Сегодня в выпуске...

Мэй стоял в ванной напротив своего отражения в зеркале. Ничего нового, он видит себя каждый день. И он каждый раз рассматривает свое отражение с накапливающейся грустью и тянющим ощущением приближающейся грозы. Это немного глупо, ведь ему уже под 60, и он явно не молодеет с каждым днём, но он не ожидал, что это произойдет так скоро. Недавно его волосы были прекрасного, милейшего оттенка каштанового с мягкими кудрями и завитками, а сейчас они все седые. Его отросшая эспаньолка прибавляет ему ещё парочку лет, но он хотя бы не выглядит как побитая собака, а наоборот очень солидно. Хаммонду и Джереми втайне очень нравится, хоть они и подтрунивают над ним иногда, чтобы не расслаблялся. Улыбка, появившаяся благодаря его друзьям, медленно сползает. Перед глазами все мутнеет и плывет, и Джеймс быстро утирает их рукой. Плакать не хочется, потому что собственно казалось бы и не из-за чего, но он уже чувствует, как горло сковывает и пережимает, а глаза горят от подступающих слез. Он видит, как из них выкатывается первые соленые капли, и ничего не может с этим поделать. Джеймс уже просто не может себя контролировать. Он просто ждёт, когда он сам собой успокоится и выплачет все, что накопилось, и тогда он просто умоется, приведет себя в порядок и сделает вид, что ничего не было. Как обычно. Никто и не узнает. От этого становится ещё хуже, и Мэй закрывает лицо руками, отворачиваясь от зеркала, чтобы больше себя не видеть. Хочется лечь на пол и свернуться колачиком, уткнуться лицом в колени, и, забыв обо всем рыдать как в последний раз. Ему противно это состояние, он считает себя жалким и никчёмным, у него прекрасная жизнь, и ему просто грех жаловаться, а он стоит здесь и не может сдержать слез. Что он за человек то такой? — Джеймс, ты там в порядке? — Ричард тихо стучит в дверь, — мы ждём тебя уже час. — Джеймс? — когда Мэй не отвечает, Хаммонд окликиыает его ещё раз, уже более взволнованно. — Да, да, я сейчас, — Джеймс старается выровнять голос и звучать так, будто это не он только что рыдал на взрыд. — Хорошо, давай быстрей, а то Джереми уже в ярости, — Ричард конечно же ведётся: Мэй уже приноровился держать себя, так что обмануть Хаммонда не составляет труда. Ему неприятно обманывает своих друзей, но говорить правду тоже не хочется. Он балансирует на грани между совестью и личными загонами. Второе каждый раз оказывает над ним вверх. Он старается не распространяться на эту тему, чтобы не вызвать новую волну самоненависти. Джеймс наскоро умывается, растягивает губы в улыбке и видит, как его глаза всё ещё блестят от слез. Он резко отворачивается и открывает дверь.

***

Джереми и Ричард тактично делают вид, что ничего не замечают. Джеймс не тот, кто будет делится своими проблема и говорить как есть на духу. А вытягивание из него информации только ухудшит ситуацию — Джеймс все равно ничего не скажет, а только глубже закопается в себе. Они знают, если Мэй захочет, он сам им все расскажет. Им, конечно, тяжело не замечать покрасневших глаз своего друга и осипшего голоса, но они могут только встревоженно переглядываться и молчать. Но когда однажды Джеймс заявляется домой коротко обстриженный, они все-таки решают разобраться в чем дело. Мэй просто обожает свои волосы, и каждый поход к парикмахеру для него жуткий стресс, особенно если нужно сделать что то экстремальное. Он не первый раз стрижется так, но для этого всегда есть веские причины, и какие на этот раз, Джереми и Ричард невольно догадываются. Они считают, что Джеймс выглядит очень мило с его короткими кудряшками, им на самом деле воообще безразницы какой длины у него волосы, просто Мэй любит загонятся по любым причинам. Кларксон и Хаммонд встречают его с распростёртыми объятиями и наперебой адресуют ему комплименты в своей шуточно-колкой манере, чтобы тот не заподозрил неладное. Джереми легко треплет его по мягким волосам, а Ричард зарывается пятерней в короткие прядки на затылке. Джеймс наконец то улыбается и смеется. Ненадолго правда, как будто что то вспомнив, он снова сникает и, понурив голову, идёт на кухню. Ричард и Джереми, оставшись одни в коридоре, переглядываются и идут в след за ним. Сегодня они не будут отмалчиваться. — Джеееймс, — тянет Джереми, заходя на кухню. Мэй уже сидит за столом и пьет свой дурацкий зелёный чай, — нам надо поговорить. Джеймс выглядит ещё более печальным и даже напуганным при этих словах, он делает вид, что ужасно занят своим чаем, и, кажется, что он сейчас прожжет в столе дыру. — О чем же? — сухо осведомляется он. Слышно как его голос слегка проседает, но Джеймс умеет держать себя в руках. — О твоём состояние, — вступает Ричард, — мы не слепые, Джеймс, и можем сложить два и два. — Это глупо, — наконец выдавливает Мэй. И Джереми кажется готов задохнуться от возмущения. — Если тебя это беспокоит, это важно, — мягко произносит он, доставая из холодильники сэндвичи и отправляя их в микроволновку. Джеймс для вида прочищает горло, на самом деле он собирается с духом: — Япереживаюиззатогочтостарею, — выпаливает он на одном дыхание. Он нервно теребит край рукава свитера, не поднимая глаз. Ричард и Джереми молча смотрят на него, побуждая говорить дальше, — мои волосы слишком седые и это давит на меня каждый раз, когда я вижу свое отражение, — он тяжело вздыхает, его руки дрожат, нервы напряжены до предела. В висках стучит кровь, а в голове пульсирует одно слово «глупо, глупо, глупо». Он зажмуривается. Он слышит, как Джереми встаёт со своего стула, а потом его обнимают большие руки, притягивая к себе. Джереми очень теплый, и Мэй утыкается носом ему в грудь, стараясь унять накатывающие слезы. По правде сказать он слишком чувствительный, поэтому всегда так охраняет свое личное пространство — не хочет, чтобы ему причинили боль. Но сейчас можно просто расслабиться. — Иди сюда, детка, — Джеймс никак не похож на «детку», но на это всем плевать с высокой колокольни, Джереми продолжает, — ты же знаешь, что мы любим тебя таким, какой ты есть. Мэй слабо кивает головой. — Мы все проходили через это, если тебе будет легче, и все справляются с этим по разному, — говорит Ричард, поглаживая Джеймса по спине, — и от того, что ты поседел или подстригся, или ещё что, ты вообще никак не потерял в наших глазах. — Давай, приятель, не раскисай, мы с тобой, — Джереми пытается заглянуть Джеймсу в лицо, но тот прячет его. Кларскону кажется, что он заметил на глазах Мэя слезы. Они сидят так ещё минут пятнадцать, пока Джеймс окончательно не успокаивается. Потом Джереми слегка касается его губ своими, таким образом приободряя Мэя. Тот слегка благодарно улыбается. Ему все ещё грустно и на душе по осеннему тоскливо, но он хотя бы знает: если что, ему всегда есть к кому обратиться, чтобы понять — он не один.