Дракон

Ночи, глубокие и мрачные, как донья самых страшных темных морей, стали пугать Чжун Ли. И неудобство состоялась даже не в кошмарах, которые преследовали его неотступно и неусыпно. Он почти привык к тем пугающим видениям, что к нему так зачастили. Их он принял, как часть неизменной человеческой боли. Он позволил гнилой занозе войти в свое божественное тело, осквернить его недостойным ужасом спящего сознания и наконец ощутил весь спектр последствий. Что-то стало беспокоить его наяву. Чжун Ли замечал все предзнаменования самым краем глаза, случайно, ненамеренно. То в зеркале скользнет тень, то ветер зашелестит каким-то знакомым голосом, то что-то моргнет яркими вспышками. Он даже щипал себя за руку, чтобы убедиться в том, что он не бредит ночным кошмаром. Боль была реальна. И он боялся, что это тоже окажется реальным. Чьи-то глаза наблюдали за ним из водной глади мирных водоемов. Неотрывный взгляд сопровождал его время от времени. Чжун Ли предпочитал его игнорировать. Так было проще. Для него это был всего лишь дурной сон, непонятно каким образом вырвавшийся из его измученного временем разума. Ни глаз, ни теней, ни голосов не существовало, и Чжун Ли очень огорчало то, что лечение (формально) никак не задевало его ментального состояния. Он все еще грезил о прекрасном, милом Мондштадте, где ветра обласкали б его усталые, покрытые синяками плечи и успокоили ум. О, синячки тоже заслуживали отдельной толики его драгоценного внимания — руки Бай Чжу оказались удивительно сильными. Сокрытая в них сила умудрилась оставить след на коже, что еще вчера была божественной. На деле Чжун Ли понял, что разговоры с ним, не вошедшие ни в один пункт делового контракта, могли бы излечить любого одержимого и вывести из себя любого монаха. Чжун Ли не раз упрочил свое мнение касательно Бай Чжу. Он был жутким занудой. Посреди разговора он мог оборваться на полуслове, не договорив начатого, и расспросить о чем-то, что касалось приземленных тем. Он мог вежливо выслушать Чжун Ли со своим снисходительным видом, а потом зачитать ему лекцию, поправив какую-то неточность, задевающую медицинскую стезю. Например, однажды Чжун Ли, распластавшись на софе с голой спиной, выслушивал тираду Бай Чжу о цветках-сахарках. Он говорил монотонно, словно текст научных трудов выжег у себя на подкорке, словно впитал энциклопедические знания вместе с молоком матери. Чжун Ли слушал его — у него попросту не было выбора. Ему, безусловно, становилось интересно на некоторых моментах огромных научных лекций, но на остальных он держался едва-едва, пытаясь не захрапеть. Однажды он чуть не уснул, разморенный благовониями и крепкими, отточенными движениями своего лекаря. Легкая дремота подползла к нему и коварно опустилась на плечи, отяготила веки, наполнила голову пустотой. Чжун Ли стало так хорошо, что он едва не потянулся, чтобы устроиться на софе поудобнее и засопеть. Опомнился-то он вовремя, но легкий осадок остался. Ему нигде не хотелось спать так, как в стенах аптеки. И непонятным для Чжун Ли оставалось то, что действовало на него подобным образом — легкие, ненавязчивые ароматы трав и масел, пахучие, как ласковый лес, или умелые движения Бай Чжу. Из сеанса в сеанс становилось приятнее. Синячки и следы, оставленные на спине, заимели особое значение. Чжун Ли не кривился, случайно задев их, — он сам потягивался и разминался, чтобы сладкая и тягучая боль разлилась по его разогретым мышцам. За сотни лет божественного бытия само его существование чуть не обросло камнем и пылью исторических архивов. Теперь все изменилось. И Чжун Ли это определенно нравилось. В стенах аптеки он чувствовал себя человеком, причем самая приятная доля этих чувств воспламеняла в нем все, когда он оголял спину и ложился на софу. Что было еще удивительнее — в аптеке он не видел случайных теней и не слышал никаких шепотов. Чан Шэн покидала хижину, когда Чжун Ли переступал порог, чтобы не нервировать, поэтому даже она не шипела из темного уголка. Чжун Ли как будто чувствовал единственный оплот безопасности в целом мире, наполненном фантомными человеческими ужасами. Одним словом, это было просто чудесно. И за краткие мгновения истинных человеческих наслаждений Чжун Ли был готов простить Бай Чжу что угодно — хоть лекции, хоть противные лекарства. Дни без сеансов, горькие таблетки и противные растирки были только крохотными изъянами его новой жизни, на которые ему мало-помалу приходилось закрывать глаза. Он слушался предписаний безоговорочно, потому что доктор умел сказать так, что и спорить не хотелось. Бай Чжу был ласков с пациентами и приветлив с клиентами. Это располагало, по крайнем мере Чжун Ли уж точно. Не находилось причин, чтобы перечить лекарю, ведь он так искусно втирал масло в лопатки и плечи, так сильно разминал затекшие мышцы, так нежно гладил растертую до красноты кожу. Чжун Ли, как говорила юная Синь Янь на своем новомодном языке, «втянулся». Он услышал это мельком, когда она заходила за полосканием для горла, и для себя определил, что ему самому это слово ужасно подходит. Сеансы массажа неожиданно стали любимым времяпрепровождением Чжун Ли. Удовольствие, которое ему умел доставлять Бай Чжу, было неизмеримо даже божественными мерками. Он отходил уже большую часть, и уже подумывал о продлении контракта. Единственное, что его отвращало, — до ужаса завышенная цена. Завышенная — по его собственным, личным соображениям. — Вы знаете, что цветки-сахарки до жути живучие? Вы наверняка даже не подозреваете, насколько хорошо они умеют приспосабливаться к условиям! Они могут частично менять строение своих листьев, если их семена попадают в засушливый климат, — начал Бай Чжу, придыхая, размазывая капли масла по спине Чжун Ли. — Это невероятно, — ответил он, улыбаясь. — Вы видели исследования мондштадтских ученых, полагаю? — Да! — с ребяческим, почти детским восторгом воскликнул Бай Чжу, на радостях едва не ущипнув Чжун Ли. — Скажу вам по секрету, я нашел одну интересную статейку. Насколько я понял, автор родом из Натлана. Вы представляете, насколько они, эти цветки, живучи, что выживают в этом море лавы? — А я-то думал, что это нашим росткам плохо от жары, а бывает еще хуже. Бай Чжу удержался от смешков и схватился покрепче за плечи Чжун Ли. Сильная хватка тут же отозвалась приятной, чуть слышной болью, и она разлилась от движений Бай Чжу по всему позвоночнику. Капля пахучего масла неосторожно скатилась на живот Чжун Ли, но он даже не обратил на это внимание. Весь его разум пока что занимали руки Бай Чжу, которым он хотел бы воспеть оды. Нефритовые изваяния, бледные, тонкие, как самые искусные и прекрасные статуи, скрывали столько силы, что могли бы переломить каменный череп старому богу. Если бы Чжун Ли был честен с собой, он бы признался себе. Сломай эти руки его собственный череп — он сказал бы Бай Чжу «спасибо». Резкое движение ладони вниз по позвоночнику заставило его сомкнуть губы и уткнуться носом в подушку. Он вцепился пальцами в покрывало софы, от неги и наслаждения с шумом втянул в себя воздух. Думать ни о чем другом, кроме как о теплом масле и ловких пальцах, он уже был не в состоянии. Это было выше его новых человеческих сил. — Потерпите еще пару минут, осталось немного, — успокоил Бай Чжу. — Умоляю вас, не торопитесь, — растянул Чжун Ли едва не нараспев. — Не торопитесь. Бай Чжу, выдохнув от интенсивных движений, ухмыльнулся. Господин Чжун Ли, такой строгий и сдержанный, снова растекся под его руками, как сливочное мороженое, оставленное под полуденным солнцем. Это выглядело потрясающе. Чжун Ли был таким строгим, как каменная скала, отточенная ветром и временем; его красивое лицо, обычно лишенное даже намека на эмоции, теперь едва держало маску безразличия. Казалось, что дай ему еще секунду — и он заплачет и засмеется от счастья, как несдержанное дитя. Его спина горела, кожу жгло, а он был счастлив и доволен до безумия. Бай Чжу не мог не похихикать над этим до ужаса сдержанным человеком. Еще месяц назад он глядел исподлобья на Чан Шэн, а теперь, едва ли не мурлычащий в предвкушении массажа, здоровался с ней и желал ей хорошего дня. Метаморфозы были налицо. — Умоляете? — тихо спросил Бай Чжу, решив подразнить его, будто они были приятелями. — Умоляю вас, — одними губами ответил Чжун Ли такой же издевкой. Но Бай Чжу этого было достаточно, чтобы его услышать. Непонятное, но приятное чувство наполнило его сердце, в котором, как он думал, места осталось только для растирок и травяных мазей. Он так давно не ощущал удовлетворения от общения с людьми, что почти позабыл, как же оно ощущается. Однажды он даже зашипел по-змеиному вместо того, чтобы заговорить по-человечески. Цици, с которой он решил поздороваться, не придала этому инциденту ни капли внимания и через пару минут уже не думала о нем, а вот Чан Шэн смеялась еще неделю. А потом долго, но тайно горевала. Потому что поняла, что это было не смешно, а страшно. Бай Чжу таял у нее на глазах. Она помнила его румяным юношей, который прытко бегал по склонам и полям и пытался ухватить ветер за рукав. Тогда на его щеках пылал здоровый жар, и он дышал полной грудью. Тогда ему были не страшны ни дождь, ни зной — он был бутоном, только-только распустившимся, пытающимся показать миру свою красоту и силу. Он противостоял бурям и невзгодам, а по его корням уже полз коварный недуг, чтобы выпить кровь до последней капли и перебить ему все кости. Теперь он оставался все так же красив. Несколько изменений во внешности не сломали его прекрасного силуэта. Он похудел и побледнел. Его крепкие, молодецкие руки стали бледными слабыми веточками, щеки остыли. Чан Шэн знала, что рано или поздно он может просто не проснуться. И не будет ни единого человека рядом, чтобы ему помочь. Она пыталась достучаться до Бай Чжу и убеждала его выходить на улицу, если были силы, и наслаждаться ласковой погодой и теплым солнцем. Она просила его улыбаться людям и интересоваться их настроением, чтобы сблизиться. Бай Чжу улыбался клиентам, а потом прятался в спальне, и улыбка сползала с его осунувшегося лица. Так было каждый раз, почти каждый день. Все остальные люди для Бай Чжу оставались на нижних ступенях. И ему совсем не хотелось опускаться до их уровня, тратить на них силы, говорить им что-то, уделять им свое поистине драгоценное время. Они все были на одно лицо. В целом городе его интересовали лишь единицы. Бай Чжу был горд. Он взирал с высоты своей гордыни на горожан немигающим змеиным взглядом и молчал, пока мысли пульсировали в его голове и пытались мигренью ее расколоть. Ему было тяжело говорить и улыбаться, поэтому люди, теплокровные и слишком навязчивые, его совершенно не интересовали. Чжун Ли казался другим. Молодой, но начитанный и даже до неприличия образованный, он был уникальнейшим самоцветом в глазах избирательного Бай Чжу. Не сотрясал понапрасну воздух, не пустословил, чтобы просто заполнить тишину. Чжун Ли не мог не привлекать хотя бы своими изысканными речами. Бай Чжу немало прожил, многое видел, но таким, как Чжун Ли, он был уверен, — счет шел на единицы. Понимать друг друга с полуслова им стало так привычно, что они могли даже и не произносить ничего вслух. Чжун Ли все понимал по движениям. Бай Чжу гладил его по правой лопатке — это значило, что нужно чуть повернуться на правый бок. Чжун Ли все исполнял, как требовалось, и говорил то, что Бай Чжу действительно интересно было слушать. Ему хотелось слушать Чжун Ли. А сейчас Чжун Ли умолял. Невинно, откровенно и с надеждой на пощаду. Он походил на идеал анатомии и шаблон человеческого интеллекта. Бархатный голос уронил в его сердце что-то теплое, и Бай Чжу не смог его не пожалеть. Он капнул еще масла на свои тонкие пальцы и хорошенько растер влагу меж них. Мускулы на спине Чжун Ли, по скромной, но весьма высокой оценки Бай Чжу, стоило бы поместить в медицинские учебники в качестве иллюстраций. Ради такого великолепия он впервые решил преступить свои собственные принципы. Бай Чжу коснулся его натруженных плеч. Привычные движения привели Чжун Ли в восторг, и утробный, довольный рык, похожий на урчание самой земли, вырвался из его груди. Бай Чжу кончиками пальцев почувствовал, как это прошлось по нему самому. Можно было бы списать это на голодный рев желудка, но Бай Чжу понимал, что рев этот не походил на простое урчание. Рык животного он слышал не впервые. Будто сам мир затрясся под ногами, словно заскрежетало небо, рев исходил из самой глубины чего-то гораздо сложного, чем простое человеческое тело. Чжун Ли тут же застыл в немом приступе стыда. То, что вырвалось из него, определенно не было его частью, его волей. Ведь он теперь существовал как человек, как смертное насекомое, не способное на такие вещи. Бай Чжу учтиво сделал вид, что ничего не слышал, однако Чжун Ли и сам почувствовал, как драгоценные руки лекаря дрогнули на его плече. Он раскрыл глаза, выдумывая, как же ему извернуться — вскочить ли с софы, прикрывшись покрывалом, или остаться лежать, сгорая от стыда и страха. Он чувствовал, как его бренное, красиво сложенное тело подрагивало от эмоций. Дрожь была мелкая, словно отголосок того ужаса, который он только что произвел на свет. И на этот раз — Чжун Ли уже был уверен — она происходила из человеческого, естественного волнения. Бай Чжу молчал. Рык животного, вырвавшийся из груди его клиента, конечно, был странной и как минимум незаурядной вещью, однако он предпринял попытку ее забыть. Больше его волновала мышца у левой лопатки Чжун Ли, при нажатии на которую сам Чжун Ли чуть заметно дергался. Синяков и гематом в той области не наблюдалось, поэтому Бай Чжу поместил все свое замешательство в эту мышцу, просто чтобы не сойти с ума. Возможно, то проблемное место было вовсе и не проблемным — Бай Чжу в смятении не разобрал, а просто вцепился в него, как утопающий. — Знаете… — начал он, и Чжун Ли перестал дышать. Он пожелал оказаться где угодно, только не здесь. Хоть бы в поле, выжженном огнем древних демонов, хоть в своих ночных кошмарах, хоть под дождем змеиного яда. Он зажмурился на мгновение и раскрыл глаза, красивые, как янтарь на солнце, чтобы заиметь каплю смелости. — У вас тут что-то такое… Вам не больно вот так? — Бай Чжу нажал на лопатку, пальцем чуть надавив на злополучную мышцу. Чжун Ли выдохнул и ответил, что ему совершенно не больно, и тогда пальцы, вымазанные маслом, успокоились и вернулись к его плечам. Чжун Ли возжелал, чтобы Бай Чжу был каким-нибудь богом врачевания или как минимум профессиональной этики. Тогда он бы приходил к его алтарю с почестями и дарами, благодарил и молился бы его крепким рукам. То, что он сотворил умелым словом, вывернув неловкое замешательство в обычный разговор, радикально изменило настроение Чжун Ли и приободрило его. Он даже и не думал, что такой зануда может так извернуться. Он больше не чувствовал стыда за несдержанность своего тела, но в нем остался страх, ведь весь фокус состоялся в том, что несдержанность эта была не от его тела и даже не от его естества. Не от его сущности. — На сегодня все, — Бай Чжу окончил массаж легким поглаживанием по красной коже и отошел, чтобы вымыть руки. Чжун Ли укрыл спину чистым покрывалом и остался лежать, смакуя приятное покалывание во всем теле. Блаженство, высшее и истинно божественное, наполняло его, теплилось в нем, волновалось в нем и заставляло его сердце, каменное и умудренное прожитыми годами, трепетать. Человеком ему жилось замечательно. В хижине Бубу ему лежалось прекрасно. Чжун Ли поднял голову и поглядел на Бай Чжу, который вымывал масло со своих запястий. Он был ссутулившийся и запыхавшийся. Пара прядей выбилась из его косы и сползла на лицо. Бай Чжу сдувал их с щек, а они возвращались и касались его губ, как будто норовя залезть в рот. Чжун Ли не понимал, как этот красивый человек мог держать в своем уме сухие медицинские факты, от которых словно пахло пылью. Он все еще видел Бай Чжу на картине — в лучших шелках, расшитых золотыми нитями. На нем прекрасно смотрелся бы дорогой мяньпао, стеганый качественным мехом. На нем идеально сидела бы королевская мантия пурпурного оттенка. На нем шикарно было бы что угодно, Чжун Ли в этом не сомневался. — Можете подниматься, — мягко сказал Бай Чжу, обтирая руку полотенцем. — Что вы так смотрите? У меня что-то на лице? Он совершенно мило и очаровательно огладил свою щеку, вытирая ее. Чжун Ли отвел взгляд, чувствуя внутри невыносимо сильный, чувственный импульс. — Нет-нет, прошу прощения, я немного забылся. У вас с лицом все хорошо. Чжун Ли простился с мягкой теплой софой, натянул рубашку и фрак. В голове крутилась навязчивая идея. Что-то новое, что-то странное и что-то совершенно азартное, из-за чего кровь быстрее побежала по венам. Мысль эта, как муха, вертелась и кружила сознание, впивалась в его мозг и подгоняла, ведь стоило ему переступить порог аптеки, он бы упустил шанс воплотить ее в жизнь. Чжун Ли застегивал фрак и размышлял, то и дело выпуская из пальцев пуговицы. Вопрос состоял в том, что нужно было сделать лишь шаг и отдаться на решение судьбы. Шевеление в углу, возвещающее о возвращении Чан Шэн, взбудоражило его еще больше. Он понял — сейчас или никогда. Чжун Ли застыл. — Господин Бай Чжу, вы не заняты сегодня вечером? Слова обожгли горло, Чжун Ли сам не понял, как и что сказал. В мире ничего не переменилось, однако что-то встало не на свое место. Бай Чжу поднял глаза, яркие, как тленные угольки, и Чжун Ли вовсе потерялся. Он захотел просидеть с лекарем в тесной аптеке весь день до вечера, а потом выйти с ним в свежие, прохладные сумерки, не боясь черных теней за спиной. — Сегодня я совсем не занят. И все. Это все, что он сказал. Чжун Ли выждал полсекунды, но так и не услышал никакой ниточки, за которую можно было бы зацепиться, чтобы продолжать. Бай Чжу был просто невыносим. Он специально это сделал — в этом сомневаться не приходилось. Чжун Ли чуть не прикусил собственный язык, ощущая, как нервы накалились. — Тогда у меня к вам предложение. — Я слушаю, — Бай Чжу мягко улыбнулся, но Чжун Ли, разглядывавший его лицо каждый раз, как приходил, заметил насмешку в его добром жесте. Они стреляли друг в друга, и Чжун Ли чувствовал, как их стрелы обоюдно касаются плеч, не задевая груди. Новая битва разожгла что-то яркое, что-то ужасно опасное, разлила по венам что-то горючее. Чжун Ли не привык проигрывать в битвах. — Я хочу пригласить вас на ужин. Бай Чжу проиграл, но не подал виду, только почуял на своей спине взгляд Чан Шэн. Она выжидающе таращилась на него, ее хвост уж наверняка подрагивал в нетерпении. Змея, вознося молитвы, заклинала человека, чтобы он не ляпнул глупостей и не упустил своих возможностей. — Я с удовольствием, — у Бай Чжу изначально не было ни шанса. Его окружили со всех сторон. Чжун Ли сдержанно улыбнулся. Знакомое чувство триумфа наполнило его, опустошенного человеческой сущностью. Победа, заслуженная немалыми усилиями, теперь растеклась медом по телу и ублажила животные потребности, раззадоренные невинными глазами доктора. Он делал вид, будто только что они просто болтали. Чжун Ли видел его закостенелость и занудство насквозь, слышал его змеиное науськивание и даже нисколечко не волновался. Просто смотреть на это было адским мучением — Бай Чжу исключительно все делал с необъяснимой грацией. Будь то смешивание микстурок или простое приветствие, каждое движение выходило с точечной аккуратностью, как элегантный мазок на изумительном портрете. Он думал так победить, но Чжун Ли кое-что оставил от своей каменной выдержки, и не прогадал. Ужасный искуситель с ласковой улыбкой проиграл и пал ниц перед богом, поднял белый флаг и сам сдался в плен. Чжун Ли смаковал на языке то, что произнес Бай Чжу. — Тогда я зайду немногим позже, чтобы перед ужином увести вас на прогулку, — Чжун Ли пустил контрольную стрелу и остался собой в высшей степени довольным. Бай Чжу кивнул ему и принялся что-то записывать, а Чан Шэн, уже подорвавшаяся к нему, не могла сдержать нервного шипения. Уходя из хижины, Чжун Ли привычно кивнул. Недолгое прощание означало скорую встречу, и ее следовало спланировать во всех красках, продумать во всех аспектах. Он был не счастлив и не напуган. Волнение потряхивало его, и весь он готов был пуститься в бега и прыгать до неба от той энергии, что скопилась у его сердца. Нечто мешало ему — нечто, закипавшее у него в груди. Нечто, что им вовсе не было.