соври, что любишь меня

Эти четыре часа пронеслись слишком быстро, подумал бы Башка со Ржавым, но их кореш Топор считал совсем иначе, ведь для него вся поездка была долгим мозговым штурмом и самокопанием под храп своих друзей. Они же, наивные, думали, что Минги наконец поспит хотя бы четыре часа, ибо он даже ночью, будучи дома, столько не дрыхнет. Но, увы, нет. В Уфе погода была вроде бы лучше, а вроде и нет — непонятно. Единственный плюс, что здесь нет отвратительного ледяного дождя. Правда, все равно было пасмурно как и в Набережных Челнах. Пасмурной была и погода, и Минги. Топор был более пасмурной чем погода. Да куда уж сильнее, итак как серый холст существует. — Эй, ты, еблан блять! Я с тобой разговариваю, залупа ты конская! — кричал Ржавый на водителя маршрутки, который чуть не задавил его с кентами. Да ещё и напоследок ударил ногой по двери транспортного средства. — Ты где права, епта, покупал? — Сынмин! У тебя условка! Ты опять, сука, забываешь! Хватит влипать в говно, мать твою! — крикнул Минги, оттаскивая своего обозлённого друга подальше от маршрутки, которая сразу же умотала. — Ты че, на кичу хочешь? Башкой думай, придурок. — Да, Ржавый, думай мной и не надо лезть к всяким водителям перделок. Мы переживаем за тебя, слыш, — Хонджун взъерошил волнистые от влажности волосы Сынмина и дал ему мощного щелбана. — Мне всего полгода осталось. Да и кто тут меня арестует за то, что водила нас сам чуть не задавил, чмо он такое. И не кричите так, что у меня условка, а то мы даже не в своём городе, — Ржавый надел на вторую плечо лямку от рюкзака и пошёл в сторону остановки, чтобы наконец уехать отсюда к бабушке Минги, то есть, в тепло. — Идёшь так уверенно, будто знаешь куда нам надо. Башка, давай договоримся, больше не вытворяй херни, лады? Мы внатуре переживаем за тебя. — На мизинчике поклянись, а то не поверим тебе, дебилоиду, — посмеялся Башка и подставил свой мизинец прямо к носу Сынмина. — Клянусь, пацаны, — осуждённый обхватил мизинец Башки и уже Минги, который подставил свой палец буквально секунду назад. — Вот и зашибись, а теперь залетайте в автобус. Нам вроде этот подходит, — Раскольников не успел договорить как запихнул пацанов внутрь и сам ещё залез в итак уже переполненный общественный транспорт. — А если не подходит? — типо пробубнил себе под нос Башка, думая, что его никто не услышит, ведь он и так знал ответ. — Будем пиздячить пешком. — Ну конечно… Я другого ответа и не ожидал, Топор, — все также тихо простонал Хонджун, закатывая глаза и тяжело вздыхая. Парни проехали в этом автобусе, словно селедки в банке во время перевозки в магазин с завода, около пятнадцати минут и были почти на месте. На удивление, даже вышло солнышко, но это не последнее солнце, которое сегодня увидит Минги. Раскольников хоть и не показывал ни единой эмоции, но внутри него творилась буря из переживания, волнения и тревожности. Ладони потели, температура поднялась, казалось, до пятидесяти градусов, ведь кровь закипала похлеще, чем лава в вулкане. — Топор, ты в порядке? Выглядишь взволнованным. Это серьёзно из-за бабушки? — не слишком громко поинтересовался Башка, поднимая голову на своего друга, который был заметно выше него. — С чего ты взял, что я волнуюсь? Я же сказал, что все в поряде. Просто волнуюсь, что бабушки дома не будет и нам придётся торчать в падике весь день, бля. — Ты ж сказал, что у неё комнату снимает какой-то шпендик. Может, он будет в хате и оттопырючит нам дверь, — продолжил тему Ржавый, явно выводя разговор на арендатора квартиры бабули Раскольникова. — Я не говорил, что он шпендик. Ему вообще двадцать четыре, какой из него шпендик… Он… Он может быть на работе, поэтому… Поэтому вариант, что мы останемся в падике, все ещё остаётся, — Минги стал уже вводить код от домофона дома, но дверь изнутри кто-то открыл, тем самым облегчая задачу Топора. — Ох, ну и добрые люди здесь живут, что сразу поспевают на помощь, когда всякие Топоры не могут вспомнить код, — посмеялся Хонджун, но улыбка стала постепенно сползать с его подбитого лица, когда он заметил оторопевшего Раскольникова, который, казалось, сейчас заплачет от страха. — О… Минки, привет. А это… Хонджун и Сынмин? Приятно познакомиться с вами, парни, — блондин ростом как Ржавый приветливо улыбнулся, но почти все это время не отрывал глаз от Топора. — Не знал, что ты приедешь так быстро. Ты… К бабушке? — Она дома? — протараторил татарин, смотря куда-то в кусты, но лишь бы не на Феликса. — Да, дома. Пирог вот только что испекла. Мне на работу кусочек даже дала. Как знала, что у неё гости. Ну… Увидимся вечером, Ки, — блондин нехотя пролез через молодых людей и, не оборачиваясь, поторопился на работу, куда даже не опаздывал. — Он че, даже с нами не попрощался? Как так можно-то? — возмутился Хонджун, почёсывая свою лысоватую голову. — Вот кто тебя вообще Башкой назвал? Тупой как пень, емае, — Сынмин дал подзатыльника своему другу, который очень сильно стал тупить в последнее время. — Блядство… — тихо выругался Минги и, скинув сумку с плеча, побежал за Феликсом, вовсе не думая, о чём подумают его друзья. «Зачем я побежал? Что мне ему сказать? Вот тупица! Зачем он вышел в такой неподходящий момент! Как я могу быть таким тупым и делать такие неосмысленные поступки! Идиот!» — думал Раскольников, пока бежал, ведь остановиться у него совсем не получалось. — Эй! Остановись! Мне надо тебе кое-что сказать, — чуть запыхавшись произнёс Минги, касаясь плеча башкира, но затем сразу одёрнул руку. — Это что-то важное? Мне просто… На работу ведь надо. Поднимитесь в квартиру и отдохните немного, а вечером пог… — не успел Феликс договорить как был перебит Раскольниковым, который явно не может больше сдерживаться и кажется, будто сейчас взорвется. — Если ты кому-нибудь скажешь, что было между нами — я тебя убью. Мне похуй, что меня посадят, но я сделаю это. Понял меня? — брюнет явно был настроен серьёзно, что было слышно по его озлобленному голосу. — Ты не сможешь убить меня, Минки. — С чего ты взял? — Тебе ведь было больно, когда твоего отца убили? Было больно, когда отняли любимого человека? — Ты нарываешься, блять? Не смей про отца пиздеть, недоумок, — Минги схватил блондина за ворот серой рубашки и чуть притянул на себя. — Я хочу любить тебя, Минги. Хочу, чтобы ты понял, что испытываешь ко мне не только ненависть, которой прикрываешь свои чувства. Ты целовал меня и улыбался. Я впервые за три года, которые знаком с тобой, увидел твою улыбку. — Заткнись, иначе я уничтожу тебя, пидрила! — прикрикнул, стиснув зубы, Топор, уже двумя руками обхватывая тонкую шею Феликса, со шрамом вокруг. — Можешь бить меня, резать, пилить, душить, да даже, мать твою, подпали меня, но, запомни, я никогда не откажусь от своих слов, что я тебе нравлюсь. А сейчас, иди к своей бабушке и откушай её вкуснейшего пирога, который она так старалась приготовить. Если я узнаю, что она начнёт из-за тебя нервничать, то пеняй на себя, — теперь уже Феликс не выглядел таким беспомощным, каким был пару минут назад. Хотя он и тогда не был беспомощным, просто он уверен, что Минги никогда его не тронет. — Она моя бабушка, а не твоя. Ты чужой человек, — Минги резко отпустил шею Хайруллина и злобно стрельнул глазами. — И ты мне чужой человек. Заебал затирать про то, что я тоже акробат, как и ты. Я нормальный. — Поговорим вечером. И только попробуй бабушку обидеть, — башкир ткнул пальцем прямо в межбровье Раскольникова и, развернувшись, вновь поторопился на работу, ведь сейчас он уже действительно опаздывал — Да пошёл ты нахуй! — крикнул Минги, да так, что аж подпрыгнул от злости. — Хуй куриный! И снова эта злость. Ненависть. Минги хотелось придушить Феликса, да так, чтобы до самой смерти. Его раздражал один вид блондина. Его томный низкий голос доводил Раскольникова до ярости. Но зачем он тогда приехал сюда? Зачем каждый раз пытается быть все ближе к Феликсу? Башкир не выходит из головы Топора ни на секунду. Очертания его тела в тёмной комнате застряли в разуме Минги, и он никак не может забыть ту ночь перед его отъездом в Набережные Челны. Когда он ненароком вспоминает то самое чувство, когда блондин был внутри, то грудь и живот Раскольникова начинают пылать и приятно жечь. Как можно ненавидеть и любить одновременно? Как можно одним своим присутствием заставлять человека и отталкивать от себя, и наоборот желать близости? Минги ещё слишком глуп, чтобы понять, что он испытывает на самом деле. Он впервые влюблён. Но ненависть — это единственное чувство, которого он привык ощущать каждый день на протяжении всей своей жизни. Для Минги поход обратно к подъезду казался бесконечным, ведь его мысли были забиты лишь одним — Феликсом, который только что буквально убежал от Раскольникова на работу. Он не мог считать себя радостным — скорее огорчённым уходом человека, способным трепетать его сердце и душу. «Где эти придурки?» — пронеслось в голове Топора, заставляя его хотя бы на пару минут выпасть из своих раздумий, и начать думать о том, что происходит прямо сейчас. Татарин недолго думая, открыл дверь в жилой дом и поднялся на третий этаж по скользким, местами, ступенькам, которые ко всему прочему ещё и разваливались из-за старости. Наверное, тяжело жить в таких домах, а особенно пожилым людям. Минги в детстве очень много раз падал с этих ступеней и катился лицом вниз через все этажи, получив огромный шрам на половину лица, который со временем становился все более незаметным. И вот Раскольников наконец переступает через порог тёплой и уютной квартирой, которая пахнет бабушкиными цветочно-ванильными духами и только что испечённой шарлоткой. Раздавались голоса Хонджуна и Сынмина с кухни и звонкий смех бабушки. Тепло окутало ледяное тело Минги и, казалось, ещё секунда и он упадёт на пол в слезах. Ему всегда здесь было хорошо. — Внучок! Ты чего так долго на улице стоял! Небось с Феликсом болтал, — подбежала низкого роста женщина с седыми корнями. — Ты ж мой родной, весь промёрз наверное. Пойдём скорее на кухню, чаи отпивать будем. — Бабушка… Спасибо тебе большое, — сквозь слёзы улыбнулся Минги, падая в тёплые и любимые объятия своей бабушки. — Спасибо, что ты есть. — Мой ты хороший… Все будет в порядке, я всегда рядом. Я давно тебе говорила переехать ко мне. Я никому не позволяю зайти в твою комнату. Берегу для своего внука любимого, — женщина проводила рукой по влажным и чуть вьющимся волосам Минги. — Не плачь, мой золотой. — Я просто очень устал, — тихо проговорил Раскольников, шмыгая носом и вытирая ненавистные слёзы. — Извини, что мы так встретились не очень хорошо. — Родной, для меня счастье видеть тебя. Любым. Запомни это и больше никогда не извиняйся за подобное. Останься в этот раз на подольше. — Я останусь. Спасибо тебе большое, — татарин в последний раз вытер свои слёзы и чуть отстранился от бабушки, чтобы она не окоченела от ледяного тела своего внука. — Эти двое не доставляют тебе проблем? — Ты что?! Они замечательные мальчики! Я счастлива, что ты наконец их со мной познакомил. Мечтала увидеть тех самых Башку и Ржавого, — женщина посмеялась и нежно провела рукой по лицу Топора. — Холодный как труп! Беги быстрее в комнату и потом в ванную. Я тебе горячей наберу воды. Хоть отмокнешь. — Слушаюсь, — брюнет подставил к виску пальцы правой руки, прямо как в армии, и покорно пошёл в свою комнату, где в шкафу все ещё висели его вещи. Вдохнув до боли знакомый и приятный запах комнаты, Раскольников стал трепетно выбирать одежду, которую он хотел бы носить у бабушки в квартире. Выбрав какую-то серую широкую толстовку и чёрные шорты, парень уселся на кровать и тихо, не издавая ни единого громкого звука, рассматривал стены с плакатами старых рок-групп, с памятными фотографиями детства, где Минги был с отцом в каком-то парке аттракционов. Для него каждая деталь этой комнаты считалась важной. Если бы можно было воевать за квартиры, то Минги сто процентов стоял за квартиру своей бабушки, ведь именно это место он считал своим домом. — Солнышко, ванна готова! Бегом согреваться, — Минги сбила с ностальгического потока мыслей его бабушка, заглянувшая в комнату, после чего сразу вернулась на кухню к своим гостям, чтобы получше с ними познакомиться. Раскольников вновь покорно пошёл в ванную, ведь бабушке перечить он никогда не мог, да и пойти в горячую ванну, чтобы помыться в комфорте и чистоте, для него было только на радость. Парень уже сразу знал, что полотенце уже лежит на стиральной машинке. Бабушка даже хранила бритву и зубную щетку своего внучка, чтобы если он внезапно к ней приедет, то все было подготовлено. Очередные мелочи, которые заставляли Минги чувствовать огромнейшую любовь и тепло на душе. А тем временем Башка и Ржавый сидели на кухне и мило болтали обо всем с бабушкой своего лучшего друга. На фоне по телевизору шёл какой-то сериал по России 1, где кто-то признавался кому-то в любви. На холодильнике стояла клетка с попугаем жако, таким большим и цветастым, прямо как из мультика «Попугай Кеша». Кстати, именно так Минги и назвал этого пернатого ещё в свои десять лет, когда бабушка его только купила. — Ой, мальчики, в нашей стране творится какой-то кошмар просто. Мини, ты правильно поступил, что дал отпор обидчикам. Нужно уметь постоять. Но не надо было так сильно. Теперь видишь… Как оно получилось-то, на условном, прости господи, сроке, — бабушка подливала ещё чаю Сынмину после его рассказа о своей судимости. — Берите ещё конфеток, отдыхайте, мальчики. — Бабушка, можно вас обнять и поблагодарить за такого крутого внука? Нет, ну правда, я очень люблю Минги. Да и Ржавый тоже, — широко улыбаясь произнёс Хонджун и сам обнял женщину, да так, что аж отпускать не хотел. — Вы так юны, мальчики, у вас вся жизнь впереди. Держитесь друг за друга и все у вас будет хорошо. Я ведь вам могу доверить своего внука? — с хитрой улыбкой спросила бабушка и чуть посмеялась, накладывая своим гостям ещё по куску пирога. — Конечно можете! Главное, чтобы он нас слушался! — посмеялся Хонджун и подавился чаем. Да кто ж смеётся, когда пьёт? — Башка, ты чего? Давай не умирай тут. Ты ж знаешь, что мне нельзя ввязываться в такие штуки. — Да кому ты нужен, блин? — откашлявшись, Хонджун явно словил волну хорошего настроения, что не могло не радовать Сынмина и бабушку. Когда счастлив Башка, то счастливы и все вокруг, ведь именно он одаряет всех позитивом, который просто выплескивается из него. — Минги очень похож на своего отца. Можете рассказать, каким он был? А то от Минги мы никогда не слышали разговоров про отца… — как-то резко перевёл тему Ржавый, стараясь не сильно огорчить бабушку, ведь все-таки речь идёт про её покойного сына. — Он… Он был очень хорошим человеком. Я его воспитывала одна, потому что муж рано ушёл из жизни. Я боялась, что мой сын будет мягкотелым, ведь именно так и говорят про мужчину, которого вырастила мать. Но все было наоборот: он стал храбрым, мужественным и готовым постоять за своих близких. К сожалению, он выбрал неправильную женщину и из-за неё же и погиб… Я счастлива, что их союз подарил мне Минги, но смерть сына я никогда не прощу ей, — женщина держалась очень стойко, несмотря на столь тяжёлую тему, которую она решила осветить во всей красе. — С уверенностью могу сказать, что Минги был воспитан исключительно своим отцом, поэтому и вырос таким прекрасным парнем. — Прошу, простите Сынмина, он не хотел делать вам больно, — чуть ли не со слезами на глазах произнёс Хонджун, сложив обе руки в замок перед грудью. — Извините меня… Я наверняка сковырнул вашу рану… Мне очень жаль вашего сына. — Мальчики, не извиняйтесь, вы же хотите знать про отца вашего лучшего друга. Попозже, когда Минги выйдет из ванной, можем посмотреть старые фотографии, где мы все вместе. Хотите? — глаза бабушки засверкали, словно она говорила о чем-то, что она действительно любит. Хотя это на самом деле так. — Конечно хотим! — хором произнесли челнинцы, вновь радостно улыбаясь, а Хонджун и вовсе вовсю вытирал слёзы из-за напряженной атмосферы, но настроение снова было на высоте. В такой компании они просидели ещё около часа, уже посмотрев половину серии того самого сериала по России 1. Молодые люди настолько сильно влились в сюжет фильма, что не заметили как в дверном проходе стоял распаренный, с красными щёчками, Минги. Кажется, он давно не ощущал себя таким чистым. Дело даже не в грязи, которой на нём почти не было, а дело в духовной чистоте, ибо после хоть и короткого разговора с бабушкой у входной двери, Раскольников будто очистился и после горячей ванны ощущал себя новым человеком. — Я слышал как вы тут болтали без остановки. Меня небось обсуждали? — Топор сел за стол, засунув целое печенье себе в рот, и чуть улыбаясь от радости, что все его любимые люди в сборе. Но все равно на сердце оставалось какое-то ощущение, что кого-то или чего-то не хватает. — Да мы так, по мелочи. Кстати, обсудили Феликса. Я не знал, что вы с ним уже три года знакомы. Почему не говорил нам? — без крайних мыслей сказал Хонджун, чуть повернув голову на друга, но все же больше он был увлечён сериалом. Точно. Феликс. Кажется, именно его здесь и не хватает. Но почему? Он ведь никто? Какой-то зассатый акробат, готовый нагнуть любого, кто согласится. Все таки вряд ли его не хватает, он ведь никто и звать его никак. Но… Снова эти мысли. Снова. Снова. Снова. Всё ведь так хорошо шло, но вновь этот Феликс. Вновь Минги вспоминает как сминал эти мягкие губы блондина, как обнимал его талию и прижимался к нему. Как целовал его шею и грудь. Как впервые почувствовал кого-то внутри себя. Кого-то столь нежного и чуткого. Того, кто каждую минуту беспокоился, а не больно ли Раскольникову, на что получал лишь отрицательный ответ и желание большего. Желание, чтобы Феликс был грубее, быстрее. Чтобы целовал в шею и кусал до боли, тем самым заставляя младшего тихо стонать в его плечо. И чтобы на последнем движении они оба двинулись ещё ближе друг к другу и снова коснулись бы губами, которые итак уже пылали от огромного количества поцелуев. Просто невыносимо. Невыносимо хочется повторить. Но видеть Феликса — ещё более невыносимо. Пиздец. — Эй, малой, ты куда пропал? — Сынмин щелкнул пальцами прямо перед глазами Раскольникова, заставив его прийти в чувства только таким способом. — Ты чё-то на Феликсе погасился. — Да я просто перегрелся в ванне. Там такая парилка, жуть просто, — брюнет развернулся к бабушке, которая довольно улыбалась, смотря на радостных молодых людей. — Бабуль, спасибо тебе за заботу. Я почти этого не говорю, но я люблю тебя. — Ох, милый, я тоже тебя очень люблю. И не нужно об этом часто говорить, чтобы доказать. Иногда люди забывают смысл этой фразы, потому что слишком часто её говорят. Если твоя душа хочет это сказать — говори. А если на тебя давят, лишь бы услышать эти три обычных слова, то сразу беги прочь. Я это говорю не только Минги, но и вам всем, мальчики. А ведь и правда, люди зачастую говорят эти три слова, иногда даже не понимая, а правда ли они любят, или лишь просто испытывают сильную симпатию? Любовь бесспорно существует, но бабушка всегда считала, что люди, которые будут любить друг друга до конца их дней, не говорят «я люблю тебя» каждый день. Не талдычат всем знакомым и незнакомым о своей огромной любви. Тогда есть ли вообще смысл признаваться в любви? У каждого свой ответ на этот вопрос. Нужно лишь немного подумать о том, что для вас на самом деле любовь и верите ли вы в неё. Стоит подумать о человеке, который у вас ассоциируется со словом «любовь». Чаще всего это самый действенный способ определить любимого человека. И так, просидев ещё один часок-другой бабушка и её гости наконец разошлись по комнатам, чтобы отдохнуть и провести время наедине, что необходимо каждому. Минги уже разобрал старенький скрипучий диван, где они будут спать втроём, и сел где-то в углу, держа в руке старую фотографию. — Топор, это ты мелкий? — подсел рядом с Раскольниковым Сынмин, облокачиваясь головой о стену. — Ага, с батей стоим. Мы в этот день гоняли в парк аттракционов. Помню съел в тот день пять охренеть больших сладких ват. Потом чуть чужой из пуза не вылез. — Ну мощь. Поэтому сейчас ты и с гастритом, — тихо посмеялся Ржавый, будто боясь обидеть своего друга, но после того как он увидел едва заметную улыбку на лице Минги, сразу стало намного спокойнее. — Спасибо, что несмотря на всё продолжаешь поддерживать меня и веселить, когда мне хуево. Я правда это очень ц… — не успел Топор договорить, как его перебил неистовый храп спящего, как убитый, Хонджуна. — Вот залупа конская, — тихо посмеялся Сынмин, счастливо смотря то на Башку, то на Топора. — Вы, мужики, моя семья. Хуй отвертитесь от меня, понял? Ты меня даже если на кичу закинешь, то я когда отсижу, вернусь к вам. — Да никто тебя не собирается на кичу гнать. Ты мне ещё нужен живым и невредимым. Вали спать уже. День сегодня был тяжёлый, — Минги чуть подтолкнул и так уже ползущего в сторону подушки Сынмина и накрыл уже обоих лежащих друзей тёплым одеялом. — Не засиживайся. Я-то знаю, что ты даже в автобусе глаз не сомкнул, — полушёпотом произнёс Ржавый и окончательно развернулся спиной к Минги, чуть приобняв Хонджуна, как этакую подушку. Комната Раскольникова очень удачно располагалась, ведь у него имелся выход на балкон, где он каждую ночь проводил время перед сном, мол, нагулять аппетит на хорошие сновидения. Был, конечно, один минус этого балкона — он был соединён ещё и с соседней комнатой, ныне принадлежащей Феликсу. Минги строго настрого решил, что для него это огромное разочарование, ведь ему придётся делить не такой уж и большой балкон с каким-то чужаком, но внутри он понимал, что это очень удобно. Удобно будет пробираться к нему в комнату, когда снова захочет его поцеловать. Нет, такое больше не повторится. Враньё. Казалось, Минги так и переведёт всю ночь, сидя на балконе и смотря на прохожих людей, появляющихся раз в час, а то и полтора, но его смог вывести из транса лишь щелчок закрывающейся двери в соседней комнате. Кажется, Феликс вернулся домой. Дело плохо. Сматываем удочки. Но так хочется подсмотреть. Всего на секунду, никто ведь не заметит, верно? Хотя с другой стороны, Топор не понимал, зачем ему подглядывать за каким-то парнем, да ещё и педиком. Казалось бы, чего он там не видел, ибо с прошлой их ночи он запомнил все слишком хорошо и чётко. Но всего разок… Тело Минги невольно двинулось в сторону окна комнаты Феликса, выходящего прямо на балкон. Ему показалось, что он как пушинка и никто его никогда не заметит, даже если очень постарается, но на деле блондин заметил любопытного татарина ещё тогда, когда только зашёл в комнату. Может он специально не обращал внимания на этого обормота? А может он слишком устал, чтобы вновь ссориться. Минги не должен знать ответ, потому что это не его дело, да и это вовсе его не интересует. Но каков же был адреналин, когда Раскольников заметил как башкир движется в сторону балкона, да ещё и так стремительно. Топор упал пятой точкой на табуретку, на которой и просидел последние четыре часа, и сделал вид, будто потерялся в своих мыслях и ни на что не обращает внимания. — Минки? Ты решил следить за мной с моего же балкона? — раздался полушёпот, только уже более басистый, чем голос Феликса обычно. Так получается, что когда он говорит тише, то и голос значительно ниже. — Это и мой балкон тоже, — не повернувшись и без единой эмоции произнёс младший. — Почему ты ещё не спишь? — голос становился все ближе и ближе, пока Минги окончательно не почувствовал чьё-то горячее дыхание и тело рядом с собой. — Ты работаешь стриптизером? Потому что другого объяснения, почему ты так поздно возвращаешься, я не могу найти. — Минги, посмотри на меня. Я хочу с тобой поговорить. Пауза. Секунда. Две. Три. Нужно что-то сказать, что-то сделать. И снова Топор молчит. Молчит и Феликс. Неужели они готовы так и просидеть все время? Всю ночь. Пауза никогда ещё не была такой долгой. — Мне не о чем с тобой разговаривать, — и вновь невольно Минги повернул голову в сторону башкира, как вдруг его сердце будто остановилось, но в то же время колотилось как бешеное. Вблизи Феликс под лунным светом выглядел слово ангел, спустившийся с небес. Веснушки, синяки под глазами, губы бантиком. — Я знаю, что ты хочешь. — Нихера ты не знаешь, сраный акробат. И вновь пауза. Но Минги на этот раз уже не может отвести взгляда от Феликса, лицо которого находится буквально в двух сантиметрах от его. Сердце сейчас выпрыгнет, и блондин наверняка это слышит. Его сердце тоже не может успокоиться, и вот-вот остановится. Кажется сейчас их сердца по отдельности выкачивают больше десяти тысяч литров крови в секунду, что является суточной нормой. Что же делать? Что делать? Как быть? Оттолкнуть? Рука не поднимается. Послать куда подальше? Все слова перемешались воедино и ничего путного не выйдет, если Раскольников попытается что-то сказать. Плюнуть? Нет, есть более лучшее применение своего языка. Спустя неимоверно долгую паузу, лицо Минги двигается вперёд и касается мягких, таких до боли любимых и родных, губ Феликса, на автоматизме их сминая. Блондин аккуратно обнимает талию Раскольникова, отвечая на неуверенный поцелуй, который казался для него самым лучшим. Это не просто поцелуй, а шаг к большему. Шаг к чему-то важному и правильному. Минги и сам не понимает как его руки уже лежали на аккуратном лице Феликса, а потом и заползли в его сожжённые, от постоянных покрасок, волос. Губы не собирались расставаться с губами башкира, да и никто не был против этого. Бабушка всегда говорила своему единственному Минги: «Никогда не стыдись любви. Радуйся, что ты понимаешь, что такое любовь. Делай своего любимого человека счастливым и никогда-никогда не обижай. Если ты понял, что это действительно любовь, значит ты вырос. Если ты смог принять её, то ты в самом деле храбрец».