Солнцеворот

Ланн никогда не считал себя счастливчиком. Да, разумом он понимал, как ему повезло. Повезло родиться относительно нормальным, а не по частям. Повезло избегать излишне ретивых инквизиторов. Даже с родителями повезло, по крайней мере, в первые годы жизни. Ему повезло увидеть небо и Солнце, которых прочие монгрелы не видели поколениями, повезло видеть нормальных людей и нелюдей, повезло научиться стрелять и чувствовать неизменный восторг, когда его яркая, самая красивая стрела, поражала мишень в самый центр. Повезло вообще иметь что-то похожее на детство. Он понимал это умом, но сердце его рвалось на части. Сложно сохранять веселый настрой, когда твой отец гниет заживо, но Ланн старался. Старался улыбаться ему даже когда тот перестал видеть, а потом и узнавать его. Глубокими «ночами», когда племя засыпало после вечернего гонга, он, измотанный и опустошенный, долго слушал булькающие хрипы того, кто совсем недавно был улыбчивым «подземным крестоносцем» с до смешного милым кошачьим носом. И тихо выл в наваленные на земляной пол тряпки, давясь слезами от того, что не мог вытравить из своей головы мысли о том, как ему лучше оборвать жизнь своего родителя. Ему было всего четырнадцать зим, когда он остался в подземельях один. Вендуаг, уже тогда причудливо соединявшая в себе и грацию кошки, и излом пещерного паука, первая поздравила его, оглушенного от горя, и деловито заявила, что теперь он сможет больше времени уделять племени. В свои юные годы она была озабочена выживанием больше иных взрослых и, казалось, искренне радовалась за него, игнорируя возмущённые взгляды собравшихся на похороны женщин. Ланн ненавидел себя за то, что и сам чувствовал облегчение, когда в одну из ночей отец прекратил инстинктивную борьбу с неизбежным. Когда после долгого, чистого, совсем как раньше, выдоха не последовало вдоха. Тогда он, ребенок, не готовый до конца встать взрослым, так и не смог заставить себя сразу отправиться к вождю Суллу и лежал рядом с остывающим телом долго-долго, до самого утра, уткнувшись макушкой в деревенеющее костлявое плечо. Ему казалось, что та, счастливая жизнь всего немногим меньше, чем три тысячи ударов гонга назад, ему просто приснилась и никогда не было ни звезд, ни мамы с папой, ни яркого оперения стрелы. Был бы он счастливее, если бы никогда не знал этого? Утешение он нашел в служении племени: еды всегда не хватало, охотники не всегда были хороши, а зубастые твари никогда не отказывались сделать попытку откусить сочный кусочек живой плоти – гонг проносился за гонгом и времени на нравственные страдания и проклятия к мирозданию не оставалось. Да, соплеменники нет-нет да посматривали на него с сочувствием и подозрением одновременно, несмотря на все то, что он для них делал, Вендуаг делила с ним постель чисто из-за того, что он был самым удобным для нее во всех смыслах из возможных, а стрелы, лишенные яркого оперения, постоянно терялись в темных пещерах, но Ланн слушал угасающего вождя, слушал подругу в минуты ее вдохновения и верил, что однажды он сможет выйти на поверхность и сделать что-то… действительно великое. Эта вера была его путеводным светом - его маяком в морском тумане - и нежно лелеемая, она дожила до дня, когда своды пещеры заходили ходуном, словно при мощнейшем землетрясении. Но толчки шли не из сердца подземелий – они шли с поверхности. И тогда Ланн, взволнованно смотря на трясущийся потолок да гадая упадет ли тот или этот большой сталактит, вслушивался в возбужденный галдёж немногочисленной молодежи и ощущал, как его сердце заходится в сладком, болезненном волнении. Как в его душе ядовитым сияющим цветком распускается надежда. А дальше – пропажа неугомонного молодняка, шепелявые легенды Сулла о реликвии – ангельском мече где-то в старых залах, а потом путь туда через завалы, провалы и потревоженных ядовитых тварей, вместе с навязавшейся Вендуаг. И встреча с ней. Ланн, кажется, навечно запомнил, в каком ужасе застыло его растревоженное сердце, когда из тьмы обвалившейся стены вынырнула странная двуногая ящерица. Глухо гавкнула-ухнула пару раз и снова стремительно скрылась в темноте, не дожидаясь пока монгрел натянет тетиву. Вслушиваться и вглядываться в пролом долго не приходится: всего несколько ударов сердца и тьму рассеивает свет, а тишину – звук множества шагов. В подземелье вошли гости с поверхности. Маленьким женским отрядом - если вынести за скобки неугомонную двуногую ящерицу - командовала инквизитор, но тогда Ланн был так поражен, что не увидел стандартные одеяния, которых его приучили бояться когда-то давным-давно. Некрупная изящная аасимарка, чьи глаза сияли светом верхних планов столь ярко, что казались частичками Солнца, говорила вежливо, щедро приправляя не сильно завуалированный допрос теплым, дружелюбным тоном. Ланн, не в силах отвести от гостьи взгляда, и сам не понял, как выболтал ей все, что знал и попросил помощи в поиске ангельской реликвии. Даже предостерегающее шипение Вендуаг ситуацию не слишком спасло и молодой подземник отчетливо ощущал, что выболтал бы пришлому аасимару еще больше того, что, возможно, и не следовало, если бы ей пришло в голову обратиться к нему снова. Но инквизитора, представившегося глухим свистящим именем, - такое бы монгрелу с южных пещер носить, а не порядочному служителю церкви с поверхности, - больше воодушевляла мысль читать полустертые надписи да копаться в грудах хлама, чем болтать с подземными уродцами. Ее спутники разбрелись кто куда, стараясь, впрочем, держаться ближе к деятельному командиру, а не к жуткой мрачной парочке потомков крестоносцев. Громкоголосая паладин придерживала под руку раненую, видимо, подругу, и шикала на ящерицу, когда та, что-то вынюхивая, неосторожно задевала доспехи длинным хвостом. Девушка с раненой ногой и цепким взглядом профессионального охотника умудрялась наблюдать за Вендуаг и Ланном одновременно, а ухоженная полуэльфийка с бесконечной брезгливостью на хорошеньком личике следовала по пятам за своим командиром, не особо пытаясь имитировать рабочий процесс. Он может только коситься на свет где-то в южной части пещеры, где аасимар и полуэльф развесили яркие сияющие сферы, и продолжать уже без прежнего энтузиазма копаться в старом мусоре, кожей ощущая напряжение подруги. Беспокойство за малышню отошло на второй план и позже ему за это будет стыдно, но сейчас… сейчас он лишь страстно хотел приблизиться к потомку небес. Разглядеть как следует, спросить о столь многом… …прочувствовать того, кто находится не просто на другом уровне от монгрелов, а в совсем другой плоскости. Никогда еще он не видел таких как она столь близко. Вспышка, короткий удивленный вскрик полукровки и ноги сами несут его к источнику шума. Не страшен ни блеск доспехов паладина впереди, ни предупреждающий рык когтистой твари. Вендуаг рядом ругается немного дрожащим голосом, но не отстает и вместе с ним замирает в синхронном шоке, когда не принадлежащий этому плану свет вокруг аасимара гаснет. Свет небес действительно жил здесь все эти годы. Ангел, по имени Лариэль действительно был здесь похоронен. Легенды его племени не врали. Надежда жжется все сильнее и Ланн, не в силах остановиться, шутит по привычке все более и более неловко. А Венду злится, ярится сильнее, не пытаясь скрыть зависть от того, что ангельская мощь так просто далась пусть и родственнику ангелов, но все же такому же живому существу, как она или он. Но разве это не честно? Родственная небесам душа получает небесный же меч - все отлично и правильно. Можно одновременно радоваться и судорожно размышлять куда же делся этот столь нужный свет и как его вынимать обратно. А Горгосса некоторое время молчит, вслушиваясь в полную горечи перепалку, небрежно вытирая перепачканные невесть откуда взявшейся кровью тонкие пальцы о полы одеяний, а потом легко и непринужденно вскидывает руку, позволяя мечу из благословенного света вспыхнуть во густом сумраке. Светлое и чистое, словно свет полузабытого Солнца, сияние разгоняет мрак старого склепа. Полупрозрачные, вместе с этим чудесным отблеском прибывшие с верхних планов перья, причудливо преломляют лучи и блестят, искрятся разноцветными огнями. Вместе со светом пришла волна тепла, окутала мягко и плотно, как большое шерстяное одеяло прямиком из детства, и болезненные шипы надежды притупились – уже не раня до крови, но словно закрепляясь в его сердце, делая ее крепчайшим щитом перед тьмой отчаяния и страха. Краем уха он слышит, как Вендуаг почти стонет, ошарашенная и обожжённая незнакомыми ощущениями, и едва ли слышит себя, когда его губы сами собой произносят: - Да, похоже… но этот свет более… золотой. «Почти как ее глаза» - Он не договаривает, вовремя себя обрывает. Снова вспоминает и про Сулла, и про пропавшую малышню, торопит и бросается вперед, к свежему завалу, даже не упомнив как первым оказался на самой вершине. – Подожди, Ланн! Когда монгрел слышит свое имя из уст новой владелицы света небес, то останавливается на, казалось бы, чистейших инстинктах. Уверенный, мягкий голос привлекает его внимание также чётко, как подобранные удила на лошади, и он, в некотором замешательстве, смотрит сверху вниз, на собравшуюся у подножья группу, понимая, что ему хотят сказать, за секунду до того, как это проговаривается вслух. – Анневия ранена и мы не можем идти столь же быстро. Особенно, если группа будет работать как придется, – Ланн понимающе кивает и ловко съезжает по насыпи. Подает человеческую руку разведчице, страхуя ее с другой стороны от благодарно кивнувшего ему паладина, шепотом представившегося Сиилой. «Она запомнила мое имя, хотя я так и не представился сам» Хотя остатки разума подсказывают ему, что и его имя, и имя Венду прозвучали под сводами пещеры так много раз, что не запомнил только тот, кто постарался бы их сразу же забыть, глупое, полное света наивное сердце шептало ему: «Тебя считают особенным». Этот свет совсем его расклеил. Их небольшой отряд успел преодолеть ровно половину пути до деревни и перемолоть с пару десятков потревоженных разрушением туннелей тварей, когда Горгосса, - как же сложно воспринимать это странное имя! – внезапно оставляет свое место на острие их стихийно образовавшегося клиновидного построения и подходит к тяжело привалившейся к стене Анневии. Затем что-то тихо выговаривает несколько смутившейся разведчице и коротким взмахом руки подзывает Сиилу. – Привал на десять минут, – мелодичный голос разносится вдоль сводов полуобвалившегося прохода, и группа в удивительном единодушии рассаживается вдоль стен - сила и уверенность, волнами исходящая от лидера отряда, заставили без звука подчиниться даже Вендуаг. Наверное именно тогда Ланн и понимает, что действительно устал за сутки бесконечной беготни и парочки лишних, но приятных потрясений под конец. И, наверное, боги сегодня были особенно милостивы к нему – вскоре рядом с ним опустилась аасимарка, с самым деловитым видом убиравшая в поясную сумку тонкие куски ткани. И, да, конечно же он не смог сдержать язык на привязи. – Знаешь, я думаю мне крайне повезло быть найденным самым дружелюбно настроенным инквизитором в мире, – его новая знакомая немедленно оборачивается к нему и со странной звериной грацией немного наклоняет голову. Упавшая от длиннополой шляпы тень заостряет гармоничные, выверенные черты лица и чем-то невыносимо диким, почти хищным веет от нее в тот момент. Ланн неловко улыбается, враз забыв о том, как страшно его улыбка переламывается прямо посередине лица и пытается пояснить. – Ну, знаешь там, костры, пытки, допросы – чем там заканчиваются встречи таких как я с твоими ретивыми коллегами? «Ланн, ты идиот» Тяжелое молчание несколько затягивается и Ланн, под нечитаемым взглядом глаз небесного света, ощущает, как холодные мурашки волной бегут по спине. Он перестал слышать тихий говор Анневии и Сиилы, перестал ощущать буравящий затылок взгляд Вендуаг и сам не видит уже ничего, кроме этого золотистого света. – Я… – Вижу у тебя была не самая благоприятная история взаимоотношений с моими коллегами, – Горгосса моргает и зловещее наваждение спадает, а потом, под напором мягкого, доброжелательного тона, и вовсе забывается. Ланн, сам не заметив когда перестал дышать, выдыхает и в смущении отворачивается, словно щитом прикрываясь своей ящериной половиной. А инквизитор, как ни в чем не бывало, расслабленно облокачивается на стену, стаскивает шляпу, позволяя магическому свету сверкнуть на убранных в сложные косы серебряных волосах, и ласково чешет под нижней челюстью подбежавшую ящерицу. – Впрочем, не могу сказать, что я слишком удивлена. Мендев так долго воюет с демонами, что местные инквизиторы наверняка готовы бросаться на все хоть сколько-нибудь подозрительное. – Все так, – полуэльфийка вмешивается в разговор с противоположного края стены, решив, что беседа о инквизиторах интереснее, чем безуспешный поиск места, не заляпанного свежей грязью или разлитой слизью, - к примеру, Халран Шэппок с которым ты так мило пообщалась, когда тебя только притащили, широко известен своими параноидальными наклонностями. – Я еще застала время, когда по всему Мендеву пылали костры инквизиции, – несколько мрачно подхватила Анневия, растянувшаяся вдоль стены. Вот уж кого грязь и слизь точно не пугала. – Верховный инквизитор без сомнений когда-то был великим героем, но как только он принял титул прелата, то решил, что может совать свой нос в дела Орлиного дозора. Хотя ему даже орден Вестников не указ. – Уверена, что верховный инквизитор Иомедай старается всех нас защитить, – Сиила косится на внимательно слушающую Горгоссу и немного смущенно добавляет. – Пусть его методы не всегда… –… деликатны, – безжалостно точно, но на удивление дипломатично заканчивает за паладина разведчица. – Хотя уверена, что он даже слова такого не знает. Наверное он и слово «расследование» забыл. – Кажется у вас долгая совместная история, – добродушно щурится аасимар, ненавязчиво подталкивая подвядший диалог к продолжению, и Ланн чувствует острое сожаление, что не может вставить в разговор свои пять медяков. Обсуждение инквизиции шло мимо подземников. – Прелат показался мне довольно приятным человеком. – Это потому что тебя Теренделев вовремя у него забрала, да примет Фаразма ее душу, – Анневия с видимым трудом поднимается и принимает сидячее положение, вытягивая больную ногу. – А совместная история… Ха! Да их даже слишком много. Передать все свои чувства после того, как бережно выпестованный лазутчик попадает в лапы его палачей и все сведения, которые содержала его головушка, проходят мимо Дозора, я могу выразить только самыми грязными ругательствами. – Но горожане его любят, – не то оправдывает единоверца, не то просто добавляет к сказанному Сиила. – Потому что из-за его кипучей деятельности им кажется, что он работает больше всех, - полуэльфийка изящно пожимает плечиками. – А то, что на кострах горят не только предатели и культисты – досадные мелочи, которые не слишком волнуют чернь. У них есть зрелища и есть хлеб – что еще нужно для счастья? – Камелия, ты говоришь так, словно уверена, что нам все равно, кто погибает такой страшной смертью. Это кощунственно для любого, имеющего совесть! – А я действительно в этом уверена, – Камелия снисходительно, словно несмышлёному ребенку улыбается вспыхнувшей от возмущения паладину. – Ты!.. Ланн слегка ежится от наэлектризовавшегося от ощущения вражды воздуха и спешно пытается придумать какую-нибудь шутку, любую, пусть самую глупую, лишь бы прекратить это выходящее из-под контроля противостояние, но его опережают. Двуногая ящерица глухо ухает-гавкает во тьму туннеля и этот чужеродный звук мигом обращает внимание всех присутствующих на зверя. – Что ж, мне будет интересно пообщаться с моим коллегой, – Горгосса как ни в чем не бывало треплет мигом успокоившуюся чешуйчатую тварь - Ланн старается не думать, что и его можно назвать также - по шее и все также доброжелательно добавляет. – Конечно, если от города еще хоть что-нибудь осталось после лорда Дескари. При виде того, как он одним ударом сокрушил дракона – у меня на этот счет сильные сомнения. – Кенабрес выдержит, – с неожиданно серьезным выражением произносит Анневия, – У города множество отважных защитников и даже гибель серебряного дракона не сломит их. – Тем более, Кенабрес это чуть ли не сердце всего крестового движения, – с готовностью поддерживает ее Сиила. – После того, как Дрезен пал, именно отсюда осуществляются все походы на Мировую язву. Город не падет так просто. – Какая жалость, что все неудачные, – в этот раз на полуэльфийку обращается сразу два неодобрительных взгляда. - Не забывайте, что Страж-камень не сдержал даже Короля бури. Что может сделать настоящий лорд демонов даже страшно представить. – В любом случае, это хороший шанс для вашего народа слиться с крестоносцами, –инквизитор перехватывает нить разговора до того, как до Ланна доходит смысл страшного предположения Камелии. Горгосса, наконец, снова обращает свое внимание на Ланна, касается взглядом подобравшейся Вендуаг. – Помочь вышвырнуть из города, или из того, что от него осталось, демонов – чем не шанс для воинов запаса? – Если ваш Халран действительно не решит, что сжигать нас – хорошая идея, – Венду просто сочилась недоверием и в глубине души Ланн был с ней солидарен: прозвучавшие факты были не слишком обнадёживающими. – Даже он не сможет ничего предъявить спасителям города, – Горгосса отворачивается и небрежно пожимает плечами, а монгрелл физически ощущает, как в его душу впились острейшие рыболовные крючки. Стать спасителями. Героями. Не просто изуродованными Мировой язвой отвергнутыми крестоносцами, но полноправными членами крестового движения. – Звучит просто фантастически, если честно. Я почти готов поверить, что тот добрейший человек после всего этого расплачется и обнимет все племя, начиная с вождя Сулла, – Ланн неловко ухмыляется, краем глаза замечая в какую глубокую задумчивость впала Вендуаг. Яркие глаза подруги закрылись полупрозрачной пленкой – верный знак того, что сейчас ее лучше не беспокоить. Вероятно, небрежно брошенные слова инквизитора задели и ее саму. Хотя она никогда в этом не признается. – Возвращаясь к твоему замечанию о моих ретивых коллегах, вы не похожи на демонов или совсем уж опустившихся демонопоклонников, – аасимар придвигается немного ближе и все появившиеся было мысли о том, что надо поторопить отряд и быстрей поднять племена на штурм Охранного лабиринта исчезают проворнее рыбешки в мутной воде. – Не могу сказать, что у меня большой опыт общения и с теми, и с другими, но свою теоретическую подготовку, без ложной скромности, я могу назвать выдающейся. Вы с Венудаг, если брать вас как средних монгрелов, как бы сказать… – Горгосса слегка наклоняет голову на бок и Ланн замечает тонкие серебристые шрамы, пересекающие правую щеку девушки. Почти прозрачные, видимо очень старые, они походили на след от когтей пещерного ящера. «Или на след когтей этой страшной твари» – Ланн против воли косится на вытянувшегося вдоль прохода ящера. – … дисгармоничны, но правильны. Вы естественно перекорёжены воздействием энергии Бездны, но это не выглядит чужеродно, – инквизитор не отрывая взгляда тянется к поясной сумке, но на полпути с досадой отдергивает руку. – Мой наставник утверждал, что от порождений Бездны всегда несет чужеродностью. От монгрелов такого ощущения нет. – Должно быть твой наставник очень мудрый человек, раз его слова уберегли нас от безобразной свары на могиле ангела, – Ланн немного успокаивается, пересаживается, чтобы в этот раз доминировала человеческая половина и позволяет себе слабую улыбку. – Он очень мудр, но свару я не устроила не только поэтому. «Ну вот тебе и расслабился, дурак» Насторожиться вновь он не успевает, так как Горгосса все также миролюбиво продолжает: – В любом случае, сейчас я не вижу ни в тебе, ни в Вендуаг угрозы. Конечно позже, когда я неизбежно узнаю вас лучше, мое мнение может быть пересмотрено, но сейчас, когда вы столь расположены к сотрудничеству, я могу считать вас союзниками. – То есть, ты оставляешь за собой право в любой момент передумать и ударить нам в спину? – Вендуаг подает голос неожиданно и под злобное шипение ящерицы встает. Широко раскинутые паучьи лапы подрагивают от гнева. – Это можно так понимать? – Разрушать союзы лишь по настроению – признак непрофессионализма, – самого аасимара выступление монгрелки не смутило – тон ее не изменился ни на йоту. – Скорее я должна предполагать, что это вы можете ударить из тьмы или завести нас в ловушку, но, опираясь на имеющуюся информацию, как уже было произнесено, я не думаю, что это произойдет. Могу гарантировать, что я не нападаю на тех, кто не несет непосредственной угрозы сразу. Еще раз поясню во избежание недопонимания, – бархатистая мягкость тона внезапно сменяется сталью, а небесные глаза вспыхивают как-то особенно ярко. Вендуаг тревожно съеживается, но не отступает, все еще отравленная подозрением и страхом. – Я не устраиваю суды и прочие неприятные разбирательства без наличия неопровержимых доказательств. И даже при неопровержимых доказательствах я готова принять во внимание как смягчающие, так и отягощающие факторы. – Это, если сократить и упростить речь нашего уважаемого инквизитора, ведите себя хорошо и мы будем лучшими друзьями, – Анневия с трудом поднимается на ноги, тяжело опираясь о стену и неожиданно задорная улыбка расцветает на ее землисто-бледном лице. – Двинули? Не терпится убраться из этого места. – Я хорошо тебя понимаю, – немедленно откликается Ланн, теперь не в силах чувствовать к разведчице ничего, кроме признательности, и вскакивает на ноги, чтобы подать руку командиру отряда. Прежде чем он осознает, что сделал, его человеческой руки касаются прохладные мягкие пальцы и с благодарностью пожимают широкую ладонь. Немного ошарашенный, он словно пушинку вздергивает аасимарку на ноги. И впервые понимает, что она ниже его почти на полторы головы. И это даже не считая рога. Такое неожиданно смущающее открытие уносит его на острие их походного клина под бормотание о том, что он знает то ли короткую дорогу, то ли легкий путь, благополучно упустив тот факт, что в здешних пещерах нужно еще постараться, чтобы заблудиться. Назад старался не оглядываться. Тогда, шагая вперед по полузнакомым коридорам и щурясь от мягкого света, зависшего над ним светляка, он чувствовал небывалый душевный подъем. День, начавшийся на столь тревожной и безнадежной ноте, оканчивался головокружительно хорошими событиями. Меч небесного воина нашелся. Милейшая аасимарка, даром что вроде бы вменяемый инквизитор, нашлась. Причина, по которой вождь Сулл согласиться вывести племена на свет, гляди-ка, тоже есть! Ланн был полон надежд и смотрел только вперед, уже грезя о будущих подвигах и свершениях. А за его спиной аасимар с небесными глазами приблизилась к серьезной, как никогда, монгрелке и никто не видел, как в немом согласии инквизитор склонила голову перед чудовищем с паучьими лапами. Ланн был не готов к тому, чтобы ему так скоро выдирали сердце. Это было неправильно и дико. – Ланн ошибся. Мы не нашли меч. Нет, нет, нет! Только не сейчас, только не тогда, когда надежда сияла в нем ярче света небес. – Зачем ты это делаешь, Венду?! «Зачем вы обе это делаете?» Инквизитор молчит и в сияющих глазах невозможно прочитать ответ. Требовательный взгляд молодого монгрела не трогает ее совесть. Все снова решили за него. – Ты сделала верный выбор, аасимарка, – Вендуаг довольно, по-кошачьи, щурится, взглядом провожая шаркающего к своей хибаре Сулла и не видит более смысла скрывать заговор. Горгосса едва заметно морщится, впервые за время нахождения в деревне снимая маску беспристрастности, но ничего не говорит. – А теперь давай отдохнем и с новыми силами отправимся в Лабиринт. Я обещала вывести вас на поверхность и я сделаю это. «Вывести на поверхность. Не спасти малышню. Уйти» Ланн чувствует себя преданным и, все еще не веря, оглядывается на спутников инквизитора, в приступе агонизирующей надежды стремясь найти понимание. Но получает лишь растерянный вид Сиилы и равнодушно-брезгливый взгляд-плевок от Камелии. Они не будут протестовать против решения командира. Никто не встанет на его сторону. Увиденный им свет путеводной звезды оказался страшным обманом. Свет маяка обернулся гостеприимно раскрытой пастью подводного чудища. Он низко склоняет однорогую голову, устремляет взгляд в земляной пол и закусывает губу до крови, сжимая кулаки так, чтобы от боли неприятно заныли мышцы. Когда сознание проясняется, он понимает, что остался у палатки вождя один – его спутники оживленно переговаривались с толстым выходцем с поверхности и совсем не собирались ждать пока монгрел переживет свое надуманное горе. – Почему?.. – хрипло спрашивает он далекую спину аасимара. Ему бы подойти, развернуть ее так, чтобы эта идиотская шляпа слетела с сияющих серебром волос и трясти, трясти, пока она не расскажет почему предала его при первой же возможности. Если она не считала его чудовищем, то почему? Почему встала на сторону Вендуаг? Что, в конце-то концов, хочет сама Вендуаг? Почему его жизнь рушится одновременно с Канабресом? Ланн судорожно выдыхает, преодолевая боль в груди, и отворачивается от отдаляющейся группы – теперь ему с ними не по пути. Но едва он делает шаг, как из тени палаток крадучись выходит та самая ящерица. Милый питомец Горгоссы, зажав в зубах огромную слепую рыбину, явно схваченную из ближайшей корзины рыбака, смотрит на замершего Ланна круглым желтым глазом. А затем громко фыркает. – Эй, приятель, – монгрел неловко улыбается и осторожно присаживается на корточки, хотя не был уверен, что эта тварь вообще способна бояться. – Тебя тоже оставили? – и осторожно тянет руку к покрытой чешуей голове. Ящер предупреждающе булькает, но рыбу не выпускает и от руки не уворачивается, позволяя дрогнувшим человеческим пальцам юноши коснуться теплой сухой чешуи. – Мы даже чем-то похожи. Можно даже сказать – братья наполовину, – лишенный всяческой возможности выражать эмоции круглый глаз на мгновение закрывается полупрозрачной пленкой и Ланну хочется выдумать, что вот это вот инстинктивное действие – знак согласия. – Совсем не этого я ожидал когда увидел свет небес. Старый добрый Ланн так и остался наивным кротиком, верящим в чудеса и счастливые концы. Венду наверняка потешается сейчас, что есть мочи. «Хорошо еще, если только она одна» Мысль о том, что аасимарка тоже радуется своему страшному розыгрышу была невыносима, однако вытравить ее не удается – обида и растерянность слишком сильно жгут сердце. Он тянет пальцы к нижней челюсти, где ящерицу совсем недавно почесывала Горгосса, подспудно надеясь на столь нужное ему сейчас ответное проявление привязанности, и едва успевает отдернуть руку: тварь с удивительной прытью рванула страшными когтями задней лапы там, где только что была его ладонь. А затем, как-то особенно презрительно чихнув, стремительно скрылась в тенях среди палаток, оставив Ланна в одиночестве смотреть себе в след. – Значит, Охранный лабиринт… Теперь нет смысла дожидаться группу. Он сам может найти дорогу. Пусть Вендуаг сколько угодно говорит, что это невозможно. Он пойдет по следу малышни и неосторожно выданным ориентирам бывшей подруги, чтобы спасти их своими силами. Пусть даже, если это будет последним, что он сделает в своей жизни. На самом деле ему был не нужен небесный меч, чтобы сделать это и в глубине души он всегда это знал. Но как бы Ланн не храбрился до выхода, путь дался ему тяжело: опираясь на обрывочные куски информации от Вендуаг да на собственное чутье больше, чем на почти сразу потерянные на голом камне следы малышни, он шел по узким тропкам, в полушаге от голодной пасти провалов, взбирался на насыпи и полз по узким лазам. Вознося неуклюжие молитвы Иомедай, он тенью проскальзывал мимо рыскающих чудовищ, бережно сохраняя силы для своей, возможно, последней схватки. Во тьме он не раз и не два терял направление, утыкался в засыпанные туннели и разрушенные переходы, но всегда что-то далекое, похожее на светлый зов, позволяло двигаться дальше. И сколько бы он не старался убедить свое глупое сердце больше не надеяться ни на что, кроме собственных сил, чем больше времени он проводил в темноте, тем сильнее становились хрупкие, нежные ростки так и не угасшей надежды. Он найдет малышню, а потом найдет аасимарку и стребует с нее ответ. Он не заставит – убедит ее показать старому Суллу свет небес, убедит его присоединиться к крестовому движению и навсегда забыть о жизни под землей. Забыть о том, что они были отвергнутыми. Но туннели кажутся бесконечными и постепенно он входит в блаженное состояние медитации, где ранящие чувства и мысли не могут потревожить ни его сердце, ни разум. Он потерялся во времени, во тьме и в бесконечном лабиринте, пока в один момент не ощутил ее. До дрожи в пальцах знакомую волну тепла и воодушевления, заставляющую его пробудиться и броситься в сторону незамеченной ниши. Удариться плечом в тяжелые створки двери раз, другой и только потом догадаться потянуть ручку на себя, чтобы ввалиться в комнату и… увидеть. Помятую и запыленную Горгоссу, вытирающую окровавленную ладонь о перепачканную униформу, бледно-зеленую Сиилу, обессиленно опирающуюся на спину замершей истуканом ящерицы, покачивающуюся из стороны в сторону Камелию, с трудом удерживающую ходящую ходуном рапиру, да Вендуаг злобно-торжественно выговаривавшей культистке с перекошенным от бешенства лицом что-то про сторону сильных. – Что я пропустил? Какую-то драму? Стрела сама просится на тетиву и, как бы не хотелось ему направить ее в сторону предательницы, тянущаяся к оружию женщина была сейчас гораздо большей угрозой. Краем глаза он успевает заметить и оплавленный пол, и искры тающих в воздухе небесных перьев, подмечает изувеченное - обкусанное - тело незнакомого аасимара и лежащих без сознания - Ланну хочется в это верить - мальчишек и девчонок из деревни вокруг него. - Тебя только не хватало! – злобно рычит Вендуаг, кидая ему взгляд полный обещания самых страшных расправ, но действительно бросается на старую хозяйку. Бой выдался жутким и скоротечным. Хосилла оказывается неприятным и умелым бойцом, яростными ударами глефой не позволяя приблизиться к себе, но страстно желая прорваться к аасимару. Однако даже приближенной к демону культистке не удается перешагнуть через неприступную, еще зеленоватую Сиилу и град стрел от Ланна, пока заговоры инквизитора не ослабляют ее оборону, а Вендуаг с Камелией почти синхронно не наносят последние удары. Попытка сбежать с помощью мерзких летающих демонов пересекается стремительным броском ящерицы, одним прыжком настигнувшей культистку и быстро прикончившей ее ударом страшных когтей. Неприятности этого дня на радостной ноте заканчиваться не желали: едва команда успела отдышаться, Ланн больше нутром почувствовал, чем увидел не предвещающий ничего хорошего взгляд Горгоссы, направленный на бессознательную малышню. И внезапно понял, что на этот раз «добренького» инквизитора не будет – нужно было как-то спасать соплеменников. А потом – безобразные препирательства с Вендуаг, от слов которых было страшно холодно и больно почти также, как у палатки Сулла, подогреваемые уточняющими вопросами бесстрастной владелицы ангельского меча. Ситуация была хуже некуда и сердце его обливалось кровью всякий раз, когда Вендуаг обращалась к инквизитору, заискивающе заглядывая в небесные глаза. Венду говорила ужасные вещи, но жутко было от того, что аасимарка вообще не выказывала никакой реакции. Страшна была сама догадка о том, что она допускала то, что Вендуаг была в своем праве. Даже мысль о том, что он может проиграть это словесное сражение, что аасимар встанет на сторону той, кто пожирала ее соплемеников, была невыносимой. Но только тогда, когда у монгрелов кончились слова, когда они только и могли, что стоять и злобно смотреть друг на друга, Горгосса прикоснулась к груди кончиками пальцев, словно пытаясь нащупать страшную рану, и, наконец, сменила тон. - Венудаг, - почти дружелюбно позвала оживленно вскинувшуюся монгрелку инквизитор, мигом оказавшись в перекрестье ошарашенных взглядов Ланна и, - он невольно почуствовал облегчение от призрака солидарности, - Сиилы. - Ты оказалась очень проницательной, когда предложила мне оградить племена монгрелов от опасностей лабиринта. Смогла увидеть и надавить на все мои болевые точки, не сказав при этом ни грамма лжи. Поэтому, когда я увидела, что представляет из себя ваша деревня, я приняла решение поддержать тебя. «Нет, нет, нет! Только не снова» – Ланн может только радоваться, что повернут к польщенно скалящейся Вендуаг своей ящериной половиной: ужас сковавший его сердце был столь силен, что при всем желании он не смог бы скрыть его. Не мог даже подать голос - горло словно железным обручем сдавило. Примерно как тогда, когда он прощался с отцом. – Однако... - юноша невольно содрогнулся. То, как резко похолодел, лишился всякой жизни тон Горгоссы. Даже самые страшные чудовища в подземельях не нагоняли такой жути, какой нагонял сейчас безжизненный голос аасимара. – Когда я слушала ваш обмен мнениями, я все не могла понять: ты безнадёжно глуха или непроходимо тупа? У торжествующей мгновение назад Вендуаг дрогнули паучьи лапки, но ее ответный взгляд был полон горделивой ярости, пополам с непониманием. – Но потом я осознала, что у тебя просто критически не хватало знаний о том, что допустимо предлагать таким как я, а что нет. Даже после нашей милой беседы на привале, – Горгосса прикрывает глаза, притушивая небесный свет пушистыми ресницами, но тон ее становится все тяжелее, неуловимо напоминая грохот далекого обвала. – Ты на полном серьезе предлагаешь мне, инквизитору Божьей длани, сотрудничать с людоедами? Более того - благословить на каннибализм целое племя? – С ними ты без усилий отобьёшь город наверху! Сможешь сохранить... – Венду, кажется, не может поверить в то, что ее «щедрый» дар отвергают, но в ответ получает взгляд такой невыразимой силы, что давится словами. – Ты хочешь, чтобы я меняла плоть и жизнь одних крестоносцев на человечность и разум других? Ты хоть понимаешь, что творилось в этих подземельях? – Наши сородичи ослабли под проклятием язвы и жизнью под землей! Ты сама это видела! Мы были слишком слабы для настоящих крестовых походов. Что плохого в том, чтобы искать источники величия? – монгрелка шипит, всеми силами пытаясь - действительно прикладывая все силы - убедить инквизитора в правильности своих действий. Ланн старается искоренить неуместную жалость и одного взгляда на располовиненное от плеча до паха тело паренька, который еще утром учился у него охоте в темноте, хватает для того, чтобы снова почуствовать ожесточение. Неважно, что Вендуаг горячится так, словно отстаивает дело всей своей жизни. Возможно оно так и было. – Наверное то, что если бы ты действительно хотела усилить свое племя, то не вступила на такой порочный путь. Или для тебя то, что ты одна из немногих, кто сохранил разум, является достижением для всего племени? Эти сломленные куски мяса, – короткий кивок в сторону обездвиженной малышни и Ланну приходится давить в себе желание заслонить их своим телом. – Твои соплеменники? – Ты не понимаешь, аасимарка! – Вендуаг глухо рычит и притихший Ланн впервые видит, как бывшую подругу трясет от бешенства. – Никто из вас, наземников, не понимает! Вы живёте себе счастливо и сочиняете про нас небылицы, даже не подозревая с какими ужасами мы сталкиваемся каждый день! Мы, бывшие крестоносцы, потомки лучших и такое отношение? – Вот именно. Вы - потомки крестоносцев, Венудаг. Но в ваших племенах ничего не осталось кроме легенд и надежды. Никто не мешал вам сохранять и приумножать дух воинов или организоваться для более эффективного выживания. Вы сами деградировали до тех, кем являетесь. Потомки крестоносцев облизывают пятки жалким культистам Бафомета и ещё радуются, что не окончательно сошли с ума - это просто позор. – Мы пожертвовали своим здоровьем и долголетием ради крестового движения! Наши предки отдали все, вплоть до здоровья детей! – А ещё, видимо, собственные идеалы, гордость и разум. Очень жаль, Венудаг, – Горгосса качает головой и Ланн отчетливо понимает - да, ей действительно жаль. – Умри. Монгрелка, кажется, за мгновение осознает, какие слова будут произнесены и ловко уворачивается от клацнущих челюстей мгновенно бросившейся на нее ящерицы, но, прежде чем кто-либо успевает выхватить оружие, напоследок шипит проклятия под нос, играючи уклоняется от пущенной вслед стрелы и проворно исчезает в темноте. Преследовать беглянку никому не хочется. Горгосса хмыкает и убирает выхваченный меч обратно в ножны. Затем как-то особенно тяжко выдыхает и немного горбится, словно ей больно. Аура жути окончательно рассеивается и Ланн невольно тянет руку к плечу инквизитора, подспудно желая как-то подбодрить, сказать, что теперь-то точно все хорошо, но одергивает на полпути: воспоминания о предательстве обожгли поутихшее было сердце. Раздосадованный, он выплевывает в стылый, пахнущий металлом воздух подземелья проклятия в сторону бывшей подруги и хочет было пойти за Суллом, как его снова останавливают одним лишь именем. – Ланн, – все также мягко и уверенно зовет его Горгосса. Все также он не может противиться этому зову. Просто не хочет. – Я хочу извиниться. – Не стоит, – нехотя тянет он, больше нутром ощущая, чем ушами улавливая легкие шаги за спиной, и полуоборачивается ящериной частью. – Ты уже объяснила свою позицию. – В таком случае, я хочу извиниться перед тобой как инквизитор, – аасимарка стягивает шляпу и опускает голову, кончиками пальцев касаясь священого символа: жуткого серебряного черепа в оправе не то изображающей черное солнце, не то свернутую в спираль звезду. Не очень похожие на виденные им ранее знаки у жрецов. – Я позволила себе проигнорировать интуицию из-за своего высокомерия и взыгравшей гордыни, в результате чего доверилась демонопоклонику. Это крайне серьезный проступок и мне повезло, что пострадавших мало. Горгосса оборачивается на вырубленную малышню, вокруг которых уже кружит Сиила, и осуждающе качает головой. – Хотя неизвестно еще, сколько бы погибло неподготовленных монгрелов, если бы они действительно ломанулись сюда все сразу. Лабиринт был до отказа заполнен культистами, ловушками и еще содержал крайне мерзкого элементаля на кухне. Ланн вглядывается в правильный профиль внимательно, до рези в глазах и сам не успевает понять, как с его губ слетает: – Спасибо. – За то, что я обманула тебя и опозорила перед всем племенем? – инквизитор снова переводит взгляд на него и улыбается. Но совсем невесело. – За то, что малодушно оставила тебя, хотя надо было растолковать ситуацию и свою позицию? Или за то, что я сперва планировала перебить их, – Горгосса коротко кивает в сторону тел, – Словно бешеных собак, отведавших человеческого мяса? – Спасибо, что не сделала этого, – слова Горгоссы режут душу, словно лезвиями, но вопреки этому Ланн разворачивается к девушке полностью и, щурясь, пытается вглядеться в глаза небесного света, до конца - в самую глубину. Его искренняя благодарность, вопреки опасениям, льется легко и свободно. – Спасибо, что нашла меч. Спасибо, что отказалась от дара Вендуаг. Спасибо, что теперь ты точно не откажешься показать небесный свет племени. Спасибо, что после всего, что ты видела, ты все еще считаешь нас крестоносцами. «Спасибо за то, что ты возродила во мне надежду» Глаза слезятся просто невыносимо, но Ланн очень старается не отводить взгляд, ощущая что вот-вот расплачется, как маленький. И не только из-за страшной рези в глазах. – Спасибо тебе, что не пал духом даже в тот страшный час, – неожиданно тихо и нежно, почти с напевом отвечает ему та, которая совсем недавно одними словами заставляла содрогаться от ужаса, и свет верхних планов немного притушивается опустившимся ресницами. Боль отступает, но плакать почему-то хочется еще больше и Ланн старается как можно незаметнее вытереть слезы, надеясь, что не сильно шмыгает носом. – Я могу надеяться, что ты присоединишься к защитникам Кенабреса на поверхности? Могу надеяться, что ты выйдешь отсюда с нами? «Я собираюсь отдать свою жизнь в твои руки...» – Ха! Да за тобой хоть в Мировую язву! – он смаргивает так и катящиеся слезы и счастливо, как не улыбался лет с десяти, улыбается аасимару, – только подожди, тут что-то очень пыльно... Я... «Я пойду за тобой, куда ты только захочешь...» Он сейчас и не слышит толком ни едких комментариев Камелии, ни укоряющего шипения Сиилы. Не может видеть ничего кроме расплывающейся в слезном мареве протянутой девичьей ладони. Изящная и мягкая, и не скажешь, что сжимает меч не хуже воинов племени. «Куда ты только не поведешь меня...» – Добро пожаловать, Ланн, – Его человеческую руку пожимают удивительно крепко, а тон не меняется и, все таким же нежным перезвоном, словно живым светом, лечит кровоточащие раны. Ланн все стоит и улыбается, как дурак, парализованный болью и невыразимым счастьем одновременно. Жгучие соленые капли свободно катятся по щекам, но едва ли он в силах их остановить: словно последние слова инквизитора прорвали последнюю невидимую стену и теперь все сдерживаемые за все эти годы слезы падали на грязный окровавленный пол, даруя свободу и облегчение. – Добро пожаловать в команду. Над его внутренним морем больше не висела стена тумана. Ветер был совсем слабый, едва-едва надувая паруса в северо-восточном направлении. Ночные волны лениво бились о борт корабля, над мачтами сиял Путь Дзены, а далеко-далеко впереди, где едва угадывалась громада берега, ярко горел одинокий огонь маяка.