, какие звучали в пору диких необузданных времен. К большому счастью, они остались в небытии, невысказанные и неозвученные, спрятанные в голове Чжун Ли подальше. Смятение сделалось его спасением — забеспокоившись и засуетившись, Чжун Ли скрасил свое незавидное положение на самые краткие доли. Бай Чжу больше ничего не сказал, не просил, не умолял, даже рукой не взмахнул. Ему стоило лишь раз посмотреть, чтобы золотая проказа в глазах Чжун Ли истлела и испарилась. Горячий воздух понемногу испарился и рассеялся, и Бай Чжу смог позволить себе краткий вздох, пробравший его аж до самой души. От вкрадчивой нежности обоюдных любовных ласк не осталось ни призрачного касания, ни многозначительных взглядов. Осталась лишь кровь, растертая меж пальцев в попытках сокрыть все содеянное. Осторожность, которую Бай Чжу приобрел от змей, возопила, чтобы Бай Чжу вернулся к людям, которые требовали его присутствия. Но вид Чжун Ли был такой жалкий, такой изможденный, словно в поцелуе и случайном укусе он утратил все жизненные силы. Рычание, смутное и глухое, застыло и замолкло. Чжун Ли подавил в себе что-то, слыша, как недовольная толпа готовится разорвать сама себя на кусочки. Слабый отголосок мысли «ну и пусть» пронесся по его возбужденному мозгу, как бриз над морем, и испарился так же быстро, как появился. Мужчина, которого Бай Чжу впустил в свое сердце, не сожалел о несдержанности. Он сожалел о том, что проголодался. — Мне нужно к пациентам, — собравши последние силы и волю в единую фразу, Бай Чжу отчеканил ее, словно заучив. Далось с трудом, но все-таки далось. — Прости, — Чжун Ли повернулся на звук его голоса, и на его лице появилось смешанное выражение недоумения и удивления. Секундное замешательство из спасения обернулось проклятием и катастрофой — Бай Чжу ускользал, а Чжун Ли терялся, не понимая, что же предпринять: ему хотелось схватить его за руку, поцеловать пальцы, ему хотелось исправить то, что могло нанести оскорбление Бай Чжу, ему хотелось искоренить любое препятствие на пути друг к другу. Доселе никогда еще такая страшная душевная жажда причинить кому-нибудь искреннюю любовь не была так отчетлива и явственна. Слова нашлись сами. Осторожные, полные надежды. Робкие, но твердые в добром намерении. — Я могу увидеть тебя вечером? — Ночью, — бросил Бай Чжу ненароком, поправляя одежду. — Я задержусь в аптеке во всяком случае. — Я должен принести более убедительные извинения, и нам, наверное, нужно остыть после случившегося… Чжун Ли вовремя прикусил язык. Остыть им нужно было после того поцелуя, который обоим нанес столько же вреда, сколько наслаждения. Отрицание усугубило бы ситуацию. Чжун Ли просто знал, что несмотря на оплошности, им совершенные, Бай Чжу прощает его хотя бы потому, что ему понравилось. Хотя бы до укуса, хотя бы до опасных инициативных поползновений — ему понравилось, просто все пошло не по тому сценарию. Виноватых не искали, не устроили скандала, над причинами подумают позже. Чжун Ли, по крайней мере, таил слабую надежду на это, пока Бай Чжу прятал чуть обнажившееся плечо. — А что-то случилось, многоуважаемый господин? Мы лишь искали необходимое вам снадобье и не нашли, так что я прошу заглянуть вас позже. Снадобье будет готово. О счастье! Как мало влюбленному человеку необходимо, чтобы почувствовать себя божеством! Чжун Ли поймал руку Бай Чжу и на прощание все же запечатлел на его запястье легкий поцелуй. Поцелую великодушно позволили свершиться, и Чжун Ли вышел из душной комнатки, снедаемый множеством бушующих чувств. Толпа затихла, стоило Бай Чжу появиться и объявить о своей готовности помочь каждому пришедшему. На исчезновение уважаемого господина, у которого от потрясения неестественно раскраснелось лицо, не обратили внимания и взглядов. *** — Господин Чжун Ли! Бред и действительность смешались воедино с дневным зноем, воцарившимся в своем месте, стоило лишь солнцу замереть в зените. Чжун Ли шагал твердо, без угрозы потерять сознание и память. Однако же то и дело он врезался в случайных прохожих, слегка задевал их плечом. Стоило же тем прохожим и отдать ему должное — он тут же приносил извинения и исчезал, чтобы не досаждать жалким видом тем, кому уже успел слегка навредить. Путь его пролегал где угодно и куда угодно, одна его функция заключалась в том, чтобы отвести Чжун Ли от аптеки и довести куда-нибудь, где можно было перекусить. От голода у Чжун Ли голова болела, а живот скрутило спазмом. Он не замечал ничего и никого, разумеется, кроме тех, кого случайно толкал. И то, что он тут же ловил себя на грубости, составляло не его заслугу: что-то иное, что-то стороннее от его измученной души влекло его и позволяло шагать. Оклик оставался незамеченным, поэтому за ним, чуть погодя, последовал новый. Голос наполнился робостью и нерешительностью, а еще — стойким, уверенным желанием добиться внимания Чжун Ли, но он шел дальше к торговому ряду. Сейчас ему хотелось недостойно спрятаться у себя или на работе и пожевать что-нибудь, что угодно, и жевать до тех пор, пока не устанет рот. — Господин Чжун Ли! — толпа скрыла человека, что так упорно добивался внимания, и Чжун Ли, кажется, первый раз порадовался умению людей создавать непроходимые скопления. Теперь оно принесло ему не страдание, а пользу. Чжун Ли быстро юркнул меж спинами двух мужчин, свернул за женщиной с большим свертком в руках и пропустил ее, чтобы его скрыли остальные люди. В его голове вертелись две примитивные мечты: оторваться от преследования и набить желудок чем-нибудь. — Господин Чжун Ли! — женский голос дрогнул, словно встретив препятствие, и кто-то позади Чжун Ли едва не рухнул на растерзание текучей взад-вперед толпе. Помутнение на секунду развеялось, Чжун Ли остановился и увидел то, от чего ему стало в высшей степени совестно. Во-первых, за ним так отчаянно гналась бедная Гань Юй, которую беготня выбила из душевных сил. Во-вторых, ей уже помогали встать с земли, а она отнекивалась и поспешно отказывалась от предложений сопровождения. Чжун Ли, не раздумывая уже более ни мгновения, подлетел к ней и на одном дыхании спросил, не толкнул ли ее кто. Гань Юй неловко потупила взгляд и покачала головой. Тогда он помог ей встать на ноги и, подхватив пальцами под локоток, повел ее прочь от толпы, которая в очередной раз проявила свою способность вредительствовать. — Извините, я вас звала… — Ты извиняешься за то, что тебя кто-то толкнул? — Все было не так, я споткнулась сама, а добрые люди помогли. Ничего страшного. У меня ничего не болит, спасибо за вашу заботу. Чжун Ли с сожалением посмотрел на существо, раскаивающееся за свою неловкость и этим порождающее неловкость вдвое ощутимее и больше. Он мягко улыбнулся, чтобы Гань Юй помолчала и позволила говорить старшему, но улыбка далась с большим трудом. Хоть вставляй тонкие медицинские иглы в щеки и двигай губы ими — и то было бы проще. Место для отдыха нашлось так быстро, что Чжун Ли возрадовался и даже воскликнул «отлично!», делая вид, будто он в хорошем расположении духа. Истинным его настроением нельзя было описать ни одного человеческое чувство, кроме физической нужды, — голода. Милая привычка Гань Юй сглаживать любые углы затуманила ей взор, и она приняла неприветливый настрой Чжун Ли за отеческую строгость. — Забавно получилось, что я хотела узнать о вашем самочувствии, а вы теперь печетесь о моем, — она спрятала смешок в кулак, чтобы не показаться глупой, и ее причуда рассеялась в воздухе. Стало даже легче дышать. Чжун Ли вобрал в легкие ненавязчивую прохладу, разливающуюся от Гань Юй, и медленно выдохнул скопившееся раздражение. Но с порывом тошноты его глаза вспыхнули, и он воспрял активностью духа. — Я в порядке, дорогая. Все намного лучше, чем ты придумала себе. Ведь придумала, да? Не теряй надежды на мой иммунитет. Все хорошо. Пройдешься со мной? Отобедаем вместе. Не дожидаясь ответа или намека на согласие, на готовность поспешить навстречу ароматам еды, Чжун Ли повел Гань Юй с собой к первому ресторану, который пришелся ему на ум в критическую минуту голода. Его живот заурчал так громко, что это услышала Гань Юй, и неловкость ее положения заставила ее самую малость смутиться. На языке у нее вертелся вопрос, на который не нашлось времени. Она едва поспевала за Чжун Ли, стараясь снова не споткнуться ненароком. Беспокойство и напряжение росли, набирали интенсивность ровно так же, как Чжун Ли прибавлял шагу, петляя к главной площади окольными путями. Его странные действия прояснились для Гань Юй не сразу — он просто не хотел сталкиваться с людьми. Интерпретация пришла на ум обнадеживающая, и Гань Юй подумала, что он просто не хочет подвергать ее опасности столпотворений. На деле же Чжун Ли почти забыл о том, что вел Гань Юй под локоть, сцепив пальцы на нежной девичей коже. Он готов был бросить ее одну в любую секунду, но что-то автоматичное, что-то механическое, никак не чувственное, что-то странное и почти злое, ушедшее в доказательство твердых принципов, не давало ему этого сделать. Чжун Ли продолжал тянуть ее с собой, не сильно сопротивляющуюся человеку, пользующимся ее беспредельным уважением, но и не сильно поспевающую за его темпом. Кроме прочего, он не удосужился поинтересоваться, не занята ли она, не затруднительно ли ей составить компанию старому другу — в общем, Чжун Ли пренебрег всеми формальностями и любезностями, которые обычно использовал, чтобы Гань Юй преодолела свою стесненность в вопросах совместного времяпрепровождения. Это показалось странным, а легкое чувство недопонимания выросло до оскорбления, которое Гань Юй так и не решилась озвучить. Они резко остановились у «Трех чашек», стоило Гань Юй подумать о своем первом неприятном опыте общения с добрым, великодушным Чжун Ли, сменившим личину бытия не так уж и давно. Перемены случились, но для нее оставалось неясным, когда и какие: еще с неделю назад Чжун Ли был тем, кем его выковал тысячелетний срок правления природой и человечеством. Выловив момент, чтобы перевести дыхание, Гань Юй выпалила: — Простите, но я вспомнила, что меня ждут по важному делу… Извините, я не могу с вами провести обеденное время. — Ты постоянно работаешь, дорогая, а толку никакого. Сколь тебе ни говори — все равно понимаешь изредка, — спокойным голосом, словно скороговорку, он отчеканил, совершенно уверенный в справедливости своих суждений. — Коли не хотела обедать со мной, могла не тратить мое время попусту и не идти за мной через весь город. Ласковый тон, замаскированный под заботу, больно резанул прямо по открытому сердцу. Гань Юй потеряла дар речи и не заметила, как с ее локтя исчезла хватка, причинившая ей ощутимую боль. Горькая досада застряла в горле, и она, не вымолвив больше ни слова, кратко поклонилась Чжун Ли и ушла. Он не ответил ей вежливостью, только пожал плечами и прошел на веранду, чтобы выбрать место и сделать заказ. «Понимаешь изредка» — затряслось, загудело в голове, отдавалось в голове Гань Юй с каждым шагом. Звонкий гул города слился в одну какофонию, на фоне которой раскатывался, как страшный гром, голос дорогого друга, нанесший непоправимую горечь ее чувствительной душе. На ум не сразу пришло, что у Чжун Ли от болезни могло случиться помутнение рассудка, потому что даже в торопливости и полубеге Гань Юй пристально смотрела на его лицо и не нашла на нем никаких признаков недомогания или слабоумия. Разве что глаза его блестели ярче обычного — так то было не столь удивительно, сколь перемена его манер и обращений. Грубость, едва сдерживамая, исходила из всего его статного образа, словно дикость могучих и древних эпох пробралась во все его существо и заместила собою его хрупкое, человеческое естество. Всхлип не давал вздохнуть, но она стойко выдержала желание предаться изнуряющему плачу, заставила себя закрыть глубоко в сердце эти слова. Плакать ей совсем не хотелось, она была выше и сильнее слез, просто они сами рвались наружу. Прокрутившись в измученной голове примерно с сотню раз, слова Чжун Ли заиграли новым смыслом — возможно, в чем-то он и был прав, а от этого сделалось на душе еще хуже. Она в частности была виновата — она солгала о занятости, чтобы избежать беседы. В Гань Юй что-то надломилось. Она едва ли не убегала от ресторанчика, надеясь унести с собой секунду позора и унижения. Каблучки быстро-быстро стучали о мостовую, а люди расступались и пропускали Гань Юй, полагая, что она спешит по какому-нибудь делу государственной важности. Одна только леди не отошла в сторону и как будто нарочно позволила Гань Юй врезаться в себя, при этом устояв на ногах и заботливо приобняв бедняжку. — Ты плачешь? Гань Юй от растерянности не нашлась с ответом и уткнулась в теплые руки, готовые ее приласкать. От милой девушки пахло дыханием моря. Такой можно было бы доверить все секреты, ведь ее грудь вздымалась и опускалась ровно так же, как пылало живостью и энергией одна волна за другой — целыми днями, без отпусков и выходных. Ну, или почти все секреты — практически-то все, но исключая те дела, которые касались господина Чжун Ли, что бы с ним ни произошло, какую бы перемену в отношении к милой Гань Юй он ни испытал. Может быть, вместе с человеческим сердцем Чжун Ли стал больше любить себе подобных и потерял расположение к древним адептам, старающимся лишь подражать людям и богам одновременно. А может, ему просто никогда и не нравилась Гань Юй, может, он просто сдерживал свое недовольство целую вечность, и с новой личиной проявились и новые повадки… От многообразия вариантов Гань Юй стало нехорошо — мир вокруг закружился, потому что так не должно было быть. Чжун Ли не мог говорить с ней в таком тоне, не мог сказать ей таких слов даже с самой острой необходимостью. Онемение от первой реакции — шока — понемногу спало с ее сознания, и она поглядела в глаза той, что трепетно и участливо гладила ее волосы, не задевая рожек. — Извини, мне просто вдруг стало грустно, — Гань Юй плохо врала, и лучше всего это знали самые прославленные лгуны в городе, проникшиеся уважением к честности, что текла у нее в крови вместе с капелькой божественности. Глаза ее излишне блестели. — Ты уверена? Хочешь пройти со мной? Я хочу помочь. Расскажешь мне, кто тебя обидел? Губы Гань Юй плотно сжались, побелев от напряжения. Она так не хотела опорочить чести Чжун Ли, что дала себе клятву, желая скорее умереть, чем отплатить злом на недоразумение — так она обозначила для себя резкость старого друга, чтобы не расплакаться. Настоящие имена вещей и реальное положение дел слишком ранили ее. — Если тебе просто грустно, может, чай немного развеселит тебя? Госпожа Янь Фэй с мадам Пин как раз сейчас на той летней террасе. Я уверена, они будут нам рады. Гань Юй со страхом посмотрела туда, где приготовляли место для чаепития два подвижных силуэта. Что-то подсказывало ей, что в присутствии этих людей она точно нарушит свою клятву и проговорится о том, что случилось. — Нет. Я пройдусь по побережью, и все будет хорошо, — она отмахнулась, все еще будучи во власти чужого объятия. — Тебе понадобится моя компания? Я, знаешь ли, обожаю побережье, — глаз бога игриво сверкнул, словно заслышав о любимых местах. Гань Юй это позабавило, и маленькая шалость вывела ее из состояния абсолютного шока. — Е Лань, я не могу не принять твое любезное предложение. Пойдем со мною, пожалуйста. И Е Лань согласилась, сдерживая рвущиеся настойчивые вопросы. *** Случаю встречи с Гань Юй Моракс не придал никакого значения — она исчезла из его памяти тут же, стоило только ей пропасть из виду. Даже звук ее быстрых шагов не задержался в его голове. Его занимало лишь здание ресторана, откуда доносились невероятно привлекательные мясные ароматы. Чжун Ли пальцем промокнул чуть влажный уголок рта, восходя на веранду. Заняв место, он бегло пробежался глазами по предложенному меню и, почти не думая, заказал мясо «Тяньшу». Ожидание едва не уничтожило в нем способность дышать и разговаривать — голод возымел над ним силу большую, чем он мог держать в своем новом, простом теле. Как только блюдо принесли, Чжун Ли с нерасторопностью и неосторожностью набросился на него. И вряд ли то можно было назвать обедом — то было просто поглощение, пожирание. В мгновение ока лучшие кусочки мяса были уничтожены подчистую. Служка, поднесший Чжун Ли еду и вынужденный через полминуты забрать пустую тарелку, остался в глубоком недоумении и даже сперва заподозрил гостя в том, что он выбросил еду. После ужина Чжун Ли чинно обтер лицо салфеткой и замешкался, потому что до ночи оставалось не так много времени, а ему хотелось прогуляться перед тем, как идти в аптеку. Что-то должно было случиться — в нем все ликовало и томилось от ожидания, так что сидеть на месте стало никак невозможно. Людей на веранде и внутри ресторана значительно прибавилось — и приходили новые гости. Служки оставались быстрыми и внимательными ко всем, и Чжун Ли решил помочь им в какой-то мере. Он ушел, совершенно забыв заплатить. Вернее было то, что он помнил об оплате, однако не захотел утруждать работников пересчитывать деньги в таком обилии гостей. Служки и правда не заметили ничего, убирая стол. Посчитали это заминкой и решили, что такой честный и надежный господин уже оставил деньги другому ответственному человеку, а потому и не стали даже спрашивать об этом. Природа изобиловала духотой. Избыток тепла привел к тому, что даже вечером, в пору прохлады, все еще было тяжело дышать. Чжун Ли это более не трогало, как и прочие мелочи окружающего мира. Он, правда, что-то там припомнил про выроненный воздушный змей, но тут же выбросил это из головы. Пустяк, недостойный и секунды времени Моракса, не волновал его ровно так же, как все красоты вечерней гавани потеряли все краски. Теперь Мораксу было безразлично на аккуратность, с которой закатное солнце мягко красило в оттенки небо; теперь ему было наплевать на то, как море свистело и пенилось у прибрежных камней, возвещая о возвращении Жемчужного парома. Безусловно, что Чжун Ли смотрел на небо, но безучастно, с одной лишь целью — отследить время, когда вечер станет ночью, чтобы направиться к Бай Чжу. От мысли, что скоро он увидит его снова, приятно скручивало внутренности в буквальном смысле, так, что казалось, будто под ребрами что-то копошилось. В голове ни одной более мысли не осталось — ни о других людях, ни о других временах, ни о других делах. Работа? Работа ничего не значила, ведь там не было Бай Чжу. Он не являлся туда с тех пор, как его поразил мучительный приступ, и даже не собирался этого делать. Мораксу хотелось праздного, более легкого времяпрепровождения, чтобы все было без обременения рутиной и пережитком трудоголизмов. Нездоровое, почти одержимое обожание Бай Чжу входило в то, что радовало Чжун Ли, поэтому он позволял лекарю задержаться в своей голове, позволял ему быть хозяином своего сердца со всей готовностью распахнуть для него и душу, и объятия. Ночные сумерки слишком медленно спускались на землю. *** — К вам можно, доктор? Свет не горел из окон аптеки, но Бай Чжу сидел за прилавком с огоньком маленькой свечи и заполнял бланки для заказов, сверяясь с записной книжкой. Чжун Ли застал его сгорбленным за столом и клюющим носом и все равно нашел это в какой-то степени очаровательным. Бай Чжу ничего даже делать не нужно было, чтобы Чжун Ли потерял любую способность к сопротивлению. — Входите, — с улыбкой послышалось из глубины, и Моракс вошел. Змеи нигде не было видно. Это несказанно порадовало. Чжун Ли сделал несколько шагов и остановился у самого прилавка, приняв вид заинтересованного покупателя. Губы Бай Чжу интересовали его чрезвычайно, гораздо сильнее, чем что-либо во времени или пространстве. — Господин, продаете ли вы эликсир бессмертия? — выпалил Чжун Ли наугад, не поднимая глаз от накрытых брезентом витрин. — Вам не по карману оплатить его изготовление. Даже Воле Небес придется нелегко это сделать, — не отрываясь от записей, буркнул Бай Чжу. — Тогда, может быть, у вас есть эликсир, чтобы влюбить человека? Бай Чжу прекратил писать и медленно поднял голову, не говоря ни слова. Молча, словно онемев, он поднялся и прошел в процедурную, зажег там светильник и жестом пригласил Чжун Ли. Было тесно, но уже не так удушающе, как днем. — Вы несете вздор, господин Чжун Ли. Разве кому-то под силу заставить любить? Это определенно антинаучная глупость. Вы лучше не говорите это, а раздевайтесь. У нас с вами сеанс массажа. Чжун Ли не сразу понял смысл слов, которые Бай Чжу произнес с тягучим наслаждением. От флиртующего тона его голоса по телу разлилось тепло. Замешательство помешало Чжун Ли тут же стянуть с себя пальто, и Бай Чжу помог ему улыбкой, в которой скрывалось и коварное заигрывание, и добродушная настойчивость. Отказывать такому Бай Чжу никто бы не смог — и божество не смогло. Чжун Ли повиновался и улегся на кушетку.