Любовь на нож

       Аэропорт, пять вечера. Все ещё рано темнеет и, в силу того, что ждать Серафима ещё минут пятнадцать точно – можно меланхолично залипнуть на окружение. По правую руку агрессивно ссорятся две девушки, готовые вырвать друг другу волосы, по левую руку – парочка едва ли не переходит от прелюдии к сексу. Окружение почему-то совершенно не нравилось.        В следующую минуту рядом явился Серафим, загораживая обзор на всех. Из сентиментальных порывов крепко обнимал, прижимая к своим переломанным рёбрам. Несло от него перегаром и дешёвой Турцией, но уже через час пробок, дома у Глеба – Серафим пах холодной Москвой, яичницей и неизвестными никому духами.        Яичницей и Глеб пропахся, сидя на кухне. Параллельно с шипением невероятного блюда, просто чуда гастрита, рядом с Серафимом валялся телефон, вещающий одну из последних песен. Краем уха Глеб слышал. Совершенно отрубился от реальности, вслушиваясь в слова. Веселее не стало. Немало отсылок на его любимого, пожелание свалить и сдохнуть – но демократично не реагировал. Мало ли, может ошибся. Серафим такой, весёлый пацанчик. Что-то точно говорить про него Глеб никогда не решался. Не был уверен.        – Пополам короче. – ставит на паузу, не давая заиграть следующей песне. В голове заело неприлично едкое "я на тебе, как на игле, а на игле – это...". Звучало как извинение за всю песню. Глеб включился в жизнь, когда перед ним стояла тарелка с яичницей и жареным дошираком. Гастрит давал о себе знать, ноя где-то в районе желудка и отдавая тошнотой.        Всё-таки было вкусно. С Серафимом все пополам. И ужин пополам, и остатки пива в холодильнике пополам, и кровать пополам – перестелил специально для гостя, но гость никогда этого не оценивал по достоинству. Ну есть простынь и есть, какая разница во что заправлено одеяло и как выглядят подушки? Вот именно. Никакой. Зато много разницы, когда непьющий друг прячет в холодильнике две бутылки пива и в морозилке одну водки.        Серафим демонстративно ерошил волосы, примеряя, как лучше – облокотить телефон на кружку или лучше держать его в руках. Рука уставала, кружка съезжала, потому камера "скакала" туда-сюда. Серафим в телеграмме обещал новыми песнями хвастаться. Выйти должны скоро, типа.        Некомфортно лезть в чужой эфир, когда тебя не звали. Глеба не прогонял из комнаты будто демонстративно. Решил не мешать – в эфире на долю секунды мелькнула кудрявая макушка, осталась без внимания публики, тихо скрипнула дверь.        Прятаться было некуда. Даже до кухни добивали слова песни. Нахер он так громкость выкручивал – Глеб так и не понял. Недовольно хлопнул холодильником пару раз, достал пиво, лишь бы не было таким ледяным. Концерт, кажется, окончился после первой песни – на деле Серафим просто убавил громкость. Для чего эта показушность – совершенно непонятно. Глеб тоже может похвастаться новым материалом, тоже на телефоне хранится. И что дальше от того, что Серафим услышит о себе из хренового динамика не очень-то и нового Айфона? Не прям о себе, не прям по имени позовут, нет, такого даже с бывшими не отважился. Песни безличные. В песнях косвенные намеки.        – Как эфир? – тихо, буднично спрашивает. Потому что вид какой-то... Слишком нейтральный. Серафим в полшага оказывается возле раковины и пьет воду из-под крана. Оборачивается.        – Ещё раз, чё? – смотрит спокойно, с полуулыбкой. Обе банки пива забирает с собой, за локоть утаскивая Глеба обратно в спальню. – Тут че-то не очень.        Вопрос с тем, как прошел эфир, отпал. Судя по приподнятому настроению все хорошо.        А Глебу не весело.        – Ты же завтра со мной? – щелкает бутылка пива, шипит, но не вытекает. В самый раз. Серафим делает два больших глотка.        – Будто у меня есть выбор? – крутит бутылку в руках. Отставляет дальше от себя. – Обе пей.        – Да куда.. – удивлённо смотрит. И на недовольство на лице Глеба смотрит тоже удивлённо. – Что случилось?        В этот раз уже серьезнее. Глеб решает, что загнался с нихуя и в целом ничего плохого ему не сделали. Переводит тему - лучше обсудить эфир, концерт, доту, Ютуб, инсту, политику, философию смысла жизни тараканов, да вообще что угодно, лишь бы отвлечься от накрученных мыслей.        Все в порядке, он не тычет песней, просто ему нравится и так получилось, что подслушал.        – Бля, кстати. – на компьютере теперь красуется иконка телеграма, в нем - аккаунт Серафима. Подсмотреть, что конкретно он там ищет не получается – сталкивает дальше, просит секунду подождать, пока быстро что-то клацает. К клацанью мышки подключились колонки. С первых нот Глеб уже узнает ту самую песню, в которой четко строился только один образ. – Слышал? Как тебе?        Взгляд полный надежды, что понравится. У Глеба дернулся глаз и уголок рта нервно – почти в улыбку. Это уже не смешно. Почему именно эта? Не следующая, не какая-то другая.

" – Миллионы слов, сказанных на зло, Фантомная любовь, мы вмазанные в ноль, Черный пистолет, черный коридор, Спаси и сохрани перед выстрелом в упор."

       Глеб чутка отодвигается. Серафим прибавляется громкости. Какая, блять, фантомная любовь? В глазах Серафима нет интереса, как поведет себя Глеб. Будто не про него. Будто месяц назад случайно не ляпнул, что пишет песню про Глеба для альбома. Будто ничего нет и не было.

" – И как внутри болит, Словам не передать, И все, что я умею – Распыляться, предавать, Распыляться, предавать, Распыляться, предавать, Вычеркни из памяти меня."

       Глеб опускает взгляд на руки, где посиневшие чернила под верхним слоем кожи напоминали две заповеди от Глеба для Глеба – "не распыляйся" и "не предавай". Серафим без особого интереса следил за взглядом. Смотрит, как сжимаются кулаки и снова смотрит в глаза.        Он не дурак. Он не манипулятор. Он просто глупо и по-детски привлекает к себе внимание.        Дальше строчки летят мимо ушей. Спасают от агрессии, кулаки вроде разжимаются и ломать Серафиму нос Глеб будет точно не сегодня. Не будет он ночевать на улице, лягут как обычно на одну кровать. Вместе. Расслабляется, просто вслушивается в голос – привык к нему. Кто-то слышит только через колонки, а он сейчас способен в любую секунду сам заговорить с ним. Теперь и песня, летит мимо уш-..

"– ...лучше б ты ушел, лучше бы ты сдох"

       Даже сквозь все принятие, Глеба это окончательно выводит. Ставь точку, отпусти, давай уйду и сдохну, вылечу в окно, поднявшись на пару этажей выше. Песня продолжает играть дальше. Вскакивает с места – нужно голову проветрить, лишь бы не сорваться на него.        – Ты куда? – резко поднимается за Глебом. Банка пива разливается по столу, заливая дорогущую клавиатуру. Рука Глеба ловко выскальзывает из руки Серафима. Жалеть клавиатуру не хочется.        – Ухожу блять. Это же, сука, мне адресовано? – куртка оказывается на плечах, на ногах кроссовки. – Нахуй я это слушать должен десятый раз за сегодня? Спасибо, с первого понял.        Серафим агрессивно останавливает. Цепляется за руки, рывком снимает куртку. В драке за несчастный элемент одежды рвется рукав с треском, Серафим всё-таки отпускает.        Глеб не успевает открыть дверь – Серафим вдавливает в нее же, в мягкую обивку щекой. А потом разворачивает к себе лицом, глядя в глаза. Глеб полыхает агрессией и желанием сейчас проехаться по недовольному лицу Серафима, а тому нравится огонь. Лезет целоваться, крепко сжимая руки, готовый к удару. Он совершено не готов к тому, что Глеб отвернет голову, не даваясь. Тянет на себя, усаживает на табуретку, поставленную для удобства, держит за щеки. Может только губами к губам прижаться – Глеб сомкнул зубы. Не даётся, только хватает в ответ за ворот футболки и держит. Все равно его футболка. Даже если порвет – не жалко.        Поднять – пинается. Серафим не пытается поцеловать в губы, как раньше. Ведёт по шее языком, прикусывает игриво, в ответ летит удар в грудь и печень. По лицу и в пах демократично не бьёт, жалеет. Обувь оказывается ещё на входе в спальню, где Глеб упорно сопротивляется и оставляет ещё парочку синяков, один из которых на ляжке. Порванная куртка не дальше – ещё в шаге от кроссовок. Глеб не играется – Глеб бьёт со всей дури, всё-таки жалея, Серафим устает, пока вытряхивает Глеба из штанов. Глеб рывком поднимается – его рывком укладывают.        У Серафима в вещах предусмотрительно валяется новенькая турецкая смазка, у Глеба под кроватью презервативы.        – Нахуй иди. Нахуй из моей квартиры блять. – удар коленом приходится прям по кости - неприятно, приходится перетерпеть, за долю секунды забрать презервативы из-под кровати и за две секунды – смазку из бокового кармана рюкзака.        Глеб совершенно безэмоционально отвешивает оплеуху и, почти покинув пределы кровати, совершенно не смотрит назад. Куда бежит? Черт знает, Серафим не проверяет – за плечо разворачивает, за локоть валит обратно, укладывая под себя. Тюбик щелкает.        – Завали ебало, сам же хочешь. – руки собирает, придавливает к постели, пока стягивает с Глеба трусы. Обезоружил на какое-то время – в ответ охуевше смотрит в глаза, пытаясь выловить наглый взгляд.        – Ты охуел? – сопротивления дальше Серафим не встречает. Тянется к губам, держа за щёки. Глеб сначала смыкает зубы, потом прикусывает губу Серафиму. Совершенно не игриво – скорее в попытке откусить. Податливо переворачивается, упирается коленями и локтями.        Смазка холодная – Серафим на этом чуть ли не делает акцент, проходясь холодной жидкостью. Глеб дернулся, сначала пластом лег, потом развернулся. Не даёт себя тронуть, бьёт по скуле, может всё-таки жалея. В ответ Серафим не жалел и нагло заламывал руки за спину, разворачивая, как себе было бы удобно. Пальцы легко проскальзывали внутрь, растягивая. Глеб упрямо выпрямляется, Серафим преспокойно отвечает шлепком по заднице.        – Блять, да не дёргайся. – четыре пальца входят по костяшки. Не приятно. Больно. Пальцы легко ходят, легко расходятся, Глеб снизу рычит и кроет матом, рассказывая, как и за что ебал Серафима.        Серафим довольно улыбается. Пальцы выскальзывают, Глеб расслабляется, убирая локти и укладываясь лицом в подушку. Серафим стягивает с себя белье, прижимается вставшим членом, сжимает бедра пальцами.        – Не переломаешься? – оборачивается на Серафима. Тот зло цыкает, шлёпает по заднице. Остаётся красноватый след, но Глеба это полноценно не затыкает.        Снова щелкает тюбик, на манер АСМР Серафим намеренно шелестит презервативом, затихает. Не прикасается, не издает звуков. Но Глеб послушно не оборачивается, ждёт и дожидается – Серафим плавно проходится рукой от задницы до лопаток и входит. Медленно, смакуя момент, чтобы в следующую секунду вцепиться зубами куда дотянется и грубее толкнуться, заставляя проглотить болезненный выдох.        Серафим любит грубее, больше, быстрее, не растягивая. Так, чтобы ноги подкашивались не от удовольствия. Сейчас сжимает бедра, цепляется ногтями, грозясь поцарапать, дёргает Глеба на себя и грубо ебет – как нравится, как хочется.        – Не уйдешь, – рычит на ухо. Глеб вцепляется зубами в подушку и жмурит глаза. – Не сдохнешь блять.        – В окно вылечу. – хрипит в ответ. Серафим замирает. – Блять, ты..        Выходит – можно выдохнуть. Выровняться, сесть. Серафим падает рядом, тянет к себе, на себя. Ему все ещё больно, ноют последствия драки. Больше не тянется целовать. Усаживает Глеба на себя, помогает войти, придерживает за бедра.        – Больно? – опирается сначала на грудь Серафиму, спускается ниже и давит на ребра. Серафим явно стискивает зубы. Жмурит глаза и кивает.        Глеб задаёт свой темп. Медленно, блядушно, обкусывая губы. Не надолго его хватает, вся показушность и плавность отходит на второй план после первого стона - дрочит себе на сухую, сбиваясь. Серафиму тоже тянуть не хотелось больше. Крепче сжал бедра, помогая Глебу.        Глеб кончил первым, переставая поддаваться, сжимая в себе Серафима. Лез целоваться, топил в тактильности, пока Серафим не кончил, сдерживая стон. Прижимал к себе ближе, больше, чтобы минутой позже разлепиться и дать упасть рядом. Сначала подлечь ближе, потом улечься сверху, не встретив айканья от боли от переломанных костей и сопротивления.        Вот и помирились. Все в порядке. А почему всё-таки ссорились-то? Глеб стопорится. Смотрит на компьютер недалеко от кровати. Залитую пивом клавиатуру, открытый телеграм Серафима. Потом смотрит на самого виновника происшествия.        – Так с какого хуя ты мне песней в лицо тыкал? – не отодвигается. В глаза смотреть не хочет, так поверит. Уставший и разнеженный Серафим врать не сможет, ему либо думать, либо говорил в таком состоянии. Совмещать не получалось.        – Ну, хотелось, чтобы услышал. – жмёт плечами.        – Ты, блять, про меня написал? – всё-таки приподнимается над кроватью. Серафим смотрит в ответ не очень-то довольно. – А чуть спокойнее или, блять, не так явно? Все так хуево по-твоему?        В ответ Серафим смотрит, хлопает ресничками. Жмёт плечами и вовсе отворачивается, намеренно забывая о том, что у него что-то спрашивали и что когда-то выйдет песня, посвященная не самым приятным моментам их отношений.