Хорошо звучит

В покои Ёхана дозволено заходить только Леви. Рядом с Ёханом, в принципе, дозволено находиться только Леви, и Баалу когда-то было любопытно, куда уходят корни подобной милости. Ныне ему всё равно: трахает он её или нет. (Он уверен, что нет, потому что Леви смотрит на их бога, как на бифштекс с кровью при всех своих светлых чувствах; потому что Ёхан ни на кого не смотрит вообще.) Баал закрывает за собой двери, прежде чем проходит вглубь тёмных комнат, как если бы нырнул в колодец, не задумываясь: а полон ли он или при приземлении его кости раскрошатся о твёрдые камни? Силуэт Ёхана выделяется ещё более тёмным пятном напротив витражных окон. Легко представить, как синие глаза оглядывают раскинувшийся внизу город, пока пальцы скользят по стеклу в какой-то обеззоруживающей медлительности, словно лаская. Баал сжимает челюсти так крепко, что сводит остовы: какого хрена он это замечает? Какое ему дело. Но. Слышит ли Ёхан биение людских сердец? Чувствует ли их страх? Будоражащий, горчащий во рту, стоит сделать первый глоток, пока добыча ещё пытается вырваться, но крик уже застревает в горле. Баал замирает в считанных шагах позади. В голову лезут непрошеные, опасные мысли: успел бы он кинуться к нему и вонзить клыки в шею, в руку или в плечо до того, как чужое могущество измельчит его в труху? Клыки лезут из дёсен жаждой: кровь Ёхана всё ещё разливается призрачной сладостью на языке. Самой желанной, самой вкусной. — Громко думаешь, — отзывается Ёхан. Голос привычно глубокий, раскатистый, как если бы он очень долго молчал. Что ему, в общем-то, свойственно: пребывать в своих думах куда больше, чем в реальности, где они, его пешки, барахтаются, как выброшенные на берег рыбы с вспоротыми брюхами. Баал хмыкает. — Я не скрываю своих намерений. — Мне это нравится, — Ёхан не поворачивается. Только выпрямляется, расправляя широкие плечи, когда Баал оказывается слишком близко. Его запах лезет в лёгкие, навязываясь, как всякий отданный приказ. Воспротивишься — и раздавит сапогом чужой воли. — Я знаю, что тебе нравится, — бормочет Баал, думая о том, как впервые оказался в этих стенах; о той сумасшедшей ночи, о молчащих инстинктах, когда полагалось отшатнуться и броситься прочь. С Баалом, видимо, что-то не так, потому что у него не возникло и мысли прекратить. — В самом деле? — Ёхан почти смеётся. От этого звука мурашки ползут по коже, забираются цепкими пальцами под белоснежный пиджак Баала, но то вовсе не проявление страха. Это предвкушение. Он помнит, как прикоснулся к Ёхану впервые, пускай в происходящем было куда больше хаоса и сумбура, потому что они сцепились, как голодные звери. — Укусы две недели заживали, несмотря на литры выпитой крови. Конечно, я понял, что тебе нравится, — Баал единственный, кто может отзываться в таком тоне. Теперь может, пока может. Власть развращает, даже такой маленький отголосок, и он хочет ей злоупотребить. Потому что Леви может любить Ёхана. Леви может хотеть Ёхана. Леви, чёрт возьми, может течь по нему и сходить с ума. Но только Баал знает, как Ёхан выгибается в оргазме. И только Баал знает, что нужно сделать, чтобы глаза их лидера блаженно подкатились, а когти впились в предплечья, в спину, грозясь разодрать до костей. — Жалуешься? — Ёхан хмыкает, делая шаг прочь, но Баал хватает его прежде, чем он ускользнёт. Ёхан жилистый, сильный, смертоносный. Всё тело — сплошь сухие мышцы, живое оружие, совершенное и несущее сплошь погибель. Но даже он замирает и едва вздрагивает, стоит Баалу пройтись носом по его шее, сдвинув воротник мешающей рубашки. — Опасаюсь, что однажды ты меня сожрёшь. Ладонь Ёхана ложится ему на грудь, поджимаются пальцы: острия когтей рвут рубашку и почти вспарывают кожу. Возможно, он бы успел что-нибудь сказать. Возможно. Баал предпочитает поднять голову и поцеловать его прежде, чем его бог решит, что стоит покарать, а не одаривать. В первый раз Ёхан клыками разодрал ему губы, а после вылизывал, едва ли не мурлыча, пока Баал сдирал с него одежду, придавив к столу. (Стол потом, правда, пришлось поменять.) (Баалу было бы стыдно, но чужие стоны на самом пике, в чистейшем животном экстазе стоили того.) На сей раз поцелуй выходит более спокойным, и чужие клыки не стремятся оторвать от него кусок. Баал вылизывает его рот, порыкивая в предвкушении — возбуждение накатывает волнами, от чего волосы на загривке встают дыбом. Ёхан отступает назад, к кровати, и тащит его за собой, словно пса на поводке. Баал не хочет думать о том, что на его шее сомкнулся ошейник ещё одной одержимости. будто бы мало ему жажды крови. Будто бы происходящее не более чем расчёт; не более чем приятное времяпрепровождение. Но он, чёрт подери, его хочет. Ёхана боготворят. Ему молятся, ему в ноги падают. Совершенное существо, что уж. Баал мог бы рассказать, как он вскидывает бёдра, нетерпеливо и жадно, стоит прижать его к постели, прикипеть всем телом: желание накрывает с головой, требует утоления этого голода. Баал думал, что одного раза хватит. Баал думал, что больше они к этому не вернутся. Баал думал. Баал позволяет стянуть с себя пиджак и рубашку. Баал позволяет притянуть себя ближе, позволяет горячему языку вылизать себе шею. Баал позволяет чужим клыкам вонзиться глубоко, одним махом. Баал позволяет, одной рукой шаря по телу Ёхана, вжимаясь пахом в пах меж его раздвинутых коленей. Они трутся друг о друга, как звери, пока Ёхан пьёт его, порыкивая и почти урча от удовольствия. Это становится чёртовой традицией. Отстранившись, он слижет каждую каплю, чтобы спустя минуты добраться до его запястий, до груди. Баал никогда никому не признается, что в прошлый раз едва не кончил от укусов на собственных бёдрах. Возможно, то была реакция на вид Ёхана меж его ног, прежде чем он в очередной раз овладел собственным богом. Ныне Баал пачкает пальцы в собственной крови, стирая с чужой гладкой щеки карминовые следы. И никак не ждёт, что Ёхан обхватит их губами. — Блядь, — Баал выдыхает хрипло, ощущая жар чужого рта, когда Ёхан втягивает его пальцы глубже, посасывая. В шее пульсирует боль повреждённых мышц и жил, но Баал не обращает внимания, не в силах оторваться от этого грязного, но будоражащего зрелища. — Блядь, — повторяет он, накрывая собственный пах рукой. Вампирши в сексе неутомимы и жадны, но ни от одной из них его так не крыло, как от этого ублюдка, лежащего под ним главным, но недосягаемым блюдом. — Чтоб тебя, Ёхан, — Баал рычит, и клыки лезут из дёсен, потому что как никогда он хочет укусить его. Как никогда он жаждет не выпить заветной крови чистокровного, а оставить с десяток меток на светлой коже, чтобы каждый из лебезящих львов знал, чьи пальцы Ёхан может вылизывать. Тот отстраняется, облизываясь и не стесняясь откровенности звуков. Он полнится неутолимого голода, и глаза у него лихорадочно блестят. — В прошлый раз ты звал меня не так, — он почти мурлычет, прежде чем тянется рукой меж их телами, чтобы приласкать Баала сквозь брюки. Так не может ни одна девчонка: раскатывая до кругов перед глазами. Тот утыкается лбом в его плечо, хрипло дыша. Через минуту он прижмёт чужие руки к простыням, не давая двинуться, и Ёхан позволит ему эту иллюзию контроля с паршивой улыбкой; через минуту Баал избавит их от остатков одежды и овладеет им, ощущая, что с каждым движением скорее отдаёт, нежели забирает. Через минуту Баал насладится зрелищем, как Ёхан выгибается в спине, навстречу его губам и зубам, жадный до ласк, до собственного имени и блаженного забытья, даруемого каждым толчком Баала внутри него. Через минуту. А пока он поворачивает голову, обдавая аккуратное ухо горячим выдохом, чтобы произнести: — Как пожелает мой бог.