Дракон

Следующий день неминуемо наступил. Чжун Ли этого не желал. Он до последнего оттягивал кусочки от единого ночного полотна, уже готовился зубами выгрызать лишний час до рассвета, лишь бы еще хоть минутку побыть с Бай Чжу, которого уже заботливо и предусмотрительно укрыл от холода своим пальто и увел с морского берега. Бай Чжу был рад сбежать с ним, ничего никому не сказав, потому что на губах у него горело множество неозвученных, почти проглоченных слов. Они гуляли ночью, как молодые и влюбленные юнцы, скрываясь от случайных бодрствующих близ природных укромных уголков. Они сторонились цивилизации, как самые первые люди на земле. Чжун Ли просто не мог выпустить руку Бай Чжу из своей руки, но несколько раз спросил, не нужно ли отдать перчатки, чтобы стало потеплее. Азарт разогрел Бай Чжу изнутри, поэтому он отказался, хотя ему и мечталось увидеть оголенные запястья Чжун Ли, коснуться теплых пальцев. Показалось, что целая жизненная тропа со всеми ее извилинами и препятствиями вела его именно к этой ночи, именно к этому мгновению. Показалось даже, что болезнь сбавила свои губительные обороты, чтобы Бай Чжу дожил до заветных часов хрупкой летней ночи, которую неминуемо разбил дребезжащий на востоке рассвет. Когда это произошло, Чжун Ли и Бай Чжу стояли у входа в город. Проведя всю ночь вне стен гавани, они только гуляли и позволяли себе минимум прикосновений, словно свежий ветер выбил из их голов неловкое воспоминание о поцелуе. Чжун Ли не заговаривал первый, Бай Чжу не решался настаивать, но и без долгих разговоров о чувствах они были счастливы просто насладиться прогулкой. Чжун Ли посетила секундная мысль, которая упорхнула так же быстро, как и появилась, и он понял, каково же жить единственным настоящим мгновением — его ноги промокли от ночной росы, прическа растрепалась, но он даже не тянулся поправлять свой внешний вид, потому что один Бай Чжу, окутанный очарованием и красотой, занимал его внимание. Так, верно, жило множество людей. И Чжун Ли, возможно, окончательно принял свою новую форму существования. — Право, наша сегодняшняя выходка нам совсем не по возрасту, — пробормотал Бай Чжу, но Чжун Ли не нашелся с ответом. Ничего страшного и ужасного они не сотворили, а в масштабах тех, с какими был знаком Чжун Ли, ночная прогулка и вовсе ничего не значила. Но масштабы с потерей сердца бога понемногу умерились и стали уже, соединившись на одном только родном городе. Душой Чжун Ли снова стоял на заре мироздания. Даже рассвет из миллиона утренних явлений был особенным, как будто самым-самым первым. — Я хочу проводить тебя до дома, — сказал он громко, как привык за тысячи лет властвования, и не оставил Бай Чжу времени на отказы и пререкания. Бай Чжу даже не думал отказываться, только уточнил, что проводить его нужно до хижины Бубу. Они оставили природные красоты, чтобы вновь войти в гавань. На плечах Бай Чжу все еще висел тяжелый плащ, который он попеременно поправлял и натягивал поплотнее. Глаза слипались и болели, а уголки рта уже щипало от постоянных зевков. Бай Чжу имел привычку блюсти режим сна и питания, а в его размеренный жизненный цикл просто взял и ворвался наглый консультант-конкурент, перевернул вверх дном все упокоенные мысли, взбаламутил омут души, развеял всяческие сомнения робкими, нежными прикосновениями. И даже Бай Чжу, злопамятный, как самая ядовитая гадюка, решил его простить. Вновь и вновь погружаясь в свои размышления, он упускал момент, когда чужой плащ норовил соскользнуть с плеча, но Чжун Ли, уловив это, вовремя приходил на помощь и поправлял накидку. Маленький жест, но он сумел затронуть Бай Чжу за сердце, коснуться чего-то сокровенного. Будь он моложе, это было бы объяснимо пылкостью возраста, но теперь… Должно быть, это проявилось что-то более серьезное, чем обыкновенные подростковые шалости. — Я могу попросить о встрече завтра? Или послезавтра? — осторожно спросил Чжун Ли, когда они оба остановились у подножья лестницы аптеки. Бай Чжу подумал, пока стягивал с себя плащ, а потом кратко кивнул и затрепетал от желания погладить Чжун Ли по щеке. Теперь, когда меж ними поубавилось неловкости, он чувствовал, что ему просто необходимо это сделать. И рука, казалось бы, уже чуть поднялась к лицу Чжун Ли, но его щеки так и не коснулась. Чжун Ли не заметил нежного порыва и не понял, что случилось, но остался стоять, поглядывая вслед уходящему Бай Чжу. Его сердце за вечер уже совершило несколько кульбитов, так что теперь все в нем пребывало в странном, даже апатичном упокоении, будто он устал испытывать сильные эмоции, будто он растратил на это все силы. Когда Бай Чжу скрылся за дверью своего дома, Чжун Ли осталось лишь натянуть свой плащ, в котором не осталось ни капельки чужого тепла, и побрести к себе. Усталость накатила с первым шагом единой, плотной волной. Волна поразила дыхательные пути и заткнула нос, сделала веки невыразимо тяжелыми. Чжун Ли в беспамятстве дошел до дома и рухнул в кровать, не потрудившись раздеться или хотя бы распустить волосы. Он не обратил никакого внимания на утренние красоты природы, не подметил оттенок неба, украшенного редкими солнечными лучами, все смазалось перед глазами в единое мелькающее и дергающееся пятно. Никогда еще он не чувствовал груз тяжб человеческого бытия так остро, как в те ужасные мгновения, когда устраивался поудобнее в кровати. И пока он сам пытался уснуть, просыпался его город, а рассвет проникал в окно. Жизнь начиналась со стука чужих открывающихся окон, звона посуды, приветствий и добрых пожеланий. Чжун Ли усилием воли заставил себя закрыть глаза и сосредоточиться на том, что произошло совсем недавно, вспомнить отрадные мгновения, насытиться ими, чтобы обрести умиротворение. Покой настиг его. Однако ж за ним не последовало ничего иного, что обычно сопутствовало в сознании уставшего человека. Чжун Ли долго лежал с закрытыми глазами и ловил себя каждый раз на грани сна и бодрствования. Ощущение расслабленных мышц и разомлевшего разума как будто приняло материальную форму и нависло над его лицом, а задышало так, что лоб покрылся испариной. Чжун Ли менял позы и положение тела, но результат все равно оставался прежним. В мгновение, когда ему совсем надоело вертеться, он распахнул глаза, злой и уже весь красный, но не увидел комнату, а увидел глаза. Сверкающие и золотые, как самые первые монеты моры, отчеканенные из драконьей чешуи. Бездушные и совершенные, как взоры самых старых и мудрых богов. Такие чужие и до ужаса знакомые. Его собственные глаза. Они смотрели непрерывно, и не было ничего, кроме них. Чжун Ли не ощущал своего тела, своей одежды и своего дыхания. Все, должно быть, отобрали эти самые глаза. Строгий взгляд, казалось, проник внутрь всего существа, материального и духовного, и пронзил Чжун Ли всюду, располосовал его, пометил и заклеймил. Чжун Ли стал совершенно открытым пред этим взглядом, бессильный и замученный. Вряд ли он вообще существовал в эти секунды, пока глаза смотрели в него и расщепляли на простые составные, вряд ли он дышал. Глаза сверкали и искрились, переливались, хотя нигде не было ни намека на какой-либо свет. Они светились откуда-то изнутри, если у них, отделенных от всего остального лица, вообще существовало нутро. Чжун Ли постарался подумать о чем-то стороннем, но не смог. И напугаться этому страшному открытию тоже не сумел. У него не было ничего, кроме глаз, да и его самого, наверное, не было… Он не мог даже попросить помощи — голос тоже осип. Сплошная чернота, окружившая два больших золотых глаза, пожрала Чжун Ли и все, что у него было. И только запоздало осознав истину, Чжун Ли проснулся, словно проглотил горькую действенную пилюлю. У кромки моря догорал закат. Кусок не лез Чжун Ли в горло. И родниковая вода, впрочем, тоже. Хотя пить и есть хотелось. И рука тянулась к маньтоу. Но что-то было не так. И оно не давало никакого покоя. Что-то застряло в глотке. Как игла или заноза. Все вокруг стало другим. Непривычным, как будто даже незнакомым. Чжун Ли смотрел на обстановку своего дома — но не узнавал. Да и он сам, смотрящий из зеркала, был прежним, но принимался за себя едва-едва. То ли складка на пальто, то ли прическа растрепалась. Что-то перемололо все вокруг на маленькие кусочки, которые никак не собирались в единую картинку. И только глаза, сверкающие в кромешной тьме без единой свечи, были до боли родными. До боли в голове и шее. Неприятный импульс прошелся по позвоночнику до самого черепа, и даже это оказалось более знакомым, чем все остальное, его окружавшее. Словно игла вошла в голову и крепкой, почти стальной ниткой попыталась сшить все мысли и чувства воедино, чтобы Чжун Ли пришел в себя. В висках отдались удары сердца, игла вошла еще глубже в мозг, и Чжун Ли в беспамятстве пришлось рыскать по столу и тумбочкам, чтобы найти мешочек с травяными пилюлями. Странно, что он не сразу их отыскал, потому что просто не смог вспомнить, куда убрал. В мешочке оставалась еще пара штук, и Чжун Ли не стал мелочиться — развел обе в воде и залпом выпил. Боль отступила далеко не сразу и не бесследно. Отголоски мучительных ощущений, от которых все человеческое естество выворачивалось наружу, терзали его еще с час. Утирая рукой остатки горького лекарства с губ, Чжун Ли снова неосторожно посмотрел на себя. После бессонной ночи под глазами пролегли темные синяки, чрезмерная бледность лица его совсем не красила. Ему стало так жаль самого себя, что сердце защемило от тоски. И он снова упал в кровать, чтобы забыться в чуткой, больной дреме. Даже во сне ему все еще до дрожи в руках хотелось закрыться еще плотнее, укутаться в одеяло еще теплее, чтобы никто в мире его никогда не нашел и не позвал по имени; чтобы не было необходимости больше открывать глаза и подниматься с теплой перины; чтобы мир позабыл его и похоронил в своих недрах, наградив самой малостью — вечным, мертвым покоем. Огонь горел во всем теле, и самое страшное, что тело сгорало. Ощущение реальности держало Чжун Ли на плаву в самом безумном его бреду, тонкая нить истончалась и растягивалась. Тяжело дыша, он почувствовал, как сквозь его сжатые зубы вдруг потекла прохладная вода, чтобы смочить охрипшее от жара горло. Стало легче дышать. — Вы меня слышите? Одно смазанное пятно. Или же много ярких, пляшущих пятен — толком не понять. Чжун Ли даже не силился открыть глаза, потому что малая капелька страха заставляла все тело дрожать от ужаса: а вдруг опять вместо комнаты он увидит два солнца, чей жар выжжет его дотла? К сухим губам вновь поднесли пиалу с питьем, и Чжун Ли, даже находясь в беспамятстве, с превеликой тягой к жизни позволил себе сделать глоток. Может, его опаивали вкуснейшим ядом, может, и вовсе не было никого рядом, и все ему только видилось в предсмертном кошмаре. И все же иного варианта, кроме как подчиниться заботливому порыву неизвестного, не оставалось. Чжун Ли с готовностью и жадностью пил и пил, пока пустую пиалу не убрали от его лица. Затылком он почувствовал мягкость подушки. Мертвенно холодные пальцы сжали простынь и расслабились. Болело все и везде, будто Чжун Ли, отвлекаясь разумом на странные золотые глаза, не заметил, как банда головорезов изувечила все его тело и оставила умирать. Время текло медленно и явно мимо Чжун Ли. С каждой секундой его боль то затихала, то набирала силу, а для его дремлющего рассудка все было одно и протекало одновременно. Сознание держалось на волоске, на тонкой, почти что прозрачной ниточке, но этого хватало, чтобы бояться, чтобы дрожать и держать глаза закрытыми. Чжун Ли находил в себе силы ворочаться с бока на бок, и каждый раз на его ногах терпеливо поправляли одеяло. Пока он проваливался в бездну и пытался выбраться из нее, тщетно и так старательно карабкался по задворкам своего собственного воспаленного рассудка, кто-то взбивал его подушки, промокал лоб от холодного пота и поил горькими лекарствами. Где-то трещали птицы, галдели люди. Тьма бездны приглашающе расступалась перед Чжун Ли, чтобы он поглубже в ней увяз. И он с готовностью и почти детской наивностью велся на все уловки: шел туда, откуда видел свет, при этом же боясь снова почувствовать на себе взгляд золотых глаз. Чернота вокруг него сужалась, и Чжун Ли уже готов был принять свою незавидную участь, но его спасло пробуждение. Мягкое касание и прохлада на губах заставили возлюбить жизнь за единое мгновение. Захотелось пить до боли в глотке, и он припал губами к пиале. — Хорошо, что ты здесь, — прозвучало над самым ухом, словно в дурмане. Чей-то вздох облегчения вернул Чжун Ли кое-какое слабое сознание себя и реальности. Девичий голос о чем-то тихонько шептал совсем рядом, кто-то хрипло ему вторил и отвечал. Холод больше не кусал щиколотки, лишь ненавязчиво гладил по щекам и приводил в порядок дыхание. Чжун Ли набрался смелости, перестав ворочаться, и разлепил глаза. Не было никаких кошмаров, только его маленькая спальня, хранившая сумрак глубокой ночи и крохотный огонек свечи. На столе росой поблескивала зачарованная сесилия и источала тонкий аромат. На туалетном столике рядком стояли флаконы. Все было как всегда, не сдвинуто, не потревожено. Чжун Ли убедился в этом, бегло оглядев комнату, и приподнялся на локтях, но сильные заботливые руки уложили его обратно в постель. Это вышло требовательно и настойчиво, будто со злостью, но Чжун Ли, рефлекторно быстро коснувшись руки своего спасителя, убедился в невинности его намерений. Он покорно лег в постель и попросил поднести свечу. Его просьбу исполнили молча. В слабом, мерцающем свете крохотного огонька молодое, но обеспокоенное лицо Сяо казалось не то чтобы злым, лишь слегка уставшим. Сердце Чжун Ли, до конца не пришедшего в себя, защемило странное, ноющее чувство. Должно быть, очередная человеческая причуда. Он набрал в грудь воздуха, чтобы задать вопрос и согнать с себя жалкий вид, но закашлялся, и это недоразумение совсем разуверило его в том, что стоит пытаться встать. Кто-то по другую сторону кровати охнул, но Сяо безмолвным взглядом прервал эту недомолвку. Чжун Ли замер, увидев, что рядом с прикроватной тумбой стояла хрупкая, почти до дрожи напуганная Гань Юй. Ее руки потрясывало, однако она стойко и почти героически пыталась удержать свою драгоценную жемчужину над головой лежачего. Жемчужина слабо поблескивала, льдинки ударялись друг о друга, и тихий звон понемногу складывался в тихую мелодию, будто сама Гань Юй бережно касалась нежных струн кунхоу и играла Властелину Камня, совсем как в старину. — Не вставайте и ничего пока не говорите. Лучше еще немного попейте и ложитесь спать. Мы последим за вами, — ее голос ни на секунду не выдал ее истинного состояния, и она оставила за собой право командовать, пока пальцы самую малость дрожали. Чжун Ли хотел было потянуть руку к уже полной пиале на тумбе, но Сяо опередил его и поднес питье к самому его лицу. Пока за ним ухаживали, Чжун Ли снова медленно проваливался в беспокойный сон. Жемчужина над ним мерно и мягко выдыхала прохладу и покой, а Гань Юй и Сяо про себя шептали древние заклинания для отпугивания зла. Над Чжун Ли тряслись, как над хрустальным изваянием, а его фальшивый глаз бога — малая крупица былого могущества — пылилась в стороне и слабо мерцала в такт его сердцебиению. Стало почти до слез обидно за себя и свое человеческое тело, в котором меркло всевластие, в котором медленно остывала кровь. Его драгоценные птенцы ни разу за годы правления не видели его в столь жалком состоянии, даже когда он истекал кровью, даже когда его физическую оболочку расщепляло. Чжун Ли промокнул уголки глаз краем одеяла, натянул покрывало на голову и снова задремал, понадеявшись на то, что Сяо и Гань Юй ему просто снятся. В дреме растворилась разочаровавшая реальность, растворились холод и горький запах трав из хижины Бубу. А вот золотые глаза не смыкались ни на секунду, они наблюдали из самого потаенного уголка, в которое не могли проникнуть ни Сяо, ни Гань Юй. Они смотрели прямо из сердца Чжун Ли и видели все: и его страхи, и его думы, и весь внешний мир. *** Наутро у постели Чжун Ли осталась только пиала лекарства и чистая вода. Гань Юй хлопотала поодаль, развешивая заклинания по углам скромного жилища своего Властелина, а Сяо сторожил город. Это решение далось ему нелегко, но, глядя на Чжун Ли, который явно мучился из-за происков злых духов, Сяо не смог остаться равнодушным и все же позволил себе задержаться в оживленной гавани, чтобы охранять своего Властелина. В маленькой спальне все еще кружилась хладная жемчужина, и только благодаря ей Чжун Ли смог проспать до утра без кошмаров. Ему были безразличны закат и утренние красоты. Разлепив тяжелые веки, он обратился к Гань Юй на удивление бодрым голосом: — Это ужасно, что я столько проспал, — он звучал потерянно, будто искал у Гань Юй оправдания своей слабости. Она же поглядела на него такими глазами, что у него защемило его новое человеческое сердце: ее сопереживание, ее участие в судьбе всего человечества показалось лишь пылью по сравнению с тем, как она сочувствовала своему Властелину, как она желала разделить его недуги. Чжун Ли знал, что в глазах Сяо, золотых и гордых, сияло то же безграничное желание. Он улыбнулся, и на душе у Гань Юй сделалось много легче. Она снова вызвалась напоить его, но Чжун Ли с удивительной легкостью поднял руку и жестом остановил ее. Никакой свинцовой тяжести, никакой боли, никакого даже намека на болезнь. Чжун Ли даже понял это не сразу. Он отбросил одеяло на край кровати и неуверенно поднялся, все еще не в состоянии поверить собственному телу. — Вам лучше? — Гань Юй протянула руки, чтобы помочь ему подняться, но одернула себя и лишь отошла, чтобы ее Властелин все сделал сам. — Да, вполне. Твоими стараниями, видимо, дорогая, — на лице Гань Юй промелькнула улыбка, мягкая и живая. Чжун Ли осмотрел свои руки — все равно как будто чужие. Но сильные, безусловно сильные. Он сжал пальцы в кулак и напряг кисть, разжал пальцы, снова сжал, словно испытывая свое тело на выносливость. «Твоими стараниями», — повторил Чжун Ли и поднялся, чтобы открыть окно и посмотреть на спокойное море. Вода слабыми волнами билась о борта лодок и кораблей. Чжун Ли вдохнул воздух, полный разнообразием ароматов специй. Его царство приветствовало своего Властелина. — Дорогая, спасибо тебе за труды. Гань Юй наклонила голову, а жемчужина над кроватью исчезла, распалась на звонкие льдинки и беззвучно осыпалась. Покорный вид Гань Юй возбудил в Чжун Ли давно забытое чувство удовлетворения, упоения собой. По коже побежали мурашки. Он отвернулся, кратко и тихо позвал Сяо, и тот явился мгновенно. Чжун Ли поблагодарил и его, и Сяо склонил голову точно так же, как его давняя подруга. Вскоре адепты ушли, а Чжун Ли остался в спальне, чтобы подвести глаза красным. Внутри все бурлило, будто он за ночь заново родился. Все кипело и дрожало от нетерпения, от предвкушения чего-то вкусного и интересного. Все снедало Чжун Ли изнутри. Золотые глаза были ужасно голодны.