Пока цветет папоротник

Антон смотрит на него. Антон смотрит на него своими бесовскими глазами, облапывает взглядом, зыркает из-под бровей, глаз не сводит. Миша его не видит, но чувствует этот взгляд спиной, плечами, затылком. Ему бы на противнике сосредоточиться — Анастас перед ним напряжённый, готовый к броску — но взгляд отвлекает, жжет словно огнем между лопатками, и Миша передёргивает ими, пытаясь стряхнуть, рычит зло и первый делает рывок к Стасу. Краткая совсем борьба — обхватить, подсечь, повалить  — и даже мгновения не полюбоваться своей победой развернуться, посмотреть туда, где Антон с девками на лавке устроились. Хихикают сидят, о чем-то переговариваются, как сороки. Девчонки поглядывают на тренировочное поле, а Антон на них смотрит, говорит что-то с кривой ухмылочкой, девки заливаются пуще прежнего. Балагур. Миша опять передёргивает плечами, мокрая от пота рубашка мерзко липнет к спине, и он стаскивает ее, облегчённо выдыхает, чувствуя, как легкий ветерок прокатывается по коже. А вслед за ним взгляд Антона. Он опять, резко повернув голову, смотрит на Мишу и будто лезвием ножа вспарывает поперек груди и к горлу. Миша злится, ругается шепотом, потому что задыхается не от удара противника, а от этих голубых всполохов, и отвернуться бы, забыть, но все силы словно высасывает глазами этот черт, что сидит и смотрит, смотрит, как проклятый. Миша, кажется, начинает дышать только тогда, когда Анастас хлопает его по плечу и говорит: «Давай еще раз». Солнце безжалостно печет, заставляя щурить глаза. Миша поднимает недовольный взгляд на белый кругляш в нестерпимо голубом небе и гадает, чем они так прогневали Ярило, что тот почти месяц палит беспощадно, кажется, пытаясь сжечь все живое. Миша гадает, чем он так прогневал Ладу, ведь смотрит на небо, а видит глаза Антона в те моменты, когда он смеётся. В горле горчит и в груди что-то больно ворочается, потому что не должен Миша знать такого, замечать все треклятые оттенки, но, кажется разбуди его посреди ночи, и он перечислит их все: от грозового тёмно-синего, когда Антон злится, до светло-серого спокойного в пасмурные дни. Припекает снаружи, обжигает изнутри, и Миша облегчённо выдыхает, когда наконец выходит на берег. Все после тренировки сразу кинулись в реку, что текла тут же рядом, Мише же не хотелось толкаться в этой кутерьме. У него было любимое место, о котором знал только он: тишина, ивы к самой воде и река холоднее обычного, что для разгоряченного тела было благословением. Вот только оказалось, что это место приглядел не он один. Кудрявую макушку, торчащую из воды, Миша узнает сходу, снова ругается и собирается  тихо уйти — уж лучше шум и гам — но Антон опережает, разворачивается и замечает его, улыбается широко. — Кто к нам пожаловал! — кричит и в голосе слышится издёвка. — Лучший воин дружины. Что же ты не со всеми? Не красуешься перед девками, как остальные? Мише хочется сказать, не твоего ума дело, Мише хочется осадить этого скомороха, но Антон поднимается из воды, и Мишу окатывает жаром. Будто солнце добралось и до его внутренностей, желая сжечь их до тла. Антон голый, мокрый, и Миша думает, что ничего красивее в жизни не видел. Даже когда впервые мальчишкой оказался в палатах князя, когда увидел море и солнце, садящееся в него на закате, даже когда ему привели его Бурана, белого, как снег, и, кажется, только сошедшего с неба от самого Ярила, даже тогда сердце не стучало так заполошно. Антон меньше его на голову, уже в плечах и весь на его фоне тонкий, как молодой клен, и такой же жилистый, сухой, острый, словно выточенный резаком, избавленный от всего лишнего. Идеальный. Миша смотрит, как вода стекает по его груди, животу, на мокрые волосы в паху и чувствует, как ладони ноют от желания прикоснуться, провести сверху вниз, стряхивая воду. Так его ладони до этого просили только меча, теперь же Миша сжимает кулаки, так хочется дотронуться до этого человека напротив. — Что, так возгордился, что не отвечаешь на мои вопросы? — Антон тем временем выходит из воды, встает перед ним, кривя губы в ухмылке и глядя снизу вверх.  — Герою не пристало говорить с обычным ладейщиком? Миша наконец отмирает, фыркает. — Я сюда пришел, чтобы побыть в тишине, а не реагировать на твои занозы, — говорит и смотрит на воду. В глаза эти голубые, окаянные старается не смотреть, чтоб снова не чувствовать себя деревянным тренировочным болваном без воли и сил. — Не думал, что встречу здесь кого-то еще. Антон усмехается. — Герою захотелось уединения, надо же, — Миша морщится от этого «герой». Почему-то из уст Антона оно звучит как ругательство, и хочется начать оправдываться, но Миша лишь стискивает челюсти, а этот нахал продолжает: — Не геройское это дело — чураться людей, Миш. Ты что ж и на Ивана Купала не придёшь? Стольким девкам сердца поразбиваешь? Кто бы говорил про девичьи сердца, хочется ответить Мише. — Зато ты, конечно, не пропустишь, — говорит вместо этого, переводит взгляд на Антона и сразу же понимает, что зря, потому что глаза у него голубые-голубые, искрящиеся смехом, и Миша в них падает, как в реку сходу, с головой. Вот только река эта не остужает, а наоборот, словно запускает по жилам огонь. Бесовские глаза, нечеловечески красивые. Не зря ведь за ним девчонки так и бегают, и даже его Машка в последние дни только и говорит о том, какой смешной и веселый, чтоб его русалки на дно утащили такого. Смешной и веселый тем временем улыбается шире. — Конечно нет, — тянет довольно — Такое веселье пропускать — последнее дело. Да и девчонки не дадут отлынивать, с начала месяца зазывают. Миша дёргает головой, мол, бес с тобой и с девчонками, но: — Машку не трогай только, мала она ещё, - просит, а Антон изумлённо вскидывает брови, затем сводит их хмуро. — Ты за кого меня держишь? Думаешь, я границ не знаю? — выплёвывает как-то неожиданно зло, и Миша опять чувствует это неуместное желание оправдаться, но лишь бурчит: — Я предупредил, — и с усилием отведя взгляд, обходит Антона, подходит к самой кромкой воды и начинает раздеваться.  Спину снова жжет взглядом, но на этот раз Миша даже не ведет плечами. Миша смотрит на Антона. Миша смотрит на Антона, а тот отплясывает в свете костра, как сумасшедший. В окружении простоволосых девчонок и хохочущих парней. Разметавшиеся волосы, взлетающие вверх руки и белые подолы юбок, но Миша видит только белозубую Антонову улыбку и его взмокшие кудри. Переплетающиеся в песне голоса, смех, свист, шум леса, но Миша слышит только собственный стук сердца. В горле пересохло и голова кругом, и хочется винить во всем мед — столько выпил его, захмелел, конечно — вот только виноват Антон с его бесстыжими глазами, головой откинутой в экстазе и телом, что двигается под музыку, выгибается, бьётся безумно, и не даёт отвести взгляд. Сердце Миши ухает в этом общем ритме, кровь закипает, кожа горит, и он не противится, когда  Варвара, соседская девчонка, хватает его за руку и кричит: «Что сидишь? Пошли в хоровод» и вытягивает его в круг, освещенный костром. Вокруг костра уже образовывается человеческое кольцо, в правую ладонь Миши ложится ладонь Варвары, в левую, какой-то невысокой рыжей девчонки, имя которой Миша почему-то никак не может вспомнить. А потом ему вовсе становится не до имен, потому что он бросает взгляд через костер и напарывается на голубые глаза. Треклятый Антон оказывается ровно напротив. Миша видит сквозь всполохи огня, как тяжело дышит и облизывает губы, как блестит от пота кожа на ключицах и скулах, как блестят глаза, которыми он вцепился в глаза Миши и не отпускает, словно подначивает, ну же, кто кого переглядит, посмотрим? И Миша не собирается отступать. Даже когда хоровод начинает движение, и деревья, окружающие поляну, заводят свой в другую сторону, ноги переступают, а рука Варвары сжимает Мишину ладонь сильнее. Все это отмечается Мишей как-то смутно, едва задевая сердце, потому что глаза напротив вдруг заполняют весь мир, глаза и довольная улыбка. Хоровод ускоряет ход, двигается все быстрее и быстрее, земля под ногами стелется, как родная, девчонки визжат, а глаза по-прежнему не отпускает, только улыбка становится хохотом. Антон, не отрывая взгляда, откидывает голову и смеётся, такой довольный, такой счастливый, такой желанный. Последнее бьёт Мишу, словно кулаком, в самую грудь, и он не выдерживает, выдергивает из хоровода себя и Варвару, закручивает ее, чтоб не упасть, прижимает к себе. Хоровод за его спиной распадается. Варвара визжит пуще прежнего, хохочет, обвивая его шею руками, вжимается тяжёлой грудью и бедрами. И Миша не может не думать, что хороша, так хороша с черными волосами по спине, мягкими руками и звонким смехом, и он какое-то время послушно идёт за ней, когда она тянет его в сумрак леса подальше от света костра, но затем останавливается. Девушка оглядывается, снова вжимается в него. — Не хочешь поискать со мной цветущий папоротник? — спрашивает с улыбкой, от которой ямочки на щеках, вот только сердце Миши не вздрагивает даже. Черные глаза напротив блестят так маняще, но у Миши перед глазами голубые искры и всполохи, и он не может так, просто не может. Поэтому он говорит «прости» и делает шаг назад, видит изумление на лице, ещё раз повторяет «прости» и, развернувшись, идёт к костру. Там по-прежнему кто-то танцует, но большинство пар разбрелись по лесу в поисках цветущего папоротника, поцелуев и приключений. Миша ищет взглядом среди оставшихся Антона, не знает зачем, но ищет, и не находит. А ещё не находит Машку, что была с ним в хороводе рядом и осознания этого, как искры, достаточно, чтобы ярость полыхнула внутри собственным костром, ударила в голову, заставила сжать пальцы в кулаки. Проклятье! Ведь просил же его, просил! Миша еще раз обшаривает поляну взглядом и, не найдя нужного, отправляется на поиски. Лес шумит и полнится смехом, чьими-то голосами и едва слышными стонами. Миша видит белые фигуры, похожие на духов, что мелькают среди деревьев, медленно, словно в забытьи, или проносятся мимо с победными криками и хохотом. Миша видит их в высокой траве на полянках и радуется, что они не видят его. Миша думает, сколько парочек он вот так насчитает, пока найдет Машку с Антоном. Что сделает с последним, когда их найдет, Миша старается не думать. Что-то злобное, чёрное клацает зубами под ребрами, рычит и хочет крови. Что-то черное, что просыпается только в бою. Но сейчас вокруг не враги, а друзья, и от этого зверя хочется избавиться. Мише хочется разворотить грудь и выпустить его на волю, поэтому он ходит и ищет. И сталкивается с Антоном на одной из тропинок. Тот один и смотрит ошалело, когда Миша хватает его за рубашку на груди и дергает к себе. — Где сестра? — выплевывает, впиваясь пальцами сильнее, и Антон шипит, дергается, пытаясь вырваться, вот только что он против Миши? Тот встряхивает его, и ткань рубашки трещит. Кровь шумит в ушах, злость клокочет в горле. — Где она?! — Да успокойся! Совсем голову потерял. Обещал же, что не трону ее. До хаты я ее проводил, чтобы ничего не случилось. Спит уже наверное в тепле и безопасности, а ты шатаешься тут, как медведь бешеный. Миша выдыхает, чувствуя, как зверь внутри замолкает, Антон же продолжает:  — Ну что ты за человек? Никакого ко мне доверия не имеешь?  — он уже снова на коне, не хлопает ошалело ресницами, не рыпается, наоборот, обмякает в его руках, словно сдается, ухмылочку при этом на губы натягивает. А Миша только сейчас понимает, что продолжает держать его за рубашку и стоит так близко-близко, что чувствует его запах — пот, костер и трава. Хочется по-звериному провести носом по шее, вдыхая, вот только смешок Антона колет, словно игла.   — Что так и будешь ее пасти, как бессловесную корову? Ты бы лучше не за сестрой следил, а за другими девками. Варвара вон так же на тебе и висла, все ждала, чтобы поиграть с тобой в догонялки. Миша встряхивает головой и разжимает руки. Антон не торопится отходить, и приходится сделать шаг назад, чтобы вдохнуть воздуха, не отравленного его запахом. — Или что, боишься не догнать девчонку? Ну мало ли, огромный такой, неповоротливый, тяжело наверное такому бегать. — Антон, помолчи, — обрубает Миша, но разве тот его послушает? Нисколечко, продолжает все так же язвительно, ухмыляясь и обжигая глазами: — С девчонкой в траве валяться, не мечом махать, не сложно, Миш. Или тебе меч привычней? Так ты не стесняйся, сегодняшняя ночь для этого и создана, чтоб ты перестал стесняться и попробовал. Еще не поздно найти Варвару. Ну, если она не нашла уже кого-то другого. Миша делает рывок в его сторону, но Антон удивительно ловко уворачивается, смеется, пятится, когда Миша шагает к нему. Блестит издевательски глазами, вскидывает брови, а затем вдруг разворачивается и бежит. Миша припускает за ним. В крови снова клокочет ярость, или что-то очень на нее похожее. То, что пенилось в жилах там у костра, что кружило голову все эти жаркие дни. Что-то звериное, настоящее, то, что было с Мишей всегда, то, что рычит и требует догнать Антона, догнать во что бы то ни стало, впиться клыками, пальцами, губами. Антон бежит быстро, оглядывается, ржет, блестя зубами, огибает деревья, петляет, словно заяц, но что он против Миши? И тот нагоняет его в одном из пролесков, обхватывает ладонями бока, и развернув, дергает к себе. Нависает, смотрит на приоткрытый рот, сквозь который вырывается хриплое дыхание. Рот влажный, красный, и Мише очень хочется вжаться в него своим, узнать вкус, а Антон, зараза бесстыжая, будто чувствует, облизывает губы. — Зря я в тебе сомневался, — говорит тихо — Даже дыхание не сбилось. Богатырь! Миша вжимает его в себя, склоняется ниже, ловит губами неровное дыхание, смотрит в глаза и в какой раз уже понимает, что зря, потому что глаза у Антона совсем шальные, блестящие от удовольствия, и, кажется, светящиеся в предрассветных сумерках, как те цветы папоротника, которые все сегодня ночью ищут. Все ищут, а Миша уже нашел. Губы у Антона оказываются сладкими и мягкими. А сам он соленым и твердым. Миша чувствует это, распластав по его спине ладонь, вжимая в его в себя и спускаясь языком по шее вниз. Антон издает смешок переходящий в стон и больно впивается пальцами в его плечи. Они падают в папоротник, уже мокрый от утренней росы, и это на миг остужает Мишу. Он было приподнимается на руках, смотрит на Антона, разложенного под ним, но тот так заманчиво улыбается, так крепко обхватывает его ногами, скрещивая лодыжки на пояснице, так настойчиво тянет его за затылок к себе, что жар снова накрывает с головой, и Миша глухо стонет в поцелуй. Антон смеется и тянет с него рубашку, отбрасывает куда-то в сторону, оглаживает ладонями плечи, приподнявшись, трется о грудь лицом и кусает ключицу, отчего Мишу прошивает наслаждением. Антон, словно дикий зверек: рычит в его ухо, тянет зубами мочку, впивается ногтями в спину, и эта его дикость, необузданность кормят Мишиного зверя, и тот, обхватив ладонью Антоново горло, чуть сжимает, откидывает его голову назад, чтобы пройтись поцелуями-укусами по шее, прихватить зубами кадык. Антон на это поддает вверх бедрами, и острое наслаждение проходится молнией от живота к горлу. Миша стонет, ругается и толкается бедрами в ответ, ещё и ещё. Антон скулит, затем снова смеётся и, оттягивая Мишину голову от себя за волосы, выдыхает: «Да погоди же ты, погоди». Миша снова приподнимается ошалело и непонимающе, оглаживает раскрасневшегося взлохмаченного Антона взглядом, и стонет сквозь зубы, когда тот расправляется с завязками на его штанах и, добиравшись пальцами до члена, его сжимает.