Soukoku Inktober 2021

      

***

      За все годы, которые Чуя провел как ворон смерти, он впервые наблюдал такого смертного. Когда в упавшем пере появилось имя, исполнительная птица не стала медлить: ему ещё нужно было проводить душу этого человека в надлежащие чертоги. Чуя не то что бы любил свою работу, но уважал, и Жнец Мори редко бывал недоволен его работой. Пожалуй, до сегодняшнего вечера.       Когда ворон слетел, невидимый, в квартиру этого человека, тот как раз становился на табурет, проверяя на крепость свисавшую с люстры верёвку. Самоубийца. Интересно, почему к нему послали не кого-то из низших жнецов, а именно ворона? Однако время, отмеренное этому человеку, стремительно уменьшалось. Накахара почти с нетерпением считал, краем глаза лишь посматривая. Он видел суицидников и раньше, и на самом деле повешенье было далеко не самым эстетичным и безболезненным способом закончить свой путь. Слишком много случайностей, которые могут продлить агонию и превратить ее в мучение похлеще мук у Фёдора с его привычкой смаковать чужие грешки.       Однако чего Чуя совершенно не предвидел, так это того, что Дазай Осаму, как было каллиграфически выведено на черном, как смола, пере, выживет. В самый последний момент парень дернулся, падая с табурета, и веревка, казавшаяся крепкой, практически нерушимой, оборвалась с громким, почти оглушительным треском. И в тот же момент перо, которое означало запись в книге смерти, сгорело с треском, превращаясь в белоснежные искорки. Будто этого пера не существовало.       От неожиданности Чуя каркнул. Озадаченно, непривычно звонко, будто возмутился происходящему. И в ту же секунду карие, отчего-то с лёгким красноватым оттенком, глаза парня метнулись к подоконнику, на котором восседал ворон.       — О, вы все ещё… — удивлённо пробормотал юноша и протянул к птице руку, будто стремясь погладить, однако ворон мгновенно увернулся, клюнув перемотанные бинтом пальцы до крови. Дазай поморщился, пробормотав что-то нелицеприятное, но руку всё-таки убрал. Чуя же был в замешательстве. Нет, не так. Он паниковал. Как теперь? Прецедентов такого рода он не помнил за все столетия работы крылатым жнецом. И оттого он дале не знал, к кому можно придти с таким вопросом. Что ему делать?       Дазай с интересом наблюдал за сменой эмоций в ярко-синих, человеческих глазах ворона с необычным окрасом перьев. Черные с огненным алым и оранжевым по краям, отчего в голову приходило сравнение с обуглившимся, темным фениксом. Пришедший в этот раз жнец — парень или девушка? — явно был обескуражен случившимся. Но сам Осаму не в первый раз уже пытался покончить с собой. Результат был предсказуем до секунд. В самую последнюю, когда он уже ощущал, как душа рвется из тела, он спасался. Против воли и здравого смысла. Этот раз был ровно таким же. Но однообразие нарушил жнец, пришедший за ним. Этот был совсем другим. И Дазай даже не мог толком сказать, в чем отличие конкретно этого ворона среди всех остальных. Возможно, в том, что он проявил эмоции? Парень поправил бинты на шее, скрывающие уже не подходящую полосу от удавки, и хмыкнул, заваривая очередную порцию кофе.       Чуя метался по своим покоям раненой птицей. Немыслимо! Прецедент! Как так получилось?! Человек, который буквально сбегает от смерти, обманывает судьбу. Для Накахары это было так же немыслимо, как если бы солнце встало на западе, а луна пропала с небосклона. Даже попытки вызнать у Жнеца Мори хоть что-то про вероятность такого исхода закончились лишь весёлым смехом.       — Никто не может избежать своей участи, Чуя-кун, и думать забудь про это, — весело, но жёстко ответил статный, высокий мужчина и поправил красный шарф на шее. Говорили, что он один из тех немногих, у кого нет звероформы, и он приходит к своим душам как человек.       Накахара хотел было возразить, но ледяной взгляд темных глаз заставил его закрыть рот и сглотнуть.       — Да, конечно, не может… — согласился юный жнец, чувствуя, как по позвоночнику пробегает заметная дрожь до самых хвостовых перьев. Однако Дазай все равно существовал и насмехался над мирозданием со своей гордо вскинутой головой. И немало этим бесил самого Чую. Особенно когда ворон встрепенулся посреди ночи, чувствуя жгучую боль в перьях: ещё одно слетело, и на нем снова было каллиграфически выведено «Осаму Дазай».       Это был уже пятый или седьмой раз, когда кучерявый суицидник игрался со Смертью. И в этот раз у жнеца действительно закончилось терпение.       — Да что, блять, с тобой не так?!       Осаму смотрел с благоговением и насмешкой — удивительное сочетание. Смотрел на ярко-рыжего парня примерно одного с ним возраста, низкорослого, с черным ошейником-чокером на шее, в белой рубашке и черных штанах. Ярко-синие глаза горели практически ненавистью. И если бы не тонкие, но удивительно сильные руки, державшие его за ворот домашней футболке так, что, будь их разница в росте поменьше, рыжий вполне мог поднять худого, как щепка, Дазая.       — Так вот, как ты выглядишь! — вырвалось у брюнета, и синие глаза удивленно моргнули.       — Так ты меня видел постоянно, — мрачно фыркнул Чуя, и горе-душа кивнула с готовностью, аккуратно отцепляя длинные цепкие пальцы от ткани футболки.       — Чай будешь? — потёртые тапочки пошаркали в сторону кухни, и жнецу ничего не оставалось, как пойти следом.       — Кофе. Если есть.       Дазай кивнул, вытаскивая с полочки потертую джезву и засыпая в нее заранее помолотый кофе, а сам рыжий пристроился за столом, на котором в какой-то из разов этот чокнутый пытался нацелить несколько дорожек наркотиков вперемешку. Спасло его долбанное чудо: потоп соседей сверху.       — Ты отличаешься, — внезапно подал голос Осаму, зевая во весь рот.       — От кого? Ты много видел жнецов? — насмешливо спросил Чуя, скрестив руки на столешнице.       — Только одного. Кроме тебя, конечно. Он назвался Одасаку. Похож был в первый раз на ондатру, смешной. А когда стал человеком — оказалось, что взрослый мужчина, старше меня на… Лет десять. Судя по виду. Сколько тебе?       — Две тысячи и двести лет, — кофе, который Дазай поставил перед ним, был прекрасным. Однако подкупить им Чую было нереально, так что это мозг сухо перещелкивал факты. Одасаку. Такой позывной носил только один жнец, Ода Сакуноске, погиб в своей человеческой жизни, когда вытаскивал из приюта детей. Спаслись все, кроме него. В какой-то мере, благородная смерть. Если бы смерть вообще можно было бы считать благородной.       — Если убрать пару нулей в конце, то мы ровесники, — удовлетворённо кивнул юноша и уставился на ворона с таким интересом, словно тот был выставочным образцом. — Как ты умер? Одасаку говорил, что все жнецы были раньше людьми так или иначе.       — Меня повесили за ведьмовство и потом сожгли, — откликнулся Чуя. Дазай издал странный, нечленораздельный звук и покосился на чокер на шее. Правильно покосился: по этой линии как раз и прошлась верёвка.       — Вы были довольно близки с Одасаку, — осторожно закинул удочку Накахара. Кажется, у него появилась идея, в какую сторону копать, чтобы понять феномен этого юноши.       — Он был моим другом, — кивнул Дазай и странным, расфокусированным взглядом посмотрел на лежащие неподалеку ножи. — Но потом прекратил приходить. Не знаю, почему. С тех пор я и… Вот, — он махнул замотанной бинтами рукой, криво усмехнувшись. С того момента он пытался покончить с собой, но никогда не мог, даже если сам хотел наконец-то все прекратить. Возможно, даже прекратить калечить себя: в ходе разговора и третьей чашки кофе Осаму мимоходом бросил, что терпеть не может боль. Только выглядел при этом так, словно через мгновение схватится снова за бритву. Рыжий как-то увидел запястье парня без бинтов: живого места не было, все в белоснежных росчерках.       — Я Накахара Чуя, — сказал он перед тем, как вылетел в облике ворона в окно, возвращаясь в свой мир.       Рыться в архивных записях неблагодарное дело, потому что никакого автопоиска не было, но Чуя был упёртым. Очень упёртым. И дело Оды Сакуноске не было настолько давним, чтобы его запихнули на дальние полки и забыли про его существование. Одасаку был совершенно странным жнецом. Если бы у него была форма ангела, наверное, он бы приходил в ней к своим подопечным. Проблемы начались на Осаму. Он стал последним, кого опекал Одасаку. И по какой-то причине он предпочел не забирать свою жертву, а предупредить. Подружиться. Спасти эту кучерявую головешку. Вот только есть небольшая проблемка: время Дазая было закончено, и теперь сама его  природа сопротивлялась существованию Осаму. Он регулярно попадал в неприятности, мог упасть на ровном месте и сломать ногу, руку. Оказывался в ситуациях, из которых лишь чудом выбирался. Было бы намного гуманнее позволить Дазаю умереть. Но Ода был упрямым. Он сделал своей идеей фикс спасение конкретно этого  человека, словно сам себе пытался доказать что-то.       Финальной точкой стало то, что Сакуноске в какой-то момент закрыл собой подопечного, становясь материальным. Смерть забрала свою душу, но не того, кого должна была. Однако баланс все равно был восстановлен, так что теперь мир прекратил «убивать» Осаму. Вот только сама душа Дазая уже была повреждена тем, что он постоянно находился на границе двух миров. Возможно, кучеряыый даже должен был стать новым жнецом после смерти, но в итоге при жизни получил странную неуязвимость к попыткам умереть.       Чуя оторвался от дела, сопоставив наконец все странности своего подопечного. Его тянуло в смерть, но при этом он не мог умереть. Потому что другой жнец отдал за него свою жизнь. И теперь самому Накахаре надо с этим как-то разбираться.       Он прилетал несколько раз. Каждый раз с его появлением Дазай словно расцветал, возможно, потому, что считал, что черно-алый ворон наконец прекратит его мучения. Так считал сам рыжий. Но разговоры становились длиннее. Осаму подсаживался все ближе, порой касался длинными, тонкими пальцами запястий, гладил любовно, едва касаясь, словно к величайшему своему сокровищу. Порой словно забывался, бормоча, что никогда не видел такого красивого, как Накахара, и вгонял его в краску, заставляя смущаться до кончиков ушей.       Переломным момент наступил тогда, когда Дазай внезапно оказался слишком близко. Горячее дыхание, прерывистое, неровное, опалило губы за мгновение до прикосновения. Невинный, сухой, отчаянный поцелуй и сжавшиеся на плечах пальцы с острыми косточками, почти до боли. Неумелый, робкий. Накахара замер, не зная, что сказать или сделать.       — Я не могу больше без тебя, — хрипло прошептал Осаму у самых губ. — Пожалуйста, останься сегодня подольше… Я знаю, что это странно, влюбиться в жнеца, но…       Осаму ещё долго что-то шептал, будто в бреду, но Чуя уже знал, что обречён. Он останется. И ночью, когда он гладил волосы лежащего на его груди Дазая, впервые уснувшего крепко без чудовищной дозы снотворного,  ворон думал о том, насколько неисповедимы пути, которыми следует человеческая судьба. А на губах все ещё горели бесчисленные поцелуи, подаренные самой жизнью.