Конечная станция

Не трудно попасть на тот свет. Трудно вернуться. Говорят, мы умираем раз и навсегда. Что ж, а это оказалось даже менее болезненным, чем я предполагал. И я и вправду с лёгкостью бы поверил в то, что моя жизнь закончена, если бы не увидел перед собой десятки таких же запуганных, ничего не понимающих людей, озирающихся по сторонам с неприкрытым шоком и немым вопросом на лице. Неужели мы все погибли? Маловероятно. Из-за недостатка света не видно, что происходит в других вагонах. Не думаю, что что-то сильно отличающееся от нашего. Уши до сих были заложены, во всём теле ощущалась жуткая слабость и ломка, а голова гудела так, словно была готова взорваться в эту же секунду. Дезоориентированный, я попытался подняться на ноги, и ухватившись за поручень, встал. Итак, я всё ещё был в этом злополучном вагоне метро, только вот привычного шума и лёгкого покачивания не ощущалось. Я посмотрел на время на моих наручных часах. Разбились? Да вы шутите… Надеюсь, это произошло от удара о что-то острое, а не от времени. И правда, сколько я тут пробыл? Теперь я ни то, что время, я и дату не смогу узнать. Оглядываясь на электронные табло и экраны, понимаю, что и они сломаны. Не может быть. Что должно было произойти? Если теория квантового бессмертия работает, то мне крупно повезло. Или… Но ведь всегда же лучше жить, чем нет, не так ли? Это нам вбивали в голову ещё с младших отделениях комплекса. Ещё раз оглядев вагон, напрягая зрение, не привыкшее к темноте, я обнаружил, что народу в нём оказалось меньше, чем было до того, как всё случилось. Так, стоп. А что вообще случилось? Судя по тому, что вагон не движится, произошла какая-то неполадка. Возможно, поезд сошёл с рельс и застрял в туннеле. Скорее всего, за нами уже выслали патруль спасателей. Конечно. Другого объяснения и быть не может. Итак, я находился в вагоне метро с незнакомыми мне людьми. Всё и все выглядели так, будто только что произошёл апокалипсис и они оказались единственными выжившими. Вероятно, я тоже так выглядел. И вероятно, если бы был свет, кто-то испугался бы моих красных, расширенных и расфокусированных от пережитого шока глаз. Привыкнув к темноте, я посчитал, что народу в вагоне было человек двадцать пять, должно быть, многие успели выбежать, как только почувствовали неладное. Возможно, это мог быть и я, если бы вся эта ситуация не застала меня врасплох и заставила мозг словно отключиться. Проведя рукой по лицу, я почувствовал что-то тёплое на своей ладони. Кровь? Странно, я не заметил её, по всей видимости, чувство, что тебя заживо жарят на сковородке притупило все остальные процессы в организме. Благо, её вроде немного. Итак, пока я наощупь пытался привести себя в порядок, а носовой платок как назло затерялся где-то в глубине кармана, некоторые пассажиры принялись открывать окна. Тщетно. Разбить их тоже не получалось. Двери заклинило, выход зажат. Вагон покарежен, а дверь, ведущая в соседний придавлена так, что не видно, что происходит в нём. Все молчат, отчаянно глядя друг на друга, надеясь на то, что сейчас послышится звон будильника. Хотя что говорить? Что говорить в такой ситуации? Неужели это Их рук дело? Но зачем? Иду вглубь вагона, осматриваю людей. Трое подростков из старшего отделения комплекса сидят на полу, прижавшись друг к другу. Остальные — восемь женщин и четырнадцать мужчин. И я. Что вообще это всё могло значить? Неужели я и впрямь не сплю и это происходит в реальности? Хотя, возможно, я бы поверил в это. Но что же всё-таки случилось? Кому это нужно? И почему тогда бы просто нас не убрать? Уверен, это не останется без внимания, а зачем Им огласка? Нет, это точно что-то другое. Последнее, что я помню, это закрывающиеся двери поезда и то непонятное мучительное состояние, в котором я пребывал, пока не упал в обморок. Или это было до?.. Взяв себя в руки и откинув навязчивые мысли, я начал осматривать вагон, словно ища какую-то зацепку. Браво, мы в ловушке. — Эм, мистер… — А? Да? — я обернулся, услышав, что кто-то обращается ко мне. Повернувшись лицом к говорящему, я увидел мужчину средних лет, который смотрел мне в глаза, сохраняя на лице привычную маску равнодушия и холодности. Я выглядел так же. «Ничто не должно заставить тебя показать свою слабость!» — кричали на каждом шагу. И за все мои годы жизни (долгие или нет) я ни разу не потерял самообладание. Эмоции опасны, они заполоняют твоё сознание, медленно пожирают тебя изнутри, подталкивают на опрометчивые поступки. Мешают думать. «В моей игре победу держит разум, а не чувство». — Вы не поможете нам, мистер… Не разговаривай без надобности. — Джерард. Не говори никому своё имя. — Не могу сказать, что приятно познакомиться, но тем не менее, я Дэймон. Не выдавай настоящих эмоций. — Так чем я могу помочь, Дэймон? Никогда не говори, что думаешь. — Пойдёмте. — мужчина развернулся и пошёл в противоположный конец вагона, где уже столпились почти все пассажиры. Дэймон подошёл к девочке-подростку, которая сидела на полу, с отрешённым лицом смотря в пол и обнимая себя руками. Одна штанина была подвернута, оголив посиневшую ногу. Ещё одно правило: не лезь без спроса. Излишнее внимание и желание помочь могут вызвать подозрения. Отношения не должны заходить дальше незнакомец/незнакомец, пассажир/водитель, начальник/подчинённый, коллега/коллега. Ясно всем. Что ж, это касается всех, кроме врачей. Но и тут сохраняются чисто рабочие отношения. Дэймон сказал, что нога сломана и нужно наложить гипс. Как хорошо, что в вагоне оказался врач, и как хорошо, что я в нём не нуждаюсь. Пока Дэймон вправлял кость и заматывал ногу девочке, я решил узнать, что делают остальные. Подойдя ближе к концу вагона, я увидел мужчин, которые пытались распрямить сплющенные боковые стенки вагона, перекрывающие выход в соседний вагон. Стоит отметить также, что весь вагон был сильно деформирован, словно кто-то огромным молотком колотил по всему периметру поезда. В течение часа (или больше, время-то узнать никак нельзя было) мы пытались пробраться к единственному возможному выходу. Мы всё ещё не знали, что происходит в других вагонах, мы всё ещё не видели даже малейшую частичку соседнего вагона. Создаётся такое впечатление, что края вагона намеренно припечатали намертво без возможности спастись. Как конфетку, скрученную в фантик. Позже к нам присоединился и доктор, который закончил осматривать всех пострадавших, уверяя, что все будут жить. Спасибо? Посыпавшаяся штукатурка неприятно царапала лицо, руки казались невыносимо тяжёлыми после долгой работы, но я продолжал «копать» и ломать. Железная часть поручня, который мне пришлось оторвать, неприятно холодила кожу, а образовавшиеся от длительного трения мозоли покалывали ладонь, заставляя морщиться и слегка вздрагивать. Но это не сравнится с теми муками, что я пережил и всё ещё непрекращающаяся болеть голова не давала мне об этом забыть. Резкая вспышка боли заставила меня непроизвольно схватиться за голову и выронить поручень, шипя и пятясь назад. — Всё в порядке? — спросил Дэймон. Всем привычный спокойный тон сопровождался холодностью и отстранённостью, но я смог увидеть в его глазах… беспокойство? Беспокойство в глазах незнакомца, пускай и врача? Но я же не его пациент, да и неужели он переживает за всех своих больных? Нас с детства учили подавлять свои эмоции, скрывать то, что у тебя на душе, чтобы никто не понял, что ты чувствуешь. Такого понятия, как чувство просто не существовало. Они приучили нас к этому, и другой жизни мы и не знаем. Сопереживать? Сочувствовать? Жалеть? Всё это чуждо мне. Так почему же сейчас в глазах этого доктора, для которого я посторонний, я не вижу пустоты? Я вижу эмоции. Настоящие. — Джерард? — Да, да, всё в норме. Всё всегда в норме. Во время нашего «обеда», состоящего из пилул, распределённых доктором по одной на каждого, мы начали думать, что делать дальше. Ясно одно: нам надо отсюда выбраться. Пока мы в вагоне, мы заложники. Заложники ситуации, которые по случайности сели не в тот поезд. Оказались не в том месте, не в то время. Говорили мало, как я сказал, разговаривать без надобности никто не привык. Да и о чём говорить? Мы все чужие друг другу люди, оказавшиеся в одинаковых условиях. Все просто задумчиво смотрели куда-то сквозь пол, развалившись на помятых сидениях метро. Угадать мысли людей было несложно, однако вслух всё же никто не осмеливался их произнести. Возможно, среди нас есть шпион, предатель, преступник, политически опасный человек? Кто это сделал? Для департамента это огромные риски, я убеждён, что об этом происшествии уже говорят все СМИ. Это не могло не остаться незамеченным, были свидетели. Нет, Они бы не допустили такого. Это слишком публичное место, терракты на мирных территориях не просто караются законом, они физически невозможны. Все твои поступки, все действия предрешены, Они всегда будут на шаг вперёд, Они успеют прийти до того, как ты успеешь даже подумать об этом. Глухой звук падения, а затем крик где-то в другом конце вагона, который был завален ещё больше. Как и все, бегу туда, чтобы увидеть женщину, сидевшую на полу и показывающую пальцем куда-то в сторону. — Что случилось? — спросил её один из пассажиров, взглядом следуя за пальцем женщины. Мы все стоим и в недоумении смотрим, пытаясь понять, что же так напугало её. — Я… просто сидела… и вдруг услышала какие-то звуки оттуда… какой-то голос. — заикаясь, прошептала женщина. Я слегка обернулся и посмотрел на доктора, который стоял позади меня. Поймав мой взгляд, он посмотрел куда-то вниз, словно обдумывая что-то, а после вздохнул. С минуту постояв и в недоверии смотря на обломки и передавленный выход, люди начали расходится. — Вы думаете, я шучу? Вы думаете, мне показалось? — Послушайте, мисс, мы все прекрасно понимаем, в какой ситуации мы находимся, но… — Так вы считаете… что я… сошла с ума? Сошла с ума. Как гром среди ясного дня, как буря посреди тихого океана. Дело в том, что сойти с ума в том смысле, в котором мы все это понимаем просто нереально. У тебя просто не может быть оснований для этого. «Современный мир должен состоять из здравомыслящих людей!» Департамент и Они тщательно следят за каждым отклонением, за всем, что выбивается из нормы. За всем, что отличается. Таких убирают ещё до того, как эти признаки проявятся, таких подрезают на корню. Они опасны для общества, они сами не являются обществом. Сошла с ума… Звучит как приговор, не правда ли? Сойти с ума = отличаться. Отличаться = быть другим. Быть другим = измена. Измена = преступление. Поэтому, когда эта женщина, которой явно не помешало бы в этот момент промолчать, сказала это, все пассажиры невольно вздрогнули и замерли на месте, не зная, как реагировать. Зачем она это сказала? Да ещё в таком тоне? Неужели она ещё не поняла, что сказала это вслух? Куче незнакомых людей, которые без труда смогут донести на неё? Конечно, это не преступление, но промывка мозгов обеспечена. Неужели она забыла про камеры? Что я говорил? Ты есть, пока тебя нет. Нарушил это неловкое молчание доктор: — Мне кажется, вам стоит дать ещё одну дозу пилулы. — Но я… — она не успела договорить (что может быть и к лучшему), поскольку откуда-то послышался глухой сдавленный стон. Я напрягся, машинально отходя назад, а стон вскоре сменился шевелениями. — Там человек! Трое пассажиров бросились оттаскивать обломки, арматуру и кабели, что закрывали проход. Шевеление становилось всё активнее, теперь уже не было сомнений в том, что под этой грудой кто-то был. Общими усилиями подняв самый большой обломок, мы заметили чью-то ногу, шевелящуюся под развалинами в попытке выбраться. — Эй! Вы слышите нас? Мы сейчас потянем вас за ногу, хорошо? Если будет больно, кричите! — гаркнул один из пассажиров. Сдавленное мычание, ухватившиеся руки, медленно тянувшие за голень вперёд, не прекращающееся дёргаться тело, в попытке быстрее освободиться. — Не выходит. Должно быть тело застряло между железными листами или ещё чем-то. Осматриваю вагон, в надежде найти что-то, что может помочь и снова возвращаюсь к тому месту. — Попробуйте найти какой-нибудь узкий лаз между плитами и осторожно проползите, пока не почувствуешь, что стало свободнее. Под навалившимися обломками снова началось какое-то движение, с каждой минутой становящееся всё более активным и заметным, тем временем кто-то пытается снова потянуть за уже почти полностью освободившуюся ногу, кто-то оттаскивает верхние обломки. — Ещё чуть-чуть! Поднажмите! Спустя несколько минут нам всё-таки удалось отодвинуть большую часть обломков, позволив пострадавшему не без труда и помощи, но всё же вылезти наружу. Это была девушка лет двадцати, с длинными чёрными волосами, одетая в такой же серый костюм, как и все мы. Огромные оленьи глаза цвета воронова крыла осматривали всё вокруг с неприкрытым шоком и интересом, пока остальные молча следили за ней. Задав девушке некоторые вопросы касательно её состояния и сделав быстрый осмотр, Дэймон заключил, что у неё сильный жар и лихорадка. По всем открытым участкам кожи были царапины, порезы и синяки, видно, во время обвала её и придавило. Девушку звали Либитина, и что-то будто бы притягивало меня к ней. Я не мог не смотреть на неё, будто бы какие-то силы заставляли меня смотреть на неё. Какие силы, Джерард? Ещё начни говорить о духах, богах и живых мертвецах. Не очень хорошо, что такие мысли приходят мне в голову. «Только материальное имеет значение» — как одна из заповедей нашей жизни. — Почему вы не закричали? Так мы бы обнаружили вас быстрее. Хотя мы бы вообще не узнали о вашем существовании, если бы не одна женщина. Мы уж было подумали, что она… а впрочем, неважно. — спросил один из парней примерно моего возраста по имени Кэммилус, когда мы все снова сели вместе, но теперь уже впуская к себе нового «члена». Пронзительно посмотрев на него своими большими чёрными, как дёготь глазами из-под длинных ресниц, которые я чётко видел, так как Либитина села рядом со мной, она медленно улыбнулась, оголив острые зубы, потом как-то странно засмеялась, закашлившись, прикрыв рот ладонью и ответила: — Но вы же не были уверены в этом. Она продолжила смотреть на Кэма, а я продолжил смотреть на неё, ожидая продолжения. — Да, но, потом мы услышали звуки, и поняли, что возможно там и вправду кто-то есть. — подал голос другой мужчина, сидевший напротив меня. — По возможному ещё не следует заключать о действительном. Вы правда думаете, что думаете? — с каким-то слишком твёрдым тоном произнесла Либитина, одаривая взглядом спросившего. Я оглядел всех людей, сидящих вокруг и увидел примерно одинаковые выражения лица на них, обращённые в сторону моей соседки. Потом я снова перевёл взгляд на неё. Будто чувствуя на себе мой пристальный взор, мы встретились с ней глазами, и готов покляться, она словно что-то хотела сказать мне. То, что не передать словами. Она словно передавала мне то, что было за гранью реальности, за гранью понимания, она словно передавала мне… себя. Я просто почувствовал это, какую-то связь и то, что я просто обязан выслушать её до конца. — Либитина, вы вся побледнели! Дайте я ещё раз померю вам температуру! У вас ужасная горячка, вся вся дрожите! — разорвав этот зрительный контакт, длиною в вечность, девушка встала и последовала за Дэймоном туда, где он оставил свой незаменимый докторский чемодан. Я посмотрел вслед уходящей фигуре, на секунду останавливаясь на небольшом красном пятне у неё на ладони. Она ушла, а я остался сидеть как в тумане, обдумывая всё, что произошло за сегодня. Когда в следующий раз я подошёл к Либитине, то смог задать ей мучивший меня вопрос. — Почему ты не ответила? — она снова пристально посмотрела на меня, будто бы пытаясь понять, серьёзно ли я спрашиваю. Да, я серьёзно! — А какое это имеет значение сейчас? — Но ты и правда могла умереть. — Пока дышу. — Скажи почему, Либитина? — Что почему? — Я знаю, ты меня понимаешь. — Человек должен всегда оставаться человеком, Джерард. — медленно ответила она, чётко проговаривая каждое слово по отдельности, как будто желая запечатать эти слова навсегда в моём сознании. От того взгляда, которым она меня наградила, мне стало очень не по себе, а по всему телу словно прошёл удар током, несся за собой тонну мурашек. Думаю, я никогда не забуду этот взгляд. И как всегда, она снова встала и ушла в другой угол вагона, оставив меня наедине со своими мыслями. Ближе к вечеру, когда Дэймон дал всем по ещё одной пилуле, все вели себя уже более расслабленно. Я решил не тратить время зря и принялся работать. Не привыкший к наличию свободного времени, я просто не знал, чем себя занять. В последнее время нагрузка на службе была просто невероятной, и поэтому мне очень сложно сейчас ничего не делать. Воспринимай это как свой первый отпуск, Джерард. Расстегнув молнию портфеля, я достал оттуда все документы, которые должны были быть мне нужны сегодня на службе. Размышляя об этом, я только сейчас понял, что первый раз в жизни пропустил службу. «Служу всегда!» — так говорят все. Так говорю и я. Оттыскав ручку на дне портфеля, я развернул первый лист и начал расчёты. Перепись населения, процентное соотношение мужчин/ женщин, демография, уровень грамотности и так далее. Когда нас вытащат, мне не придётся заниматься этим, а это значит, что мне дадут ещё работу, что не может не радовать. «Работы много не бывает!» — девиз нашего отдела. Я бы сказал, это девиз не только нашего отдела. Так что последующие несколько часов я занимался пересчётами, таблицами, графиками и диаграммами, с головой окунувшись в работу, и не замечая ничего вокруг кроме листов бумаги. Поставив точку, я решил, что на сегодня достаточно, я и так перевополнил дневной план, учитывая то, что начал далеко не утром. Часто моргаю, пытаясь сфокусировать зрение после долгой работы с бумагами, обводя глазами вагон. Кто-то зажёг фонарь, теперь тут стало лучше видно. Вот, сидят женщины и мужчины, почти все по одиночке. Девочка- подросток со сломанной ногой сидит рядом с ещё двумя мальчиками школьниками. Я уже выучил их имена: Кэтрин, Бенедикт и Рэм. Недалеко от них сидит Кэм, сложив ноги в колени и закрыв глаза. Не думаю, что он спит. Ещё не должно быть слишком поздно. Начинаю осматривать остальных, а затем, в моём мозгу словно что-то переклинивает и я начинаю скользить взглядом по каждому из пассажиров, ищя знакомые глаза. Вдруг чувствую что-то тяжёлое и тёплое на своём плече. От неожиданности покрываюсь мурашками и вздрагиваю. — Простите, не хотел вас пугать. — Дэймон, что случилось? И где, кстати, Либ? — Либ? — он как-то странно посмотрел на меня, сдерживая образовавшуюся ухмылку на лице, а затем резко опомнился и стал серьёзным. — Я вообще-то из-за этого и подошёл. — я непонимающе уставился на него, ожидая объяснений. — Короче говоря, ей плохо. Температура всё выше, кашель не прекращается, крови всё больше. — Крови? — Она кашляет кровью, Джерард. — и снова гром, только теперь с яркой молнией, отдающей вспышкой в тёмном небе и разрезающей уже разрезанный напополам камень, чтобы затем снова исчезнуть, погружая всё в привычную тьму, будто ничего и не было. — Вы знаете, что делать? Вы же можете дать ей что-то, пока не приедут спасатели? — Конечно, я буду делать всё, что в моих силах. — Где она сейчас? — Она спит. — ответил Дэймон, показав пальцем в сторону, где на большом одиночном сидении, свернувшись калачиком спала худенькая девушка. Я подошёл к ней и присел на корточки, сохраняя между нами расстояние в несколько сантиметров. Несколько секунд я смотрел на её спящее лицо, спокойное и аккуратное, светлое, но какое-то слишком бледное. Вдруг она резко открыла глаза, будто бы зная, что я сейчас в открытую любовался ей. Увидев моё оторопелое лицо, она снова улыбнулась своей хитрой улыбкой и загадочно произнесла: — Не надо бояться смотреть. Надо бояться смотреть и не видеть. — Что ты имеешь в виду? — Слепцы в мире зрячих нечасто могут найти своего поводыря. — посмотрев куда-то вдаль, тихо промолвила Либитина, снова улыбаясь, но на этот раз как-то… нежно? А затем снова закрыла глаза, не давая мне найти ответа в них. — Как ты? — Со мной всё будет в порядке. Я это знаю. — не открывая глаз, ответила она, как-то по-особенному выделяя последнее слово. — Но как ты можешь это знать? — и правда, откуда ей знать, что она будет в порядке. Верить, надеяться — это одно, а знать — это совершенно другое. Даже доктор Дэймон точно не сказал, что с ней, так откуда ей самой этого знать? — Не обязательно быть врачом, чтобы знать. Я сказал это вслух?.. — Либ, но откуда ты знаешь? — Не задавай вопросов, на которые не хочешь услышать ответов. — вот и всё, что ответила мне Либитина, перед тем как отвернуться в противоположную сторону, показывая тем самым, что разговор окончен. Она определённо что-то недоговаривает. И если честно, этот уклон от вопросов меня настораживает. И она будто зная это, продолжает усыпать меня какими-то непонятными фразочками. Неужели я так предсказуем? Или это она читает меня, как открытую книгу? Через некоторое время мы решили лечь спать. Я чувствовал сильную усталость, несмотря на то, что почти весь день провёл сидя. Но даже это не исключает того факта, что этот день получился самым насыщенным и ярким в моей жизни. Физическое состояние осталось прежним, безусловно, организм всё ещё пребывает не в самом лучшем настроение после всего пережитого. Казалось бы, прошло меньше суток, как я здесь, но ощущение такое, будто вся жизнь. Перед тем, как лечь спать, я решил проведать Либ. Тревожность и какое-то странное чувство в районе груди после нашего последнего с ней разговора не покидало меня, к тому же я так и не понял, как она себя чувствует. Теперь Либитина не лежала, а сидела на полу, вытянув ноги вперёд и что-то бормоча себе под нос. Стоп, что? — О, ты пришёл. — не отрывая глаз от пола, сказала девушка. Я бы подумал, что она разговаривает сама с собой, если бы не услышал, что она обратилась в мужском роде. — Что ты делаешь? — Разговариваю. — просто ответила она, как само собой разумеется. — С кем? — очередной вопрос в который раз остался без ответа. — Либ, тебе лучше? — Лучше или хуже… Это как посмотреть. Что значит лучше? По сравнению с чем? Со смертью? — Либ, что ты такое говоришь?.. — порой меня очень пугает эта девушка, но я будто чувствую какое-то притяжение. О чём я вообще думаю? Либитина в этот момент рассмеялась, но над чем, я спрашивать не стал. — Джерард, чего ты боишься? — Что? При чём тут я? — А что, я? Я вот ничего не боюсь. — ничего не боится? Как же так? А сме… — Ты, наверное, хочешь спросить, а как же страх смерти? — по-прежнему не смотря на меня, спросила она, но звучало это как утверждение. — Так вот, Джерард, бойся не смерти, а самого страха. — Либ, тебе надо поспать. Все уже ложаться. — Правда? Тогда передай им всем от меня спокойной ночи! — несколько пассажиров недовольно оглянулись в нашу сторону, но Либ, кажется, это не волновало. — Либ, ты можешь говорить потише, все уже спать легли. Либитина подняла голову и оглядела вагон, многие в котором уже лежали на сидениях, укрывшись куртками. — Оу, так я мешаю… ХАХАХАХАХАХА, — оглушающий жуткий смех, больше похожий на грудной рёв, заполонил весь вагон, заставляя каждого вздрогнуть и в ужасе вылупить глаза. — Либ, Либ, тише… Всё хорошо, слышишь? Успокойся. — я сел рядом с ней, положив руку ей на плечо и обеспокоенно следя за меняющимися выражениями лица. К счастью, прибежал Дэймон, быстро открывая свой чемодан и что-то ища в нём. — Дэймон, что с ней? — спросил я, не в силах отвести глаза от бьющегося в конвульсиях тела. — Припадок. Видно, стало совсем плохо. Поддержите её, мне нужно ввести пилулу внутривенно. — Разве она не должна была выпить её? — Она не захотела. Сказала, что всё и так будет в порядке. Как странно, мне она ответила то же самое. — Но почему сейчас нельзя ей её дать? — Челюсти слишком сильно стиснуты, да и она скорее всего подавится, лучше укол. Хватая лёгкое тело девушки, я одной рукой удерживаю туловище, а другой обе тонкой руки. Приготовя всё нужное для укола, врач поднимает ей рукав комбинезона, открывая бледную руку с ярко выраженными синими венами и вводит шприц. Спустя несколько секунд тело перестаёт так дико двигаться и расслабляется в моих руках. Осторожно выпускаю её, а затем бережно кладу на кресло, накрывая курткой. Дэймон ещё раз проверяет температуру и давление, а затем закрывает чемодан и отходит недалеко, садясь на пол. Я сажусь рядом с ним. Мы обмениваемся сухими фразами и ложимся спать. Дэймон пообещал следить за Либитиной, если что, а я пообещал ему помогать. Я как-то прочитал одно занятное слово: человечность. После этого я ещё долго не мог понять его смысл, постоянно прокручивая его в голове вновь и вновь. Полагаю, сейчас я наконец начинаю понимать его значение. Меня разбудил истошный крик где-то совсем рядом. Поднявшись на ноги, я подошёл к месту, где спала Либитина, и где уже собрались несколько человек, о чём-то говорящих с врачом. Снова припадок. И говорили они с врачом о том, что делать дальше. — Идите спать, мы уже почти закончили. — Закончили что? — спросонья спросил я, глядя на девушку, тело которой билось в таких же конвульсиях, как и пару часов назад. Лицо было бледнее листа бумаги, а на уголках рта запеклась кровь. — Нам пришлось связать её, я сделал ещё один укол с другими препаратами. До утра должно быть всё спокойно. Я посмотрел на Либ, лицо которой было перекошено, а глаза широко открыты, уставившиеся в одну точку. Словно прочитав мои мысли, они вдруг резко забегали по пассажирам, и клянусь, какой-то зловещий и жуткий огонь пылал в них. — Уж лучше бы вы верили в Бога. — сказала Либ, снова смеясь тем таинственным смехом, заползающим тебе в душу и терзая её на части. — Идите спать, скоро она успокоится! — сказал доктор тем, кто стоял рядом. Посмотрев на остальных, я обнаружил, что теперь уже никто не спал, и если крики ещё не смогли их разбудить, то этот тёмный, вызывающий дрожь смех уж точно смог. На ватных ногах и с пустотой внутри я пошёл к своему месту и лёг, закрывая глаза. Я всё никак не мог выпустить из головы этот образ забившегося в конвульсиях тела и этот смех, который будет сниться мне в кошмарах. Не успев снова уснуть, я услышал голос, на этот раз тихий и приятный, словно этот человек хотел, чтобы услышал только я. — Когда-нибудь ты всё поймёшь, но будет слишком поздно. Медленно закрываю глаза, делая глубокий вдох. Ветер колышет мои короткие чёрные волосы, обдувая свежим воздухом всё моё тело. Иду дальше по земле, всё ещё не открывая глаз. Останавливаюсь у края скалы, и слегка улыбаюсь, слыша движение рядом с собой. И мне не нужно открывать глаза, чтобы понять, кому оно принадлежит. — Жребий брошен. Улыбаюсь ещё шире, открывая наконец глаза, и поворачиваюсь к сидящему сбоку человеку. Затем перевожу взгляд на простирающийся пейзаж передо мной. — Красиво. — говорю я, зная, что она тоже смотрит. — Видишь тот берег? — я проследил за её взглядом и кивнул. — Оттуда вернулся Ион. — Ион? — Разыгралась буря, и он был выброшен за борт корабля, на котором тогда находился. Его проглотил кит, и он провёл в его чреве трое суток. — Что с ним было дальше? Смотрю на горизонт, вижу пролетающего голубя, а затем перевожу взгляд на неё. — Deus vilt! — Что? — Послушай, не принимай всё так близко к сердцу. А теперь мне пора. — её длинные кудрявые волосы защекотали моё лицо, а затем я почувствовал горячее дыхание у моего уха и несколько слов, сказанных настолько тихо, что ничего не разобрать. Я посмотрел на неё лишь тогда, когда она подходила к самому краю скалы и громко рассмеявшись, раскинула в стороны длинные тонкие руки. Я не мог отвести взгляд от этого зрелища, застыв на месте и не дыша. Казалось, в тот момент исчезло всё, остались только мы вдвоём. А теперь уже только я один, стоя на том же самом месте и смотря туда же, где ещё пару секунд назад стояла девушка. Те слова, сказанные мне на ухо, эхом отдались в мозгу. — Только один проснётся там, и только один уснёт здесь. Резко встав, я оглядел вагон. Слышу собственное сердцебиение, тыльной стороной ладони стираю пот с лица. Все ещё спали, вероятно, было раннее утро. Фонарь был выключен, поэтому сложно было разглядеть остальных, и прислушавшись к мёртвой тишине, я решил лечь обратно. Сквозь почти сразу подступивший сон я услышал какие-то звуки, которые были слишком тихими, чтобы разбудить меня. Только потом я понял, что это было моё имя. Когда я проснулся во второй раз, то заметил, что все встали. Неужели я так долго спал? Всё и все выглядели как обычно, и осознав, что мы тут уже сутки, я мысленно усмехнулся. И почему нас долго спасают? И что там с другими вагонами? Подойдя к Дэймону, вижу сидящего рядом с ним мужчину. Я успел с ним познакомиться, это Хьюго. — Доброе утро, Джерард. Как спалось? — И вам. Всё в порядке. — Вам нужно дать дозу пилулы? — Если у вас есть лишняя, я буду не против. — я последовал за доктором в другой конец вагона, где он дал одну маленькую белую таблетку. — Я долго спал? Что-нибудь известно? — Да, вы проснулись позже всех, и если вы про спасателей, то смею вас разочаровать… Зато, у меня есть одна теория, конечно, это не точно, но я хочу ею поделиться. — О чём вы, доктор? — я посмотрел ему в глаза, пытаясь понять, что такое он узнал. — Узнаете. Думаю, раз все встали, то можно начать прямо сейчас. Пока Дэймон складывал вещи в чемодане, я решился задать вопрос, который мучил меня с самого пробуждения, но всё никак не решался спросить напрямую. — Доктор, а что с Либитиной? — я не отрывал глаз от склонившегося над своим чемоданом врача, будто боясь пропустить что-то. Он замер, отложив в сторону свои инструменты и баночки, и еле слышно вздохнул, чтобы потом поднять глаза на меня, будто он сам искал в них ответ. — Она умерла, Джерард. Умерла. Как приговор. Это и есть приговор. Доктор продолжал что-то говорить про то, что она умерла под утро во сне, так что ей не было больно, но я уже не слушал. Умерла. Да, смерть не была чем-то ужасным. Нас всегда учили принимать смерть как данное, ведь у всего есть начало и есть конец. Это ясно. Всего лишь один из неизбежных процессов. Когда кого-то убирали Они, никто не плакал, никто даже не думал об этом, а через пару дней все и вовсе забывали, что такой человек вообще существовал. «Разум на первом месте!» — первое, что я услышал, когда попал в первое отделение младшего комплекса. «Смерть — неотъемлемая часть человеческой жизни!» Я знаю это. Ведь это правда. Но почему же сейчас у меня такое неприятное чувство в груди? Почему я думаю о смерти девушки, с которой знаком меньше суток? Я впервые столкнулся со смертью. Нет, не с чисткой от Них, а со смертью. Я впервые в жизни видел труп. Показатель того, что этот человек был, что он реален, что я с ним разговаривал ещё каких-то несколько часов назад. Сохраняя самообладание, я сел на пол, где уже собрались все в круг. Все, кроме одной. — Итак, уважаемые… коллеги. — Дэймон откашлялся, подбирая слова. — У меня есть объявление для вас, и если то, что я скажу окажется правдой, то это может быть очень важным для нас. — Можно ближе к сути? — недовольно прорычал один из пассажиров. — Да, да, конечно. В общем и целом, я сопоставил некоторые факты и то, что нас до сих пор не спасли и по всей видимости, даже не имеют доступа к нам. Короче говоря, я думаю, что камеры не работают. Всеобщие восклицания и удивлённые «что?», «не может быть», «как?» разнеслись по всему вагону. Я тоже не отличился от них, мысленно думаю о том, как же это возможно. — Послушайте, доктор, вы сказали очень громкие слова, вы это понимаете? — Почему мы должны вам верить? — Вот именно, и как вообще они могут не работать? — Это невозможно. — Как вы могли даже подумать о таком? Эти, а ещё многие другие слова обрушились на Дэймона, который по всей видимости ожидал подобной реакции и ничуть не изменился в лице. — Уважаемые! Я прекрасно понимаю вас, в любой другой ситуации сам отреагировал таким же образом, но позвольте мне объясниться. Дело в том, что как мы уже поняли ещё вчера, электронные табло и экраны сломаны. Хоть камеры мы не можем разглядеть так близко, но мы все с вами знаем, что вся техника в метро соединена одними кабелями и проводами. Там, где мы нашли Либитину, мы увидели части оторванных проводов, идущих по всему периметру поезда. Если экраны и табло не работают, а соединены они все по одному электрическому плану и через одни провода и кабели, то следовательно, и камеры тоже сломаны. И во-вторых, если бы камеры работали, то нас бы с лёгкостью распознали ещё вчера. Закончив свою длинную речь, доктор начал смотреть на всех пассажиров, как бы ища в их глазах одобрение. Всё звучало весьма логично и через несколько минут многие уже принялись обсуждать данную ситуацию. Нет камер? Никогда не думал, что такое вообще возможно? Да, Дэймон всё чётко объяснил, да и лгать ему смысла не было, но я всё ещё не мог свыкнуться с этой мыслью. Отсутствие камер меня пугало, для человека, прожившего всю жизнь под контролем, пускай и незаметным, такое положение дел было просто… невозможным? Верно, такое никому в голову не приходило. Камер никогда не было видно, но все знали, что они есть, это было по умолчанию. Всегда и везде. А теперь? Мы оказались одни, застрявшие в поезде без возможности выбраться. Спасатели не придут. Мы одни. Никто не знает, где мы. Пропавшие без везти? Звучит ещё хуже, чем удалённые. Доктор не сказал об этом, не хотел пугать и без того напуганных людей. Поймал взгляд Кэма, и во время этого немого диалога я понял, что он думал о том, о чём и я. Что же теперь делать? Не желая сейчас общаться с кем-то, я пошёл в другую сторону, сев на то кресло, где ещё недавно сидела Либитина. Я не спрашивал, куда доктор положил тело, в вагоне было не так много места, и найти его не составляло большого труда, но я не хотел. Я не смог бы снова посмотреть на неё и не увидеть ничего. Я хотел сохранить у себя в памяти образ живой загадочной девушки, которая странно говорила и не отвечала на вопросы. Размышляя в одиночестве обо всём, что она говорила, и вспоминая её последние слова, я осознал, что никогда не называл ей своё имя.