Спрага

В следующий раз встречаетесь в Париже, через год после итальянских каникул. Через год — по календарю, и через целую жизнь на самом деле. С первого взгляда кажется, что за это время он оскорбительно не изменился. Они хедлайнеры какого-то фестиваля — ты совсем оторвалась от жизни — а тебя, с маминого горячего согласия, привозит Ульяна. Тебе едва ли улыбается ходить в Лувр и завтракать круассанами под ее навязчивым присмотром, но с психотерапевтом сейчас некоторые сложности, и ты не находишь смысла что-то противопоставлять их горячечной деятельности. Надо сказать, в итоге-то план срабатывает (в основном, по причине неожиданной встречи с твоим бывшим (?) любовником (???)). Ульяна раздавлена так же, как ты, как все, но она всегда была педантичной сукой и всегда будет следовать своему списку дел, даже когда глобальное потепление смоет с лица земли ее банк, огород и всю страну в придачу. Огород в этом году в пролете, поэтому она отчаянно компенсирует несостоявшуюся заботу о капусте попытками расшевелить тебя. Наверняка не самое бессмысленное занятие в масштабах вселенной, но ты бы предпочла быть съеденной бабочками на грядке, чем встречаться в таком состоянии с кем-то из своей прошлой жизни. Но Ульяна! Ульяна знает, как тебе следует жить, и, что хуже всего, она знает, с кем ты уезжала в прошлом году. Наверное, тебе стоит наконец взять все в свои руки, вырваться, сказать «нет», сказать «это глупо». Она целенаправленно тащит тебя к залитому закатным заревом трейлерному парку в технической зоне фестиваля, отмахиваясь от охраны твоим именем и словом, которое так часто произносили за последние полгода, что оно потеряло уже всякий смысл. Наверняка вас приняли за сумасшедших наглых беженцев. Любой нормальный человек ушел бы в запой от одной неловкости, которую тебе приходится пережить на пороге их трейлера, между тысячью гремящих спортивных сумок, чьим-то колоссальным чемоданом, пестрым от наклеек, двумя одинаковыми с виду техниками, девицей с конским хвостом и чудовищными оранжевыми стрелками, водителем-французом и накуренным менеджером. Вся эта орава снует туда-сюда и не меньше сорока минут уходит на то, чтобы объяснить им кто ты и чего хочешь, и еще немного — на то, чтобы найти в суматохе хоть кого-нибудь из группы. Тебе почти успевает осточертеть эта затея, как поиски заканчиваются, вас запихивают в микроавтобус к части галдящего наружного бедлама и очередная судьбоносная встреча в твоей жизни происходит в воняющем электронками шумном салоне по дороге неизвестно куда. Темные кудри сияют в последнем солнечном луче, запутались в крупной сережке и щекочут шею. Вы вздрагиваете синхронно, когда пересекаетесь взглядами, за долю секунды в груди становится пусто и холодно — сердце пропустило удар. Обалдевшую Ульяну захватывает в разговор громкая хрипловато-визгливая Виктория в леопардовой шкуре через плечо. Он ухмыляется с вызовом, держит за талию крошечную азиатку: — Познакомься, это Джорджия, моя вторая половина. Ну и пожалуйста. Джорджия хихикает и смотрит на тебя с сочувствием. На самом деле, у него не может быть претензий — ваше общение само по себе со временем сошло на нет. К сожалению, ты нравишься его ребятам из группы, и они пытаются затащить тебя на афтерпати. Хорошо, что это не похищение.   В клубе он все-таки подходит к тебе один. Ты висишь на барной стойке, не в силах поверить своей удаче, и старательно заглушаешь в голове голос разума, подозрительно похожий на мамин. Со стороны выглядит, как будто ты поглощена коктейльным меню. — Катерина, — он говорит чуть громче, чем нужно, чтобы перекричать музыку и чуть спокойнее, чем естественно; смотрит в основном на свои ногти. — Мы странно расстались. Не знаю, зачем ты здесь, но не хочу оставлять все как есть сейчас. Короче… Ну и заявление. А мы расставались? А встречаться хотя бы начинали? — Ничего страшного, — какой хороший, легкий вечер, как здорово вести такие разговоры, ты и забыла, — никто не виноват, что так случилось. Можешь взять мне шоты в качестве извинения. От первого же глотка сознание, будто скрученное в тугой жгут, начинает медленно расправляться. Тело постепенно становится теплым и пластичным, подвижным, как ящерка. Внимание расплывается, ты чувствуешь себя так остро, распыляешься в музыке и клубах пошлого дыма. Ты становишься ритмичным битом, синхронными движениями толпы, запахом пота и мускусного парфюма, солью оливки в мартини, чьим-то поцелуем в алькове, тканью твоих джинсов, деревянной панелью на стене, Ульяна будет нудеть, хорошо бы не потерять сознание. Глотнуть бы свежего воздуха. Улица пешеходная, острый ночной воздух — холодный и влажный звенит от смеха и музыки ночных заведений, пахнет бензином, пассивным курением и тошнотворно сладкими жижами вейпов Машинально находишь взглядом Дамиано — конечно, там, где самая шумная и пестрая толпа у двери — и так же машинально любуешься. Шоты сработали еще и как машина времени, стерли последний год. Ничего не было, ты опять с вожделением смотришь издалека на запретный плод, только теперь он и сам тебе не дастся. Он хохочет, громко и натянуто, как будто почти не меняя выражения лица — может, экраны тебя обманывали, но раньше ему не приходилось прикладывать столько усилий, чтобы выглядеть беззаботным. У него под глазами зеленовато-черные круги и неопрятные морщины, как у питбуля. Несмотря на все, что было, тебе почему-то становится его жалко. Раньше тебя могла взволновать лишь его изысканная, броская красота, которую и теперь не может не испортить взгляд, как будто у него больше нет сил на игру в бездумное развратное веселье — темный, задумчивый, как будто немного удивленный. Ты знала, кое-кого, кто смотрел так же, и знаешь, что это значит: он скоро умрет. В висках начинает зарождаться болезненная пульсация. — Эй, эй, эй, не отключайся. Нормально? Вот так, — убедившись, что ты ровно сидишь на бортике клумбы, прохлопывает свои карманы, чтобы занять руки. Через его плечо видишь, как из глубины коридора клуба на вас смотрит Виктория и глаза у нее будто кошачьи и светятся желтым. — Ох. Сигареты забыл. Не стрельнешь парочку? Под фонарем видно только, как сияют темные глаза. Слабо мотаешь головой, даже не проверяя карманы, конечно, у тебя ничего нет, ты бросила курить еще весной.   * В номере сумерки, от которых болит голова, сыро, душно и холодно, ноги мерзнут, а торс покрывается липким бессмысленным потом. Падаете на кровать и Дамиано ускользающим теплом обнимает тебя со спины, целует в затылок. Он все такой же лихорадочно горячий, и смотрит на тебя с таким же жадным удивлением, как будто не было всех этих одиноких месяцев, и как будто он еще не знает, что ты способна его предать. Когда ты инстинктивно прижимаешься к нему — кожа к коже — на несколько секунд становится так спокойно и так просто, как не было уже давно и как не может быть никогда. Основная часть секса длится восемь лет или полторы минуты, и кажется бездумной механической долбежкой, когда вы лежите на смятой постели в тошнотворной серой духоте. На долю секунды чувствуешь себя жертвой изнасилования, но стоит чуть скосить глаза в сторону, на изломанный страданием профиль, и сразу становится понятно, что по меньшей мере ты в этой ситуации не одна. Черт побери, он всегда действовал на тебя гипнотически. Немного погодя он целует тебя в плечо и поднимается с кровати ожидаемо грациозно, но медленно, будто через боль. Обшаривает карманы мятой кучи на полу, вынимает весело шуршащий блистер и запивает закидывает в рот большую белую таблетку. Из приоткрытой балконной двери тянет острым холодом, но свежее не становится. Надо полностью закрыть гардины, чтобы стало совсем темно или наоборот, включить наконец-то свет, ничего не делать в этой комнате становится невыносимо. — Но в прошлый раз это точно был стакан! — говорит он невпопад, щелкая зажигалкой. Ты навечно запомнишь эту картину — полунагой, в одном только темном шелковом халате, кудри скручены в маленький низкий пучок, он курит у полураскрытой балконной двери и блики фонаря снаружи высвечивают похабные татуировки, делают его кожу медовой и гладкой, как мрамор. Мышцы напрягаются волной неподдельного возбуждения — еще несколько минут назад это совершенное тело отдавалось тебе так, будто хотело слиться с тобой навечно. Ты трахаешь гребанное произведение искусства, музейный экспонат. У него дрожат пальцы, и тонкий пластик бутылки, из которой он делает несколько жадных глотков, сминается слишком сильно, с треском, вызывающим вспышку головной боли. Садится на пол, а голову кладет на краешек постели так, чтобы видеть тебя. И вдруг ты тоже видишь его — не безупречный секс-символ с экранов и не наивно-романтичного героя-любовника из романа в мягкой обложке, а сломанного, безнадежного сломанного и очень маленького мальчика. Алкоголь кружит голову. Становится как будто стыдно. Хорошо же ты оправдывала своей секундной похотью то отвратительное лицемерие, с которым принимала раньше его ухаживания. Стоило оно того, а? Что в тебе было настоящего? Какой черт заставил тебя принимать как должное и неприятное, то, что было самым светлым и чистым в жизни этого человека? С чего ты, в конце концов, решила, что твоя мнимая взрослость дает тебе право пользоваться чужими чувствами? — Я собираюсь жениться на Джорджии, — не дождавшись твоей реакции добавляет он, впрочем, безо всякой связи с предыдущей репликой. Абсурдность этого заявления похожа на выстрел в упор, прямо между глаз. Наверное. Не сдерживаешь смешка: — Серьезно? — Угу, — он немного заторможенно моргает, видимо, таблетка начала действовать. — Мы все то расстаемся, то сходимся. Это нужно прекратить. — И как с этим сочетается твой член внутри меня? — Итан вообще потерял девственность с Вик… Его окончательно ведет, он поудобнее укладывает голову, набок.  Отворачивается от тебя и сладко зевает. Еще никогда ты так не жалела о том, что начала учить английский. Несколько секунд с удовольствием представляешь, как сейчас стукнешь кулаком, скажешь — нет, бери меня, я всю жизнь ждала тебя одного — и вы сбежите от смерти куда-нибудь на Ла-Маддалена, будете жить на маленькой белой вилле с дощатой верандой у самой кромки моря, ты спокойно сопьешься, он однажды переборщит с таблетками… Когда ты заканчиваешь в красках представлять его надгробие, он уже спит, скрючившись как-то боком, и во сне выглядит почти пятидесятилетним и очень недовольным. Вздыхаешь так глубоко, как только можешь, и сбрасываешь себя с кровати одним сильным резким движением. Захлопываешь балконную дверь, плотно зашториваешь окно. Подсвечивая себе телефоном, находишь на стене панель управления сплит-системы. Одеваешься, пока он, недоразбуженный твоей возней, в полутьме и полусне забирается на кровать целиком. Охваченная страхом, что он может проснуться достаточно, чтобы позвать тебя обратно, вылетаешь наружу босиком, с ботинками в руке. Носки остаются в сладкой темноте комнаты и, пока рассвет не начинает неотвратимо захватывать небо, ты сидишь на бортике неработающего фонтана в расшнурованных берцах на босу ногу и слишком тонкой куртке, пытаясь разглядеть хоть одну звезду в коричневато-розовом небе мегаполиса.