***
Софи встрепенулась, ткнула носом брата и стала спускаться с дерева вниз, осторожно и медленно, попеременно перебирая мохнатыми лапками. Яр нагнал её на середине пути, оранжевым вихрем метнувшись по стволу. Вот они уже стоят рядом с отцом, изо всех сил обняв его с двух сторон. Яр быстро-быстро щебечет взахлеб, проглатывая окончание слов: – Папа, ты победил, д..? Я знал, я говорил Софии, что ты убьешь зло... Паука, и тебе не надо будет никуда уходить, д..? Мы пойдем к маме? Она наверно пережива... А еду мы потеряли, как мы теперь накормим ма..? И я тоже кушать хочу! Софи глядит снизу вверх – иссиня-бирюзовые омуты радужки пронзительнее неба - протягивает ладошки навстречу, уже не кошка, а девочка, Рыжий подхватывает ее на руки. Яр продолжает обнимать, липкие пальчики уже под футболкой отца, похлопывают его по животу, тормоша и елозя. – Ты нас нашел! А мы спали! На самом-самом высоком дереве! А Паук сильно дрался? Ты его совсем-совсем победил? – Конечно, победил! Неужели ты сомневался? – Рыжий треплет сына по голове. – Вы – молодцы, всё правильно сделали и очень мне помогли! Пойдемте скорее к маме, чтобы она не волновалась, а с едой что-нибудь по пути придумаем. Он поудобнее перехватывает Софи на руках, обнимает Яра за плечо и идет по ковру из белого и зеленого мха, насвистывая веселую песенку. – Нет, я ни капельку не сомневался! Я знал! Ты самый-самый сильный и крутой. А сложно было? Он же огромный! Ты наверно ка-а-ак ему наподдал! Я вырасту и тоже таким буду. Он подох, да? Сын бежит рядом вприпрыжку. Солнце очень похоже скачет между стволами деревьев золотым василиском. Вот и знакомый холм из серого известняка. Значит, скоро уже. На этом месте главное – не потерять важные повороты и не уйти в неправильную сторону на развилках. Сосновый молодняк может обернуться странными кустами с кожистыми колючими листьями, и тогда придешь к оврагу, из которого не так-то легко выбраться. Поваленная гнилушка старого тополя никогда не обманывает, указывая направление. Софи обвила руки вокруг шеи Рыжего и подмурлыкивает его песенке. О Тарантуле думать не хочется, хоть без него ничего бы и не получилось. Насколько он един и связан с Шакалом? Неделимо ли сознание у всех его бесконечных воплощений? Яр повисает на руке: — Ты его убил же, д..? — Ну, слушай. У Паука много шкурок, и он тоже может их менять, а одна его шкурка – как большая туча! Он меня пугал, но я не испугался. А потом мы помирились, он стал маленьким-маленьким и теперь сидит на моей ладони, – отвечает Рыжий, демонстрируя шрам. Лес вокруг становится светлее, вот уже и главные знаковые детали пейзажа: поросшие желтым лишайником валуны, две ели, сросшиеся стволами в форме буквы Х, которые он мысленно звал Сиамцами, густые заросли малины. Домик был уже совсем близко. - Ого! - Яр колупает пальцем шрам Рыжего. - Вы помирились? Он теперь не враг? По пути стали попадаться проплешины былых пожаров, серые круги потихоньку зарастают травой и молодыми деревцами. – Видишь, сидит тихо, не злится, – улыбается Рыжий. – А у нас в Доме жила девушка с очень сердитой татухой, которая сразу скалилась, если к этой девушке близко подходили. Ревновала. Даже укусить могла! – Тебя кусала, да? – Яр смеется. – Папа, у тебя так много знакомых теть, они все в тебя втюрились, как мама... – Нет, меня не кусала, я ее не злил, – отвечает Рыжий, вспоминая печальную девушку с косой челкой. А ведь Яр едва не стал ее пищей сегодня ночью! Понимает ли она, кем становится в Лесу? – Если бы они все в меня втюрились, тяжело бы было мне, пришлось бы им отказывать, разбивать их нежные девичьи сердца, – полушутя говорит он. – А это жестоко. – А если две втюрились, то надо их любить, да? Чтоб не разбивать сердца. Или трех, на сколько сил хватит... Софи презрительно фыркает: – Дурак, ты, братец! – Ты это зачем спрашиваешь? На будущее, что ли? – Рыжий прижимает к себе мальчика. Идти так неудобноно, но приятно. – Ага! – Яр беззаботно лыбится. – Я же такой же красивый как ты. Точно втрескаются по уши. Еще все детей мне нарожают, а мне потом за ними следить, воспитывать! – А ты что, не рад будешь, если у тебя появятся такие вот, как ты, шустрые, умные и любопытные дети? Ммм? – Смотря сколько! Мне неохота туда-сюда бегать... Софи вздыхает: – Мама не хочет, чтобы папа к другим тетям и детям ходил. И я тоже... В памяти Рыжего проступает комната, полная играющих меховых комочков, черных и пятнистых, а затем – Габи, без привычного макияжа, в резиновых сапогах и с огромным пузом. Было это или приснилось? Задумавшись, он наступает на что-то скользкое и едва не теряет равновесие. "На жабу напоролся?" – с горечью и отвращением думает он и поднимает пятку, ожидая увидеть расплющенную тварюшку, но находит вдавленную в мох шляпку масленка. Рядом еще три, молодых, крепеньких и сопливых, в короне из сухих листьев и сосновых иголок. – Вот и завтрак подоспел! Не с пустыми руками возвращаться, – радуется он удачной находке и возможности закончить неловкий разговор. Яр с Софи смотрят на находку папы с явным отвращением... Софи выводит: – Фууу, папа... Мы такое не едим. Они как слизняки. Мерзкие... – Это вы их неправильно готовите, – отмахивается Рыжий, ссаживает на землю Софи и собирает грибы в снятую футболку. – А мама наверняка ест. Вот был у меня один знакомый, он и слизняков ел за милую душу... Даже два знакомых. Яр наблюдает, как Рыжий складывает футболку с грибами на манер мешочка, и вдруг грустнеет... – Пап, а мама заболела странно, ты знаешь? – Странно – это как? – насторожившись, переспрашивает Рыжий и бросает масленок мимо мешка. Софи и Яр потупились, один пинает шишки ногой, вторая ковыряет пальцем дырку на майке... – Ну, она всё время лежит, почти не встаёт. И всё забывает. Много всего забывает. Тебя только помнит и ждёт. Говорит даже с тобой. Тебя нет, а она говорит, как будто ты рядом. – Ладно, пойдем скорее к ней, пока она и меня не забыла, – Рыжий завязывает мешок узлом и вручает его Софи. Берет детей за руки и устремляется к древесной арке, за которой начинался молодой сосняк, росший сразу за их лесным домом. Слева от тропы стоит невысокая березка. Когда-то давно они с Кошатницей вместе подняли выгнувшееся дугой деревце и подпёрли его рогатиной. Теперь опора окрепшему дереву уже не нужна. Помнит ли эту берёзу Кошь? Как много всего она забыла? Семена сорных злаков облепляют лодыжки, их всё больше, как и его воспоминаний из ниоткуда. Может ли так быть, что кусочки реальности вместе с памятью высыпались из восприятия Кошатницы и потерялись, как маленькие зёрнышки? И теперь он с детьми единственный их носитель. Рыжий вернется и посеет их снова... Тропинка петляет между соснами, под ногами хрустят сухие хвоинки, а Рыжий вспоминает его первое появление в избушке Кошатницы на Этой стороне. Он думал встретить тогда разъяренную пантеру, а попал внезапно в нежные объятья. Удивительно, но его ждали всё это время. Именно его, уехавшего на автобусе, женившегося на Габи, желавшего забыть Дом и всю его Изнанку; ждали и верили, что однажды он вернется. Её слезы радости перемешались тогда с дождем, барабанившим по крыше всю ночь. Тогда Рыжий впервые узнал, что уже стал папой. Кошатница рассказала, как Слепой принес ей два яйца с болота – Яра и Софи – самый чудесный результат пригубленной на двоих настойки Стервятника. Рыжий разглядывал спящих василисков с гордостью, пробирающей до мурашек. Рядом с ними в обнимку спали дети Кошатницы и Табаки – тощие шакалята Сизуки и Го, котята – черный большелапый Гром и толстенький серый Мао. Видеть и рассматривать их было непередаваемо волнительно и в то же время такое положение дел казалось само собой разумеющимся фактом. Рыжий помнит то утро до мельчайших подробностей. Яр засыпал его вопросами, на которые отвечать было ох как непросто. Рыжему выпало в одночасье стать не только мужем для ещё одной женщины, но и многодетным отцом подросших Изнаночных детей. – Почему мама так хочет, чтоб я перекидывался в человека? Мне так лучше! Я быстрый, все-все замечаю, кто горячий, а кто мерзлявый дохляк... Кто не болеет, и наоборот. Я тогда сильный и лазать умею. И все просто в голове. А человеком – все сложно. И вопросы всякие лезут. Я не хочу, а она сердится. Зачем это надо? У тебя тоже так? – Знаешь, Яр... мир так устроен, что всё в нём должно меняться и развиваться. Когда-то ты был маленьким яйцом, и тебе было хорошо и уютно. Намного проще было бы остаться яйцом, которое только и может лежать себе в гнёздышке. Но тогда бы ты не стал Яром, не смог бы бегать, играть, есть, лазать и не увидел бы мир вокруг. Ты изменился, и у тебя появилось больше возможностей, больше радостей. Хотел бы ты снова стать яйцом? Думаю, нет. Теперь тебе это слишком скучно. Вот и с превращением в человека так же – вместе с новыми сложностями у тебя появляются новые классные возможности. Ты ведь не теряешь от этого способность быть василиском, зато имеешь всякие человеческие ништяки. У меня было по-другому, я родился в Наружности, в человеческом теле, а василиском был во сне. Мне это тоже нравилось, потому что тогда я бывал в Лесу, гонялся за зверюшками, прыгал по деревьям, а в человеческом теле мог только лежать и смотреть в потолок. Чтобы я мог ходить, мне резали спину и кололи мне руки иголками, и мне было очень больно, но зато потом я смог встать. И когда я учился ходить, мне тоже было худо, и я сто раз думал : "Ёшкин кот, всё равно ничего не получается, пора забить на всё это и перестать мучиться", но потом всё-таки пошел. А если бы я сделал как проще, я бы так и валялся на кровати и, может быть, даже не встретил твою маму. Когда мы делаем что-то сложное, мы меняемся, а когда выбираем самое простое, остаёмся яйцом, из которого никогда не вылупится цыплёнок. Ну, или маленький василиск. – Хочу быть как ты! Но чтобы все просто получалось. А Сизуки говорит, у тебя Там есть другая мама. Э-э, нет, не мама... тётя. Ты её больше любишь? Он говорит, что да, поэтому что ты все время там, а не с нами... Он вредный. Но я по тебе так скучаю! А тебя всё нет... – Там и здесь время по-разному движется. Там прошел только месяц, а здесь вы уже родились и подросли. Твоя мама не может жить в Наружности, там она бы очень сильно болела, и еще она бы никогда больше не смогла увидеть Шакала Табаки и всех твоих маленьких братиков-сестричек, и тебя. Поэтому она живет здесь. А что Сизуки говорит про Шакала? Он ведь тоже уходит в другое место, но это не значит, что он не любит твою маму. – Да он всех ругает, и Табаки больше всех, говорит, он ваще трехнутый! Я его не понимаю. Папа, а почему у всех одна пиписька, а у меня две? У тебя тоже? Поэтому у тебя две тёти? У меня тоже две будет? – Да, малыш, когда я оборачиваюсь василиском, у меня две пиписьки, а когда человеком – одна. А сколько у тебя будет тёть, ты уж сам решишь, когда вырастешь. Вот, например, была у нас в доме одна девочка – Крыса, а здесь она – он, Саара. Сколько у него пиписек, я не знаю, но нам с тобой в плане превращений определенно повезло – могло бы быть и ни одной. – Хи-хи, я не хочу быть тетей, они такие странные и сердитые, не играют как мы... А тебе тоже снятся страшные сны? – Бывает, что снятся. А тебе что снится? Расскажи мне, и мы вместе придумаем, как из них сделать веселые. – Да я не понимаю что там такое... Там всё плохо. Не правильно. Много дядей, больших, злых, сильных. И я вроде тоже такой же, среди них... А может рядом, не пойму. Там всё горит, они дерутся. Бьют друг друга, кричат, убивают по-разному. А иногда не друг друга, а тётю, она кричит. И все горит. Я хочу уйти, но не могу... И тоже бью и кричу. Иногда большие такие штуковины двигаются и тоже горят... И всё гудит и стучит. Очень гадко. – Мне тоже часто снится, что я – это не я. А что за большие штуковины? Какие они? – Железные... С хоботами прямыми, грохают... А ещё другие, на ножках, как пауки. И другие, с круглыми черными бубликами, разные. И люди всегда одеты по-разному. – Это танки. Специальные машины, чтобы убивать врагов. Тебе снится война. Мне она тоже снилась, только я там всех побеждал, поэтому сон был не страшный, а как игра в догонялки. Иногда, когда мне снится, что я -- не я, помогает вспомнить, что всё это не по-настоящему. Себя вспомнить. Сначала это трудно, но потом ты привыкнешь. Может, даже сможешь менять сны по своему желанию. Когда тебе приснится что-то такое, посмотри на свою ладонь. Просто запомни: снится война – надо посмотреть на свою ладонь. Если получится – ты получил власть над телом, ура! Просто смотри на ладонь и вспоминай, какой она была в жизни. Ты сразу поймешь, что вокруг сон, и вспомнишь себя. Мне этот финт ушами всегда помогает. – Папа, у меня лапы! Я пока плохо превращаюсь в человека. И не знаю, какой я настоящий. Это грустно. А там, во сне, я скорее дядя... Но часто невидимый. А все от меня чего-то хотят, просят чего-то. Зовут и просят... Какой я настоящий? Где?.. Вообще, я хочу быть с тобой. И с мамой, -- Яр вздыхает и кладет голову Рыжему на колени. – Ну тогда посмотри на свой хвост вместо ладони! Как только ты увидишь хвост, мигом всё вспомнишь и проснешься. У тебя взрослые вопросы, малыш, -- Рыжий гладит Яра по голове и смотрит на него с нежностью и печалью. – Невидимый, говоришь? А о чём они тебя просят? – Каждый своё. Чаще всего просят дать силы, я не понимаю, как я могу им её дать? Или чтобы их не убили. Или вообще каких-то богатых вещей просят, я не понимаю... Па-а-ап, не уходи! Побудь ещё с нами! Когда другие приходят – мама грустит. А с тобой улыбается. – Побуду, сколько смогу, малыш. – Сколько сможешь? – Да, ведь меня ждут в Наружности. Много-много народу ждёт. Они без меня все передерутся и запутаются. – Ты заснёшь и проснёшься Там? – Нет, для этого мне надо найти особую невидимую тропинку в Лесу и пойти по ней туда... и я окажусь там. – А я могу пойти с тобой? – Для этого тебе нужно немного подрасти и научиться быть человеком – там ведь из разумных есть только люди, и обернуться ты не сможешь. – Я могу! Смотри, ты не видел! Яр спрыгивает на пол и начинает скакать. После нескольких прыжков опускается на ноги. Веснушчатый мальчишка с курносым носом широко улыбается, огненные пряди почти до колен, он нетерпеливо стряхивает их с лица и бросается обнимать Рыжего. – Ого, какой ты большой! – Рыжий обнимает сына в ответ, затем хватает его под мышки, приподнимает на руках и всматривается снизу вверх в такое знакомое и одновременно незнакомое лицо. Увереннее, смелее... живее его собственного в этом возрасте. София появляется на пороге кухни, садится в проходе и вперивается в них требовательно-суровым взглядом большущих глаз на изящной маленькой мордочке. Яр восторженно машет ей и верещит: – Человеки могут обниматься и целоваться! Я тебя люблю, папк! – обнимает и нежно чмокает в щёку Рыжего. София озадаченно пятится назад, но почти тут же снова застывает на месте и завороженно наблюдает за ними. – Я тоже тебя люблю, сын! – чмокает в ответ и опускает мальчика на ноги. – Софи, а ты что же? Иди к нам! Софи брезгливо дергает хвостом, поводит ушами и демонстративно отворачивается. Она так и осталась сидеть в дверном проеме. На долю секунды Рыжему начинает казаться, что пространство проёма идет рябью, как помехи телевизора. Софи превращается в искру, молнией она взвивается вверх, отталкивается об косяк, об другой. За доли секунды очертив сложный зигзаг в проёме, она снова сидит на полу и победоносно смотрит на Рыжего. Яр хихикает: – Сестрёнка жадничает! Миг, и Яр подбегает к сестре, по пути приняв привычный образ маленького ящера, зверята соприкасаются лбами. Простояв так некоторое время, Ярик оборачивается к Рыжему: – Она хочет с тобой с одним побыть и ещё боится тебя. И грустит. И ещё чего-то хочет, не пойму... София сделала несколько неуверенных шагов к Рыжему и остановилась. Рыжий, едва отошедший от тихого шока, вызванного удивительными способностями дочери, медленно подходит к Софи и садится перед ней на корточки. – Не знал, что ты такое умеешь! Ты у меня просто чудо, – он протягивает руку и осторожно касается ее мягкой шерстки. От кошачьей спинки идет волна, осязаемо мягкая, даже видимая: густо фиолетового цвета, она обволакивает собой ладонь, поднимается спиралью по предплечью. Рыжий смотрит в глаза Софии, она коротко мявкает и бросается ему навстречу. Сама волной перетекает ему на руки и прижимается к груди, к самому сердцу. Рыжего заполняет чувство бесконечной любви и теплоты. А в голове раздается тоненький голосок, как пересвист малиновки: – Ты? Я? Кто ты? Вместе... Рыжего будто оглаживают с ног до головы огромной пуховой кисточкой: – Ты – си-и-ильный. Я тебе нрравлюсь... Мя-я-а-агко. Ты – острый... Кто ты? Ты слишком ре-езкий. Я слабее. Зачем я для тебя? – Зачем? – улыбается Рыжий. Теплое чувство разливается от сердца по всему телу, наполняя каждую клетку радостно-расслабленным светом. – Затем, что я тебя люблю. Сильно-сильно. – Я – чудо?! – от Софии расходятся ореолом радужные всполохи. Она ворочается, поудобнее устраиваясь и еще крепче прижимается к его груди.– Какой хочешь, чтобы я была? – Будь такой, какой себя чувствуешь. Всё равно это будешь ты, – разная, любая... замечательная! – Я -- разная, да. Целоваться? Яр целовал тебя... Хочешь? Это хорошо? – Очень хочу. Это приятно, как будто гладят! – смеется и целует ее в чешуйчатый нос. Софи хихикает совсем по-человечески и вот уже перед ним маленькая девочка. На Рыжего смотрят глаза Кошатницы, только более тёмные, глубокие и суровые. Черная челка закрывает брови, курносый нос смешно морщится. Маленькие губки тянутся навстречу и чмокают Рыжего в переносицу. Софи заливисто смеется и показывает на свою щеку. На ней алое пятно, очень похожее на его татуировку-розу. – Весело?! Да? – Ты – красавица! В любом облике. Рыжий перехватывает ее поудобнее и кружит по комнате. Яр подбегает и прыгает рядом. – Я тоже хочу!! – Ну, давай! – Рыжий подхватывает Яра другой рукой и кружит их обоих. На громкий смех прибегают четверо Шакалиных хулигана, запрыгивают на кружащихся и валят всех на пол. Безумная хохочущая возня длится и длится. – Ко-ошь? Ты спишь? – голос доносится из переплетения рук, ног, хвостов, шерстяных и гладких человечьих шкурок. Смех прыгает по комнате разноцветными мячиками. – Иди к нам! – Это что за хулиганство тут творится вместо сна?! Сейчас-сейчас я вас всех покусаю! Кошатница пытается изобразить суровость, но тут же начинает смеяться и, подбежав, щекочет всех попавшихся под руку. Её затягивают внутрь кучи-малы, и веселье продолжается. А на следующее утро Рыжий с детьми отправился в Лес за добычей. – Кто на охоту, за мной! Идем тихо, след в след, и не отстаём. Кто отстанет – пропустит всё самое интересное! Вся ребятня, кроме Мао, бросилась вслед за Рыжим. Не сказать, чтоб всё происходило тихо, да и след в след они шагать не умели, но честно старались. Пройдя первые метры по тропинке, Рыжий опускается на четвереньки. От затылка по спине пробегает волна, оставляющая за собой отливающую медью чешую. Хвост нетерпеливо шуршит по земле. Василиск оглядывается на бронировано-меховую чехарду и шагает дальше. Он идёт медленно, чтобы молодняк мог поспевать за ним, пробует воздух раздвоенным языком, отыскивая кроличьи следы в пружинистом мху. Запах добычи приближается. Вот уже стали попадаться явные следы пребывания длинноухих. Всё вокруг – и поляна, и холм, и окрестные кусты – просто кричит о том, что дичь где-то рядом, но пугливые зверьки, напуганные веселым и шумным появлением разношерстной компании, притихли в своих глубоких и извилистых норах. Василиск слишком крупный для их ходов, и они будто понимают, что ему не протиснуться в эти лазы. – Спой. Пусть выйдут, – шипит-проговаривает он, обращаясь к синеглазому котенку с черной чешуей на мордочке. Еще один василиск, поменьше, замирает с готовностью и предвкушением, лишь маленькие крылья за его спиной нетерпеливо подрагивают. Софи смотрит на василиска-отца с гордостью и вызовом. Оглянувшись на остальных, она шипит, имитируя голос матери, детвора разом притихает. Котёнок переступает лапами, вытягивает шею и приоткрывает рот. Над поляной льются тихие, немелодичные, монотонные звуки... они ложатся волнами вниз, окутывая пространство словно плотная ткань. И вскоре из тёмных норок стали появляться серые мордочки с бусинками глаз, глядящими завороженно и сонно... Через некоторое время на траве, тут и там, сидит уже с полсотни кроликов. Все они неотрывно смотрят на Софи. Рыжий подбирается к ближайшему – крупному и сильному самцу. Зверьки, завороженные звуками, подпускают василиска вплотную и даже не пытаются бежать. Они привстают на задние лапы, озадаченно нюхают воздух и, кажется, не замечают хищника. Крупный кроль дергает серым носом и неотрывно смотрит на два ярких огонька, надвигающихся всё ближе. Прыжок – и когтистая лапа ломает шею жертвы. Это заставляет остальных кроликов встревожиться, и они наконец видят беду под самым своим носом. Ещё один прыжок, второй, третий! К крупному василиску присоединяется небольшой, а потом и остальные. Софи снова поёт. Движения кроликов становятся сонными и неповоротливыми. Сизуки прыжком настигает ближайшего зверька, тот нервно дёргается, у Сизуки не хватает силы его придушить. – Грызи, – подсказывает василиск, облизываясь. — Перегрызи ему горло. Сизуки придавливает передними лапами живот кролика и с усилием вгрызается в тушку, тот затихает. В это время Яр уже несёт убитого зверька и с гордостью показывает Рыжему. Рыжий поощрительно урчит и повторяет уже словами: – Молодец! Правильно. Хорошо. Успехи юного василиска радуют старшего. Он оглядывается на поющую Софи и вновь оборачивается к Яру, стоящему у тушки. Его кровь. Его выводок. Его гордость. Софи заканчивает петь и одним прыжком настигает маленького крольчонка. У того не было не единого шанса спастись. Кошатница стоит на крыльце, для устойчивости обняв подпорный столб навеса, и всматривается в лесную чащу поодаль. Кошь почти такая же бледная и худая, как когда-то была в Доме, только глаза остались такими же живыми и юркими. Она замечает движущиеся к домику фигурки, делает шаг вниз по ступеням и тут же садится. Она улыбается, вытирая мокрые от слёз щеки подолом платья, и смотрит на приближающихся. У самого дома Рыжий отпускает ручки детей и подбегает к крыльцу, подхватывает Кошь на руки, кружит, ставит на землю, сжимает в объятиях. – Ну вот мы и вернулись, – произносит он, утопая в сине-зеленых озерах ее глаз, и целует, нежно и жадно. Кошатница не сдерживает рыданий, утыкается носом в грудь Рыжему, плачет и стискивает его в объятьях. Дети обнимают их с двух сторон. – Рыжик... Любимый. Прости меня. – А ты – меня прости, – он гладит ее волосы и зарывается в них лицом. Целует ее куда попадет – в макушку, в висок, в ухо. Кошатница плачет и смеётся, то нежно целует Рыжего, то отстраняется и любуется им. – Если и обижалась раньше – давно всё простила. Ты и дети – единственное, что у меня есть. Ну, пойдёмте в дом, я что-нибудь приготовлю, а ты всё-всё расскажешь. – А мы тут грибы собрали, – Рыжий демонстрирует майку с помятыми в объятиях маслятами. – Грибы? – Кошь смеётся. – Ну, это только мы с тобой есть будем... Я Яра и Софи раз пять уговаривала попробовать – не хотят. – Да, а вчера мы с папой очень вкусных зверей поймали, не знаю, как они называются... Только мы их потеряли, когда на нас огромный паук напал, – взахлёб тараторит Яр, переступая со ступеньки на ступеньку. Кошь смотрит на Рыжего с тревогой, её пошатывает и она вцепляется в перила. – Мы с ним долго общались и в итоге поладили, – успокаивающим голосом говорит Рыжий, поддерживая Кошатницу за талию. – Бобров, конечно, уже уволокли другие хищники, но я сейчас быстро сбегаю и кого-нибудь добуду. – НЕТ! Не уходи! – глаза Кошатницы за миг наполняются безумным страхом и слезами. – Яр с Софи хорошо охотятся. Покажете папе, как вы научились? Поймаете ему кролика? Дети кивают, оборачиваются зверями и тут же пропадают в зарослях малины. – Я стала жутко суеверной, извини... Пойдем, ты, наверно, страшно устал. Кошь, держась рукой за стену, проходит в дом. Рыжий идёт следом, вываливает раскрошенные грибы в плетеную корзину, лежащую в сенях, с сомнением осматривает то, что некогда было футболкой, оставляет ее на дровяной пирамиде. Тащит грибы в комнату. Кошатница подходит к кухонному шкафчику, достает картошку, начинает ее чистить. Смотрит на Рыжего, грустно улыбаясь. – Проголодался? Ну, расскажи мне что-нибудь. А то мне начинает казаться, что мы только-только познакомились. – Давай, я тогда грибы почищу, – он достает ножик и то ли кастрюлю, то ли котелок с плоским дном. – Что тебе рассказать? Пока к тебе шел, разного насмотрелся, но не хочу о грустном. – Неужели всё было только грустное? Натерпелся из-за меня? – глубокий вздох Кошатницы наполнен всеми мысленными и немыслимыми бедами, что могли случится с Рыжим в её воображении. – Было кое-что интересное. С вороном познакомился, большущим, чёрным. Он мне принес камень-глаз, чтобы мы с тобой могли друг друга слышать. Еще там был четырехрукий чувак, который умел раздвигать дождь. С барабаном и травой. Мне тогда еще Карибы привиделись, – Рыжий замолкает, чувствуя, что его рассказ звучит дико и сумбурно. Кошатница смотрит на Рыжего недоверчиво, хмурит брови, словно что-то вдруг вспомнила, но потом тут же забыла. Она обводит кухню ищущим взглядом, вновь заглядывает в глаза Рыжему. – Почему так получается? Когда я тебя касаюсь, целую, кажется, что мы с тобой прожили всю жизнь. А стоит только отпустить тебя, вот так посмотреть издалека, и я начинаю стесняться, мне кажется, я тебя совсем не знаю. И всё-всё сама себе придумала, что между нами было. Хотя вот же наши с тобой дети. Они наши и ничьи больше. Ты папа, а я мама. Рыжий задумчиво крутит в пальцах скользкий масленок. – Честно говоря, я сам ничего не понимаю. Я помню, что мы жили с тобой в Доме и выпуска еще не было... А еще помню Лес, берег, нашу первую ночь здесь, землянику... Но вот смотрю на детей и понимаю, что выпуск уже был и прошло уже много времени. Как будто мы уехали на автобусе и основали общину, а я там вроде как вожак, а Габи должна родить от меня... а у тебя еще четверо детей от Шакала. Так и вижу их, четыре мягких комочка. Мы играли тут, прямо в этой комнате, ходили на охоту... Дурь какая-то! Нож выпадает из рук Кошатницы. Она бледнеет ещё больше и начинает затравлено оглядываться по сторонам. – Как ты сказал? Еще дети? Не от тебя? – тонкие пальцы с обломанными ногтями, обветренной кожей, но такие живые тут, опираются на столешницу шкафчика, Кошатница опускает голову, шумно дышит. – Здесь же никогда никого... Ты мой муж, и я ждала тебя, мы ждали... И ты пришел. Рыжий бросается к ней, обнимает за плечи: – Слушай, в нашем Лесу бывают странные вещи, мороки, сны наяву. Я сам запутался, что было, а чего не было. С нашими судьбами играют силы, которые не вместить сознанию. Только одно наверняка знаю – я люблю тебя и наших детей. И мы наконец все вместе. – Мороки, да? Мороки... – Кошатница хватается за это слово, как за спасательный круг, ее морщинки на лбу разглаживаются, губы готовы улыбнуться. – Вот ты коснулся меня, и мне сразу легче стало. Рыжик, ты мне сил придаешь, – она прижимается к его груди и ласково трётся носом. – Давай думать про здесь и сейчас. Вот что мне сейчас делать: картошку с грибами жарить или любить тебя? – Разве ты не можешь, любя меня, жарить картошку? – лукаво шепчет он в самое ухо и нежно его прикусывает.***
Софи и Яр тащат домой жирного кролика и переговариваются между собой... – Нет, я тебе говорю, мама сейчас готовит еду, а папа ей помогает! – возмущается Яр. – А я тебе говорю, что они сейчас совсем другим занимаются! Вот как те кролики! – Но это же гадко! – И вовсе не гадко... И они не кролики...***
Софи права. В избушке жарко, недочищенная картошка оставлена на столе. Шёпот Кошатницы льётся сладкой патокой: – А что у нас там такое внушительное? Ух ты! Даже нет трусов? Ничего себе! Супер, не теряем лишнего времени... Кто моя самая любимая, ароматная крыска?.. Подожди, а почему я назвала тебя крысой? Не пойму... Да пофигу. Иди ко мне, я так дико соскучилась. И снова избушка, как собственная грудная клетка, не может вместить в себя весь этот жар, нежность, поцелуи, прикосновения. Рыжий прикрывает глаза, отдавая всего себя навстречу ласке губ, языка, ладоней, лишь краешком оставшегося разума улавливая острую иглу осознания: "А она ведь совсем не помнит Дом! Для нее не было ничего, кроме этого места..." Не было Крысиного Вожака и его громкой рыжей сестры, ее соседки, не было тихой Русалки и угрюмой опасной Крысы-Летуна, не было Шакала и серых котов... А без котов она уже и не Кошатница... но губы ее такие же сладкие, такие же нежные пальцы, такие же соблазнительные округлости... Он проводит ладонью по внутренней поверхности ее бедер и скользит выше, к заветной цели, раздвигая нежные лепестки розового бутона, гладит-щекочет их легким касанием.***
Яр и Софи уже на полпути к дому. Софи методично объясняет брату особенности интимной жизни взрослых. – Откуда ты всё это знаешь? - Пф, просто надо быть наблюдательным. Природа на всех одна. – Но это же противно! – Сам ты противный. Мог бы для разнообразия и другие книжки почитать. Про любовь, например. – А ты разве умеешь читать? Мама же только меня учила, а ты не хотела... – Дураком у меня братец растёт. Ду-ра-лей, вот ты кто! Лучше подумай о том, что папа наш скоро опять уйдёт, а мы одни останемся. – И что? – И ничего!***
Его пальцы то гладят ее горячее влажное естество уверенными и настойчивыми движениями, то дотрагиваются быстро и чутко, как трепещущие крылья мотылька, танцующего вокруг пламени. Он уже готов сгореть в этом испепеляющим и обновляющем огне и едва способен сдерживаться. Рыжий покрывает поцелуями ее лицо и грудь, ласкает языком напрягшиеся соски, шепчет нежные слова, чувствуя, как всё его тело, мышцы, особенно те, что ниже живота, наполняются жаром и тяжестью. Вулкан уже готов извергнуться, но он не хочет спешить. Рыжий входит в Кошатницу, как корабль после долгого и опасного плаванья входит в родную бухту. Он плывёт упрямо и плавно, без суетливой торопливости, точно выверив направление. Кошь томно вскрикивает и движением бедер проталкивает его ближе в себя. На этом вся размеренность и плавность движений заканчивается, и безудержный ритм захлестывает их обоих с головой. В какой-то момент Кошь оказывается сверху. Рыжий ловко подхватывает её за талию и помогает ей взлетать и падать... всё время к нему, навстречу, только к нему одному. Ладони скользят, Кошатница вспотела, волосы прядями липнут к щекам и лбу. Она по-звериному трясёт головой и становится похожа на одержимую, с распахнутыми, с безумным блеском, глазищами, с всклокоченными волосами, Кошатница улыбается-скалится и ещё яростнее убыстряет темп. Что будет, если встретятся два омута одинаковой силы? Они сливаются в один. Красное и синее по спирали. Закатное солнце в морской круговерти. Острая вершина горной скалы прокалывает облако навылет. Зубы крепко держат меховой загривок. Когти, член, клыки всё глубже вспарывают податливую плоть... Рыж не может дальше сдерживаться и кончает, выстрелив в Кошь всей своей любовью. Он вывернулся бы наизнанку, и весь, целиком, влился бы в неё, если б мог. Кошатница запаздывает, но через несколько секунд и она догоняет Рыжего, заметавшись в сладостных конвульсиях с диким нечеловеческим воплем, а потом соскальзывает вниз и затихает у него на груди. Её почти сморило в сон, убаюкивало мерное дыхание Рыжего, что отключился почти мгновенно. Кошатница села, почти невесомо погладила его по затылку, укрыла одеялом, встала и оделась. Затем выскользнула на кухню, плотно закрыв дверь. Рыжий проснулся от ароматов жареной картошки с грибами, тушеного мяса и кофе, что пробивались сквозь щели, несмотря на плотно закрытую дверь. Да ещё от радостного хихиканья детей. За окном угольная темень. В комнате довольно зябко, даже холодно. От аппетитных запахов рот наполнился слюной. Рыж выскользнул из-под одеяла, влез в джинсы и приоткрыл дверь в кухню, сонно щурясь от света, взлохмаченный и улыбающийся: – Уже ужин... долго я спал? – Долго, уже солнце зашло, -- Кошатница тепло улыбается, дети бегут навстречу, облепляют и тянут к столу. – Подождите, хулиганы, дайте папе одеться, тут довольно прохладно. Ой, у тебя же нет ничего... Моё барахло на тебя не налезет. Что же тебе дать? Ну, накинь на себя одеяло. Яр вприпрыжку тащит с сундука шерстяной увесистый свёрток и вручает его с дурашливым поклоном. Рыжий, в тоге из одеяла и чувствуя себя немножко римским императором, садится за стол. Софи, кокетливо улыбаясь, мурлыкает: – У нас сегодня царский ужин, папа – король... – А мама у нас – волшебница и королева, вон чего наготовила! А ты – наша принцесса! – отвечает Рыжий, обнимая Софи за плечи. – Это вы с братом мясо поймали? – Да, это мы! – Яр прыгает вокруг стола и никак не может усесться. – А я кто? Я кто? Не хочу быть принцем! Хочу быть рыцарем! – Принц тоже может быть рыцарем... – замечает Рыжий. – Ты у нас отважный воин и великий охотник! А теперь, моё замечательное семейство, давайте вкусим наконец блюдо, достойное наших царственных пастей и животов!