Soukoku Inktober 2021

      — Значит, ты все же ушел к ним.       — Значит, да, — море ласкало ступни и лодыжки влажными мазками, и в глазах напротив небо тонуло в океане. Дазай уже почти полгода жил среди людей. Но все ещё не мог надышаться вдосталь, словно его распирало от кислорода.       Он не знал, что говорить. Что по приказу короля русалок Мори был убит его лучший друг? Что он больше не мог топить корабли ради призрачной наживы, которая даже и не была нужна обитателям моря? Чуе было все равно. Он бы пережил уход своего партнёра без особенных терзаний, если бы просто знал причину. Но проблема была немного иной.       Накахара винил Дазая даже не в том, что он предал море и ушел к людям: часть русалок так и жили среди людей, и мало кто осуждал их за такой выбор. Нет. Осаму даже не потрудился объяснить. Да что там — не попрощаться. И именно поэтому сейчас напротив сидящего на песке «человека» на огромном валуне сидела русалка, лениво всплескивая роскошным хвостом волну, играя с непокорной стихией. А Дазай любовался красивым и сильным созданием, столь органично выглядящим в своем родном мире. Это он, русалка с окрасом скумбрии, как часто поддразнивал его Чуя, худой и костлявый, выглядел странно и непонятно.       Чуя был другим. Пусть Осаму в отместку звал его «слизняком», с улиткой или устрицей он имел сходство только в замкнутости характера. Скрытый и довольно осторожный, но кажущийся таким фонтанирующим эмоциями, пусть бы зачастую отрицательными: гнев, ярость, боль, ненависть, непокорный и вспыльчивый. Совсем как море. Ласковый, нежный, ластящийся к рукам и едва слышно поющий, когда ему хорошо и он спокоен и умиротворен. Совсем как море. Дазай часами мог любоваться океаном. И так же часами растворяться в чужих синих глазах и волосах цвета песка и солнца.       Чуя был особенным даже по меркам русалок, и не только благодаря своему окрасу, напоминавшему китов-убийц.       — Если ты хотел досадить Мори, то ты вполне преуспел, — вздохнул рыжий, пламенный юноша. — Он в ярости до сих пор. Ты украл, между прочим, его сильнейшее оружие против сухопутных.       — И ты не поверишь, насколько я этому рад, — одними губами усмехнулся в ответ Дазай, но русалка лишь досадливо щёлкнул языком.       — В море тебе лучше пока не соваться. Если босс прознает про это, то даже моя смерть не остановит его от мести тебе.       Голос Чуи звучал почти равнодушно, но в то же момент  очень мягко. И если бы Дазай только слушал, то наверняка бы повелся на этот тон, считая, что рыжему совершенно нет дела до желаний и состояния своего напарника. Однако глаза его светились так ярко, выдавая внутренние эмоции, что у Дазая перехватывало дыхание, а в груди начинало биться сердце, которого, как говорят, у морских обитателей быть не должно в принципе.       — Иди ко мне, — едва слышно выдохнул Осаму и протянул руки к русалке. Тот на мгновение моргнул, закрывая и вторым веком глаза, как лягушка, но грациозно соскользнул со своего камня. Чёрно-белая чешуя сверкнула в свете неполной луны как жемчуг. Через мгновение из волн уже выходил юноша. Тонкий, красивый, нежный. И такой же смертельно опасный, как и в воде. Ведь его навыки и сила никуда не делись. В воде он был всего лишь немного сильнее. Возле воды или любого ее источника — опасен. Обманчиво тонкие руки могли свернуть шею и переломить хребет одним только лёгким движением. А за синими глазами скрывался сам океан.       Когда Чуя практически скользнул податливой морской волной в руки, дыхание на мгновение перехватило, будто бы Дазай внезапно решил нырнуть на самое дно, как неподготовленный ловец жемчуга. Они оба знали, что русалки не могут далеко от моря, даже если никогда больше не примут форму полурыб. И момент, когда Дазай ступит на борт корабля, — лишь вопрос времени и выдержки. Накахара знал, что этот миг настанет очень скоро. Раньше, чем сам рыжий будет готов к такому повороту. Все же его напарник был отчего-то куда более расположен к людям, защищая их по просьбе другой русалки. Одасаку. Чуя старательно скрывал ревность, но море, чувствуя эмоции, сильнее плеснуло на берег, дотягиваясь до длинных ног лежащего на песке Осаму.       — Думаешь, я тебя бросил? — спросил вполголоса брюнет, погладив тонкое плечо с трогательно выступающей косточкой.       — А это разве не так? — в тон ему откликнулся русалка, и рыжие волосы пощекотали шею от возни на плече, больше напоминавшей попытки устроиться поудобнее.       — Я всегда буду любить тебя.       — Жизнь среди сухопутных сделала тебя слишком сентиментальным.       Дазай едва сдержал тихое пофыркивание. Добиться от Чуи хоть сколько-то проявления его симпатии было сложно. Особенно пока они не в воде, где морское течение сразу с потрохами сдавало истинные эмоции. Но в ответ он почувствовал прикосновение мягких, холодных губ к уголку его рта. Чуя был холодным, везде и полностью, только из океанской воды. Дазай же жил на суше и пропитался насквозь солнечным светом. Горячий, сильный, обжигающий. Полная противоположность ледяной рыбе в его объятиях. Тонкие руки, почти прозрачная кожа, непривычная к жизни вне воды.  Дазаю нравилось.       Нравилось настолько, что хотелось снова перекинуться в русалку и утащить это невозможное создание с собой на самую глубину. Вспомнить заново, как прекрасно прикасаться чешуйка к чешуйке, сплетать хвосты, вжиматься как можно сильнее друг в друга, чувствуя, насколько они сочетаются. Как две ракушки, когда-то бывшие раковиной. Как два кусочка пазла, как говорили сухопутные. Он все ещё помнил, как дрожали чуть заметные жаберные щели на шее, за челюстью, у Чуи, когда Дазай гладил его хвост и спину, как выгибалась эта большая и строптивая рыба, стоило коснуться его в куда более укромных местах. Например, линия, где грубоватая кожа в мелкую, едва заметную чешуйку, переходила в крупную хвостовую. Или немного ниже, где, будь русалка женского пола, должна была бы расположиться щель, закрытая более плотными и жёсткими чешуйками, словно броней, дабы вынашивающие внутри своих тел полурыбы не навредили плоду или своим органам.  Но даже простое прикосновение там вызывало дрожь у рыжей русалки, а когда же Дазай тёрся слабо о тонкую часть, где хвост переходил в роскошный черный плавник, острые когти морского обитателя впивались в плечи. Сейчас его кожа, отвыкшая от морской воды и ставшая, как ни странно, намного мягче, наверняка была бы исполосована смертоносными лезвиями на руках напарника, но тогда это было сродни лишь мягкой щекотке и вызывало смех.       Не до смеха становилось гораздо позднее, когда ласки прекращали быть невинными и Дазай не останавливался. Тогда они уже не могли даже различить, где кончается чёрно-белый и начинается полосатый зелено-золотой в полосочку темного, почти черного цвета. Рваное движение вихрящейся воды вокруг них от каждого движения, чуть слышные вибрирующие стоны рыжего у самой шеи, иногда в губы, между поцелуями. Они были напарниками не только тогда, когда требовалось атаковать обнаглевших сухопутных. Пусть Мори зачастую недоумевал такому союзу, но пока непокорная рыжая ведьма была под контролем, его устраивал результат.       А секрет был достаточно прост для любого, кто жил под водой. Накахара был ведьмой. Той самой морской ведьмой, которой часто пугали в сказках. Только, в отличие от книжных морских колдуний, Чуя повелевал морской водой, по своему желанию выпуская цунами, шторм и бурю. И только Дазай мог успокоить разошедшуюся в гневе ведьму, одним своим прикосновением гася страшную ворожбу. А это часто бывало действительно необходимо: если Чуя переступал грань между непогодой и растворением в море, превращаясь в воплощение гневной стихии, то мог уничтожить сам себя, превращая океан в кипящее гневом злое существо, не щадящее ни себя, ни врагов, ни друзей. Накахара мог умереть без особенных усилий, разорванный в морскую пену своей силой, без должного контроля.       — Люблю тебя, — шептал между поцелуями Чуя на песке, задыхаясь от непривычного жара, пока Дазай не отрывался от его человеческого тела, куда более чувствительного и отзывчивого, чем в воде. И Осаму не скупился на ласку, позволяя тонким пальцам зарываться в каштановые кудри, оттягивая, когда руки и губы парня блуждали по бледному телу, постепенно наливающемуся жаром от его собственного. Этот выход на сушу Чуя запомнит на всю жизнь, даже если ему будет совсем немного больно, поначалу, пока пугающее удовольствие не затопит его, будто волны, сжирающие берег во время прилива. Потом на это уже не будет времени и возможности. А сейчас ночь на залитом луной пляже принадлежит только им, и чем выше стоны рыжего, чем яростней движения брюнета, тем сильнее бьётся о берег прибой, неосознанно повторяя древний, как сама сухопутная жизнь, ритм. Так хотелось, чтобы сегодня не заканчивалось. Но всему свойственно рано или поздно завершаться, и ночь тому не исключение. Им останутся только воспоминания и пляж, бывший свидетелем той ночи, когда русалка прощался со своим возлюбленным, сплетая их человеческие тела в танце единения, принимая его любовь и отдавая свою без остатка.       Высокий парень уже почти год был штатным матросом судна «Равные». Капитан Фукудзава не нагружал его работой, однако часто смотрел с любопытством и грустным пониманием, почему тот стоял вечерами подолгу у самого борта корабля и улыбался. Маленький юнга Ацуши вполголоса потом рассказывал байки, что следом за кораблем часто плывет русалка с огненными рыжими волосами и ныряет только тогда, когда взгляд ее синих глаз пересекается с коричневыми стоящего на корабле матроса, неотрывно следящего за волнами, когда появится чёрно-белый хвост касатки.