О сложных отношениях

Утро для Эстета наступило задолго до предрассветных часов: даже невзирая на кучу дел, которые он, безусловно, имел в виду и вертел на том, на чём их вертят все подобные ему, но все равно сделал, хирургу всё не спалось. Лагерь же спал, спали и товарищи в "комнате" за спиной, кто-то закутался в древний ватный спальник, кто-то превратился в современную мумию с помощью своей арафатки, а кто-то уснул, выбившись из сил, прямо у холодной стены. Эстет не разбудил никого: он не стал забирать ни рюкзак, ни винтовку, ни даже разгрузку, а лишь накинул на плечи куртку и пружинистым кошачьим шагом, на полупальцах выбрался из места заточения доброго десятка душ. На улице было прохладно и даже немного сыро, пахло мокрой землёй и озоном. Стоило присесть у входа, как оказалось, что почти утренний ветер был холоден и беззастенчиво пробирался от горла к груди и спине, прямо под куртку. Эстет невольно поёжился и чиркнул зажигалкой, раз, затем второй, третий. Пальцы предательски дрожали, да так, что он, пожалуй, не смог бы сейчас и прицелиться, возникни вдруг такая необходимость. Долго так продолжаться не могло: ещё немного, неделя, может, две, и он точно не сможет больше оперировать, а затем станет и вовсе бесполезным, не бойцом, а просто обузой. Именно эта мысль до чёртиков пугала бывшего хирурга, потому что он предпочёл бы немедленно получить пулю в лоб, а не наблюдать за собственным превращением. Дело было в тревожности, и это Эстет уже знал наверняка, только понятия не имел, что с этим делать. Раньше тревог у него не было, по крайней мере, столько, сколько он себя помнил: никаких тревог, никаких сомнений, только приказ и великая цель, препятствий на пути к которой он не видел - даже собственную смерть он таковой не считал. Однако, теперь, когда вся эта религиозная, мастрески вбитая в мозг дурь начала из него выходить, начали появляться вопросы, сомнения, страдания и прочие привычные людям проблемы. Эстет выдохнул сквозь сцепленные зубы. Давно его не мучили воспоминания, а о некой "совести" он и думать забыл, но теперь эта мерзопакостная птичка-мозгоклюйка вновь поселилась в его голове. Стоило только прикрыть веки, как перед глазами всплывала всё та же картинка, тот же вольник с грустными глазами, который не кричал и не плакал, не молил о пощаде и не просил его отпустить, только молчал. Он был предпоследним, кажется, среди тех, с кем Эстету ещё удалось разделаться по всем правилам: заканчивал свою жизнь этот пацан валяясь с пробитым горлом на грязном бетонном полу. Но это было потом, пробитая насквозь трахея - лишь финальный штрих в огромной ужасающе-кровавой композиции. Эстет зло сплюнул на траву. Что-то было в том парне такое, что впечаталось в память, въелось в неё настолько, что заставило забыть всех предыдущих и даже последующих жертв. Он не кричал, позже, когда одиночка перестал хрипеть, булькать и непроизвольно вздрагивать, а в комнате не осталось свидетелей, Эстет убедился: парень сделал всё, чтобы не орать, он и вправду не испустил ни звука, только насквозь прокусил нижнюю губу, стараясь заткнуть сам себя. А ведь Эстет сначала даже грешным делом подумал, что этому белобрысому пацану кто-то слишком сильно заехал прикладом или ногой в лицо, разворотив губы, а то и всю челюсть. Однако, самообладание жертвы вызвало у Эстета нечто отдалённо похожее на уважение и сочувствие, ему даже жаль было, что парня отдали им, мясникам, не решившись превратить его в одного из своих послушных марионеток, и Эстет до сих пор не мог понять, почему. Однако, он точно знал, что цепляло его вовсе не это, не поведение отбитого до чёртиков вольника, оно было лишь в том, каким его воображение запомнило этого паренька: чистым, гладко выбритым, и даже целым, только бесконечно уставшим на вид, и это было слишком странно, поскольку целым его Эстет даже не видел - парня сразу приволокли к нему с перебитым носом и несколькими глубокими порезами на лице, из которых кровь не сочилась, а текла широкими полосами, заливая даже глаза, в процессе же и вовсе на лицо вольника невозможно было глядеть без чувства удовлетворения или отвращения - тут уж зависело от того, что и кому было ближе. Зябко поведя плечами, Эстет вздрогнул. Сигарета закончилась слишком быстро, он и не успел её прочувствовать, насладиться, а позволить себе вторую он уже не мог - следовало бы начать экономить, а лучше сразу бросить, толку от этого убийства времени всё равно не было, с таким же успехом можно и пальцами хрустеть, уверяя себя, что ты очень медленно совершаешь совсем не оригинальное самоубийство.