Путь навстречу

Ливень выхлёстывает в песке глубокие дырочки-оспинки. Шум падающих капель заглушает даже море, раздраженно шипящее и выбрасывающее на берег внушительные волны. Ветер путает водяные струи и пену в плотное серое полотно, застилающее глаза. Несмотря на бушующую стихию, незнакомец абсолютно спокоен. Рыжий не ощущает никакой угрозы для себя. — …Привет? — неуверенно говорит он, вглядываясь в пришельца. В голове проносятся ассоциации с индийскими легендами и почему-то снова вспоминается Кошатница. Четверорукий и правда похож на немолодого йога, сошедшего со страниц книги со сказками. Кожа цвета молочного шоколада, сухощавое жилистое тело, грязно-оранжевого выцветшего цвета майка и шаровары, кажется, служат своему хозяину не первую сотню лет, такие они потрёпанные и ветхие. Темные волосы заплетены в дреды и стянуты в неплотный хвост, такой длинный, что он стелется по песку. Четырехрукий поворачивает голову к Рыжему, печально улыбается и кивает, приглашает сесть рядом, похлопывая ладонью по песку, снова отворачивается к морю. Ему не мешает беснующийся ливень, да капли и не проливаются над головой странного маленького человечка, его одежда совершенно суха. Рыжий садится на песок и только теперь понимает, что всё ещё сжимает в кулаке камень. Пальцы онемели и с трудом выпускают синий шар. Ладонь начинает покалывать. Он смотрит на камень-глаз и прячет его в нагрудный кошелёк. — Я ищу девушку… — снова начинает он, уже шепотом, словно не хочет спугнуть странный покой незнакомца. — Её зовут Кошь… Кошатница. У нее синие глаза и светлые волосы… Не встречалась?.. Собственные слова звучат бредом и нелепостью на фоне безмятежности четырехрукого и первозданного хаоса природы. Человечек придвигается ближе к границе, садится к ней вплотную и проводит у себя над головой линию одной из незанятых рук, словно ощупывает воздух длинными суставчатыми пальцами. Он манит Рыжего сесть ближе. Рыжий садится, касаясь плечом четырёхрукого, и с удивлением понимает, что дождь теперь не идёт и над ним. Они вдвоём с человечком находятся под невидимой защитой от стихии. Человек молчит, забивая курительную трубку травяной смесью, невозмутимо смотрит на волны. Трубка раскуривается, терпкий дымок клубится над ними, словно боится выйти за границу завесы. Вот трубка ложится рядом с Рыжим на песок, четырехрукий кивком головы предлагает присоединиться. Две другие его руки, не занятые процессом курения, лежат на коленях, пальцы шевелятся, словно пытаясь поймать ритм мелодии, танцуют в воздухе… — Не встречалась, — на выдохе говорит человек, когда Рыжий уже перестал ждать ответа. Рыжий берёт трубку, затягивается, задумчиво выпускает кисловатый дым. Море похоже на подвижную акварель. Пелена дождя тоже кажется нарисованной. Время замирает, схлопывается, — и тут же раскрывается, как крылья бабочки, вширь, вверх, вглубь! Оно больше не линейно. Оно — море. Рыжий кивком благодарит четырехрукого и возвращает ему трубку, положив на песок, как делал прежде ее хозяин. Четырёхрукий вдыхает дым, и ливень немного стихает, волны уже не так яростно плюются в сторону сидящих. Две кисти рук всё уверенней плетут нить мелодии. Четвёртая рука, не занятая трубкой, подтягивает к себе невесть откуда взявшийся маленький бубен. Пальцы начинают выстукивать ритм -- до боли в висках знакомый, но в то же время Рыжий точно знает, что не слышал его звучания в таком исполнении. Человечек вновь кладёт трубку на линию границы, и, не переставая играть, внезапно подмигивает Рыжему. Музыка крепнет, пробивается сквозь шум волн, извивистыми линиями сплетая вокруг сидящих что-то наподобие звукового кокона. Рокот моря теряется в волнах мелодии. Пальцы четырёхрукого вплетают в музыку бубна лучи солнца, пробивающегося сквозь завесу туч. Дреды раскачиваются точно дрессированные змеи. Внимательные глаза смотрят на Рыжего выжидающе… Мелодия возрождает воспоминания — жаркое карибское солнце в рамке разлапистых, глянцевито-зеленых листьев, белый ракушечник, смуглые женщины с цветочными браслетами на щиколотках, обмазанные маслом и подожженные сосуды. И бьющийся в подсознании ритм, призывающий всех, кто его услышит, присоединиться к празднику. В эту мелодию вплетается другая, светлая и немного грустная, гибкая, как промелькнувший в памяти силуэт маленькой синеглазой пантеры, как красный блик на хвосте василиска. Музыка захватывает его и наполняет, словно пустой кувшин. Он хочет задать вопрос, но не может выбрать правильный. — Как мне спасти Кошь? — спрашивает Рыжий, уверенный, что четырехрукий знает все на свете ответы. Странный человечек смотрит на Рыжего в упор. Знакомый взгляд: вокруг зрачка коричное солнце в обрамлении темно-серого неба. — Ты сам знаешь ответ. Говори с ней, слушай ее. Ты уже забыл многое из того, что было. Осталось вспомнить то, что не происходило вовсе. Музыка берет в плен. Окутывает, кружит, остужает ноющую боль в груди. Мелодия перемешивает всё вокруг в пёстрый круговорот: море, берег, печаль утраты, расступающиеся занавесом облака, выстукивающие ритм бесконечные пальцы человечка и всё нарастающую надежду на встречу. Ноги сами собой подхватывают ритм музыки, шагают уверенно по лесным тропкам. Как долго шагают? … «Осталось вспомнить то, чего не было вовсе» — эта фраза не выходит из головы, ведь, если бы не она, легко можно потерять рассудок от то и дело всплывающих в памяти обрывков воспоминаний, картинок, что никак не могут встать в логическую цепочку событий прошлого. Выпуск, которого не было, но он свершился. Поездка на автобусе, община, повзрослевшие Крысы, Габи с животом, будто проглотившая арбуз. Нарушенное обещание больше не прыгать, когда рутина и обыденность одной стороны и маленький домик, затерянный в Лесу, на другой стороне подталкивают к прыжкам. Домик, в котором его всегда ждали. Может, и сейчас ждут? Он закрывает глаза, и воспоминания захлестывают новой волной. Рыжий проснулся тогда от резкого толчка в диафрагму. София сидела у него на груди и смотрела серьезно и сосредоточенно, словно оценивала, достоин ли он права лежать тут или нет. Маленькая кошечка-котенок с ржаво-коричневой шерсткой и черными блестящими чешуйками на лбу. Его дочь. Она оборачивалась человеческой девочкой только во сне. Два озера ультрамариновой глади с вертикальными зрачками смотрели так же пронзительно и оценивающе, как умела ее мать. Софи приоткрыла рот, раздвоенный змеиный язык лизнул воздух и скрылся в пасти. Котенок запел: в завораживающих звуках слышался детский счастливый смех, переливы ксилофона и шелест трав. Кошатница лежала, носом уткнувшись Рыжему в плечо, и крепко обнимала его руку, будто боялась потерять его, пока спит. Яр пристроился с другого бока, свернувшись клубочком в пространстве между подмышкой, локтем и предплечьем, и тоже внимательно изучал своего папу. Мелкого Мао не было видно, он, наверно, до сих пор спал в корзине в другой комнате. Сизуки возился в ворохе одежды Рыжего, брошенной на полу. Он почти весь скрылся в ней, лишь кудлатый хвост болтался из стороны в сторону. Длинный Го прыгал рядышком, пытался поймать хвост Сизуки и стрекотливо хихикал. Гром за спиной Яра что-то тихо мяукнул-шепнул василиску, и Яр возмущенно заурчал в ответ. В голове Рыжего звуки преобразились в слова: «Отстань! Это не твой папа, а мой!». Софи легла и как расплавленный воск перетекла к шее. Её мурлыканье и вибрации теплого чешуйчатого живота повергли Рыжего в состояние сладчайшей эйфории. Такой, на которую не были способны даже сотни Паучьих таблеток и прочие зелья Дома. … Рыжий оборачивается, за ним бегут дети, стараясь попадать след в след. Он — ведущий в этой охоте. Лес вокруг зелёный, пахнет сырым мхом, ягодами, прошлогодней листвой и звериными тропами. Василиск пробует воздух раздвоенным языком и скользит по густому подлеску. Сзади — упругие прыжки кошачьих лап, шелест стеблей по чешуе. Извилистое озеро раскинуло свои лапы во все стороны. Тянутся протоки и заводи по всему Лесу, достигают самых дальних чащоб. За озером — болото, над котором ночью плавают зеленые огни, а когда ложится на воду туман, змеится тоскливо-призывная песня. Она манит, зовет глупых зверей в самую топь, где они неизбежно увязнут и не смогут сопротивляться. Болотный житель ленив и осторожен. Он не выходит за пределы своих уютных владений, не вынюхивает в росистой траве заячий след, не ищет норы барсуков, а только лишь ждет свою жертву, неуязвимый и невидимый, и тянет свою мелодию, песнь охоты. Лесной василиск нетерпелив. Он преследует свои жертвы на земле, взбирается на скалы и деревья, прыгает с веток на зазевавшихся зверей. Он тоже знает охотничью песнь, но его песнь не сплетает кружево сетей столь же искусно, как умеет хозяин болота. Разве что молодая чешуйчатая кошка может сравниться с Саарой. Озеро укрыто ватой. В зарослях рогоза плещет вода. Все звуки гулки и глухи, а запахи — половинчаты. Луна плавает в перламутровом мареве. В сыром воздухе — привкус прелой древесины и ила. И запах добычи. Сегодня хозяин болота поет для двуногой дичи, а их мясо, сочное и нежное, с плоским хвостом и плотным мехом, выныривает, едва над водой взлетают первые звуки. Рыжему почти не приходится удерживать взглядом добычу, чтобы молодняк смог порезвиться. У юного василиска длинный прыжок и верный удар. «Маме», — чирикает гибкая тень, хватая в зубы тяжелую тушку. Маленький медный вихрь оказывается рядом и хватает зверька с другой стороны. Их шаги не всегда попадают в ритм, но они несут их общую добычу, довольные и гордые. Василиск, обремененный такой же ношей, ступает за ними, прикрывая: хозяин болот упустил двуногого, и его мелодия, полная тоски и досады, звучит слаще и призывнее. Они бегут уверенно и ровно, но в какой-то момент Яр оборачивается к василиску, выпустив добычу из пасти, и начинает тормозить. Софи не справляется с выросшей тяжестью груза и тоже останавливается. Если можно вообразить себе улыбающегося ящера, то сейчас Яр улыбается. Он упоённо сияет каждым зубом и чешуйкой в лунном свете. — Папа-папа-папа! Вот он уже рядом. Софи сидит чуть поодаль, с серьёзным видом охраняя добычу. Яр вертится под ногами, выписывая восьмёрки и круги и безостановочно болтает: — Ты вернулся, да? Ты с нами? Я подрос — смотри! Я теперь умею прыгать выше. Никогда не ел такого зверя, он вкусный? Софи дерётся. А к нам заходил… Ты принёс книжки? Мне теперь по-другому сны снятся. Мы идём к маме? Яр сыплет вопросами, но сам замедляет шаг и останавливается под ногами медного василиска. Спиной он трется об его живот, так что их чешуйки шелестят и щекочут друг дружку. Папа и сын смеются одновременно, тут же подбегает Софи и тоже ластится и оглаживает мягкой спинкой живот и грудь Рыжего. Они стоят по центру глинистой дороги, две продолговатые лужи впереди заполнены лунным сиянием. По обе стороны от дороги распростёрлись высокие травы — густо-фиолетово-чёрные и словно засасывающие в себя остатки света. Болото осталось далеко позади, но песнь Саары всё ещё зовет и манит, трогая своим еле слышным звучанием и обманчивой мягкостью. Яр вдруг подпрыгивает и стрекочет: — Папа! Я теперь могу легко в человека превращаться. И надолго! Смотрии! Озорные глаза и немного курносый нос, дурашливая улыбка без двух передних зубов. Волосы почти до колен. Взгляд Яра теряет радостную беспечность, рот приоткрывается, он растерянно оборачивается на зов болотного хозяина… Делает один шаг назад… Софи в тревоге смотрит на Рыжего, издаёт короткий гудящий звук. Рыжий спохватывается: для двуногих лесные чары опаснее, а яды злее. Лес к ним коварен и недобр, как мачеха к недавно появившейся падчерице. Он хватает зубами алую прядь и тянет к себе. — Пойдём, здесь опасно, — шипит василиск, преграждая хвостом путь на гиблую тропу. Яр поворачивается заторможенно, нехотя. Он словно опьянел, спотыкается на ровном месте. Хмурится и собирается сказать что-то… но внимание Рыжего привлекает Софи, она смотрит вперёд, оскалив зубы и подняв пушок шерсти и чешую дыбом. Свечение луны на секунду прерывает чёрный силуэт, выплывший из Лесной чащи справа. Паук размером с небольшой автобус стоит впереди неподвижной глыбой. Софи прижимается к боку Рыжего, Яр не может сдвинуться с места, пошатывается и бессмысленно шевелит руками. Да, не одни они вышли сегодня на охоту. Каждый охотник — чья-нибудь добыча. Об этом всегда нужно помнить, пробираясь звериными тропами по ночному Лесу. Болотная тварь не страшна Рыжему в его чешуйчатой ипостаси, но Яр, приняв двуногий облик, подвергся слабостям человеческой природы. Еще немного, и он двинется на зов. Этого нельзя допустить. Рыжий одной крови с болотным Хозяином. Он тоже умеет звать. Песня тянется неуверенной ниточкой, опутывая Яра. Василиск пытается поймать взгляд мальчика, но в его глаза уже смотрится луна. «Иди ко мне…» — нашептывает тихая мелодия. — Помоги мне увести его, — просит синеглазую пантеру Рыжий. Хвост удерживает мальчика на месте, но они не могут оставаться здесь до утра — восьминогая тень неспроста обозначилась на их пути. Нужно уходить. — Помоги мне, — шепчет-шипит василиск, не выпуская из сжатых челюстей прядь волос. — Пой! Пой, зови своего брата! Уведи его домой! Софи затравленно оборачивается, начинает тревожно гудеть, но Яр словно не слышит сестру, его взгляд прикован к болоту. — Яр, превращайся обратно! — произносит василиск, видя, что Софи не может справиться с чужими чарами. Мальчик косится в сторону отца, он его слышит, но вот смысл сказанного василиском не доходит до Яра… Рыжий принимает человеческий облик и хватает мальчика на руки. — Пойдем отсюда. Людям здесь не место, — говорит он, отступая с тропы в чащу. Их скрывает густой подлесок. Влажные от росы листья кустов приклеиваются к коже. Рыжий затаивается в низине за буреломом. — Очнись! — строго приказывает он и трясёт Яра за плечи. — Очнись и превращайся обратно! Ну же! Яр осоловело смотрит на Рыжего, хлопает ресницами, затем зажмуривается и соскальзывает с рук теплым сгустком вниз. Маленький василиск трясет головой и лыбится: — Что со мной было? Рыжий проводит рукой по теплому чешуйчатому боку малыша. — Болотный хозяин поймал тебя в свои сети. Двуногие более уязвимы перед его чарами и чаще попадают в ловушку. Мы должны спешить — сегодня охотится не только Саара. Он принимает свой лесной облик и прислушивается: легкие шаги вязнут во мху. Софи. — ПАУК! — Софи бросает мыслеформу огромных членистых лап, что ломают бурелом и движутся в их сторону, и ныряет под ноги Рыжему. — Что нам делать, папа? — Яр смотрит на отца с тревогой, но страх тут же сменяется воинственным задором и нетерпением… — Бегите домой! — твердо говорит Рыжий, улавливая хруст веток. К счастью, он еще далеко. — Я задержу его. Запутаю. Софи быстро кивает и устремляется в темноту, лишь один раз оглянувшись на брата. Яр бежит за ней, но потом разворачивается и вновь трусит к Рыжему. — Папа! Я не могу оставить тебя одного! И я боюсь, что мы заблудимся! Софи упрямая, никогда не признается, что что-то не может. А я дороги домой не чую… совсем. Можно, я останусь с тобой, пожалуйста? Ветви кустарника трещат, проминаясь вниз… Паук стоит в пяти-шести метрах от них, раскачиваясь и пружиня лапами, и будто бы размышляя, что ему делать дальше. " Смелый и безрассудный мальчишка, папина гордость… Как же мне с тобой быть?.. — с досадой думает Рыжий, понимая, что многие доводы сейчас попросту не подействуют. Паук маячит черной дырой в пейзаже. Лунный свет словно игнорирует его мохнатое тело, отражаясь лишь в круглых иллюминаторах, выстроенных в два ряда. Кажется, что они висят в воздухе. — Нет, Яр, ты должен защищать сестру вместо меня, — качает головой Рыжий.— Отбегите подальше и заберитесь на самое высокое дерево, спрячьтесь в кроне. Если я не вернусь за вами на рассвете, ищите дорогу домой. Яр дергается, будто его пронзил разряд тока, и шепчет: — Хорошо, папа, я понял. И стрелой устремляется за сестрой. Паук делает пару шажков вперед и застывает, приподняв две передние лапы и ощупывая ими воздух. Рыжий замирает, затихает, притворяясь корягой в буреломе. Возможно, паук подумает, что добыча ускользнула, и отправится восвояси, туда, откуда струится призывная песня болотного Хозяина. Мелодия обтекает чудовище, нити-ноты безжизненными плетями падают к его длинным лапам. У него своя паутина, в чужую он не поймается. Василиск оставляет надежду заморочить его охотничьим мотивом, пригодным разве что для кроликов. Существо изучает пространство. Паук протягивает третью лапу в сторону убегающих детей. Как будто между ним и ими натянута нить, и он проверяет прочность натяжения. Рыжий дёргается вперёд, но Паук уже опускает ту лапу. Две передние так и обращены к Рыжему. Тварюга стоит ещё две-три секунды не шевелясь, словно ожидая от василиска каких-то действий, а затем коротко встряхивает лапами, почти не касаясь Рыжего, и словно накрывает его чёрной пеленой. Бархатная кожа, соблазнительно подсвеченная лампой ночника, лукавая улыбка, палец мягко бежит вниз, щекочет волосы внизу живота. Кошь смущённо смеётся и шепчет: «Хочешь, я поцелую тебя там?» И, не дожидаясь ответа, ныряет вниз, обволакивает губами, танцует языком, заводя так, что острее и слаще уже некуда. Словно вся вселенная качает тебя на руках, погружает вглубь и подбрасывает вверх. Кошатница постанывает от удовольствия, но что-то не так. Не тот ритм, и раскачивается она так, как будто её толкают сзади. Да! Тот самый тошнотворный старикашка трахает Кошь, в то время как она… Насаживающие движения старика всё яростнее, Кошачья мама стонет уже от боли, как кажется Рыжему… Злость подкатывает к горлу, кулак сжимается для удара… Надо отодвинуть, оттащить её от старика… Но вместо Коши у его живота сидит как раз он, паскудно дразнясь языком, и крепко ухватившись ладонью за его член. Рыжий обмирает от ужаса и удивления, но вскоре в памяти проступают его собственные слова, сказанные в той забегаловке. Попался на собственной дурной шутке, насажен на нее, как червяк на крючок! Шрам на ладони наливается раскаленным свинцом. С языка рвутся язвительные слова, рожденные злостью и беспомощностью, но он усилием заставляет себя произнести другие: — Пожалуй, это не так весело, как мне казалось. Может, оденемся и поговорим? Какое отношение ТЫ имеешь к Коши? Картинка смазывается, мир резко крутнулся вокруг своей оси. Рыжий сидит на ярком пушистом ковре, рядом ворох подушек, расставлены яства в большущих блюдах, воскуриваются благовония, по стенам развешены пустые птичьи клетки с открытыми настежь дверцами, лианы с большими кожистыми листьями оплетают всё странное помещение. Напротив него сидит молодой парень, индус с невероятно печальными глазами. Он вяло кивает Рыжему, рассеянно берёт кончиками пальцев с ближайшего блюда сладость и отправляет её в рот… — ОНА не такая, как все, верно? Индус ничем не похож на недавнего старикашку, но внезапно Рыжий понимает, что это тоже он, только в другом обличии. — Верно, — кивает Рыжий, — Но ты не ответил. Глаза индуса чуть щурятся и широко распахиваются, словно от него не скрылось внезапное озарение Рыжего. — Мы связаны с Ней миллионами нитей… Наши жизни переплетены, как эти вьюнки на стенах. Прошлые перерождения, карма заклятия и тугие узлы на поверхности Кругов. Возвращение к Началу. Всегда порознь и каждый миг вместе, — индус вздыхает совсем как Табаки в редкие моменты его тоскливого настроения. — Можешь считать нас мужем и женой, если так тебе будет проще. Никудышным Мужем, суровым Отцом и Единственной во всех множественных мирах Прекрасной Женой и Матерью. Той, что вдруг прельстилась песней чужой птицы и выпорхнула из клетки. А потом слишком долго смотрела на солнце и обожглась. И самое печальное в этом то, что изменить что-то можешь только ты… Рыжий чувствует, что должен был сильно удивиться, услышав, что влез в союз сущностей, масштабов которых не охватить среднему уму, но почему-то не удивляется. Как будто давно знает об этом. Как будто всегда подозревал, и наконец его подозрения подтвердились. Даже как-то спокойнее стало. Сетка лиан как ткань бытия, как траектории движения небесных тел. Он влез в чужую сказку, такую древнюю, что ее, наверно, рассказывали первобытные люди у ночных костров. Гермес вновь увлёк Афродиту, Эрзули танцует сегодня с бароном Самди, прости, Легба! Где-то там, под смуглой шкуркой красивого индуса, сидит старый приятель Табаки… Тарантул, Хранитель Времени. Друг, соперник, первопредок всех домовцев. Шакал, с которым они устраивали каверзы. История замыкается. — Ещё ни одну птицу не осчастливила клетка, — грустно произносит Рыжий, ощущая себя песчинкой перед бесконечностью Вселенной. — Я здесь, чтобы помочь ей, что бы это ни означало. Улыбка индуса светла, он мягко берёт руку Рыжего и разворачивает ладонью к себе. Проводит пальцем по шраму, поднимает свою свободную руку в ждущем жесте: — Дай-ка мне камень, что я тебе принёс… Рыжий на автомате лезет в карман и протягивает индусу Кошкин камень-глаз. Изящные пальцы цвета молочного шоколада опускают синюю сферу в ладонь Рыжего, прикрывают ею шрам и складывают-сжимают пальцы Рыжего в кулак. Накрывают сверху своими. Глаза — серый пепел с тонкими коричневыми лучиками, смотрят тоскливо и немного просяще. — Только сердцем можно открыть этот Путь. Говори же с ней! Мир снова плывёт справа налево, картинка смазывается, закручивается в спираль. Рыж на берегу… На Их берегу… Он сидит на прежнем месте, но рядом нет никого. Ни четырёхрукого, ни ворона. Море — полный штиль. Небо в серо-сиреневатой дымке. Тихонько занавес пушистых облаков уплывает в сторону и на сцене небосвода показываются две фигуры… Облачные громады становятся разноцветными и гранеными, словно мозаика из радужных стеклышек. Солнечные лучи проходят сквозь них и тянут свои сверкающие паутинки — голубые, золотые, фиолетовые, зеленые, розовые — к земле, окрашивая песок в невообразимые оттенки. Он приобрел, напротив, бархатную текстуру, и цвета завиваются причудливой вязью. Пляж превратился в дивный восточный ковер, но при этом остался песчаным и белым. Море, темно-зеленое, как минерал, мерно дышит, вздымая к небу груди-волны. Рыжий, осторожно, будто опасаясь выпустить бабочку, разжимает пальцы и смотрит на синий камень. Затем крепко зажимает его в кулаке. — Кошь, я уже иду к тебе, иду спасти от твоей беды, какой бы она ни была — от клетки, от замужества, от огнедышащего дракона, от самой себя… или даже от меня. Я хочу, чтобы ты была счастлива и уничтожу всё, что причинит тебе вред! Я найду тебя. Фигуры, сотканные из тумана, обретают очертания мужчина и женщины. Чистые идеи, воплощенные в вечных образах, герои мифа, рождающиеся заново тысячи раз в тысячах песен. Праматерь, Любимая, Дева, Жена, ткущая гобелен судьбы… Сладостная и ужасающая в своем безупречном могуществе! Этого слишком мало. Слишком абстрактно. Слишком безлико. Рыжему представляется живое лицо с серьезными синими глазами и сурово сжатыми губам. Такой она была в Доме. Светловолосая девчонка в сарафане и котах. Чье сердце согревает Лес днем, а мечты освещают его ночью. Чьи любопытные глаза снуют по коридорам на мягких лапках и заглядывают в потаенные уголки. Она — больше, чем Фригг, Венера, и прочие слепые стихии. Она — Кошь. Настоящая. Способная меняться. Не замкнутая в одной роли и в одном мертвом совершенстве. Та, с которой связаны самые светлые его воспоминания. Рыжий чувствует, как на плечо мягко надавили. Острый подбородок Кошатницы. Она сидит рядом и робко прижимается к нему. — Я хочу быть с тобой… Иди ко мне… Он разворачивается, чтобы обнять её и… падает. Футболку на плече разрывает сухой, коряжистый сучок. Рыжий смотрит вверх. Он лежит под огромной многоствольной сосной. Высоко над головой, на широкой разлапистой ветке, спят Яр и Софи. Солнце проснулось недавно и наводит утренний марафет, расчёсываясь сосновыми иголками и рассыпая вокруг пряди-лучики. — Яр! Софи! — зовет Рыжий, поднимаясь на ноги. Тело затекло в неудобной позе — видимо, он провел в ней несколько часов. Здесь, во влажном от росы, залитом светом Лесу, зеленом и радостном, полном птичьих трелей и шелеста ветвей, ночные события кажутся нелепым и жутким сном. Он уже успевает поверить, что попросту задремал после охоты на кроликов. Вот только футболка на нём чужая — та, которую вручил ему старик из забегаловки. Рыжий глядит на свою ладонь, измазанную сосновой смолой, и не сразу различает шрам — белый, а не багровый, как некогда.