Writober-2021

— Не испытывай моё терпение, — говорит Коленвал. — Так не может больше продолжаться, — говорит Коленвал. — Прекрати, — говорит Коленвал, и голос его дрожит, наливается криком, тревожным гудением судового котла, из которого вовремя не спустили пар. У Тимофея нет ни сил, ни желания спорить, у него дрожат пальцы, пересохло во рту и тянет виски, поэтому он молча прячется от этого гневного гудения за тяжёлой дверью. Ему кажется, что дверь тоже тихонько вибрирует и вот-вот рванёт. Может быть, стало бы лучше, легче, если бы рвануло, если бы — красным на дощатый пол, на стылую землю, на белый снег. Ему, Тимофею, стало бы легче и другим, наверное, тоже, но не Коленвалу. Тимофей это понимает, и почему-то какой-то крошечной части его личности не всё равно. Это не сочувствие, и не жалость, и даже не стыд, Тимофей не знает, что это за чувство, да это и неважно. Но с Колей Валовым так не надо. Поэтому Тимофей возводит бастионы из картонных папок и исписанных цифрами бумаг, и проводит за ними весь день, стараясь не попадаться на глаза. Он тянет до последнего, до непроглядной тьмы за окном — надеется, что Коленвал уже ушёл. К сожалению, из его каморки только один выход. В кабинете полумрак, горит одна лишь зелёная лампа на письменном столе. Валов сидит в кресле как-то скособоченно, совершенно не по-коленваловски, сжимает пальцами переносицу. Без поблескивающего стёклами пенсне он выглядит неожиданно уязвимым. На столе графин водки и полупустой стакан. Тимофей замирает. Всё теперь будет неловко, неуместно — и пройти мимо молча, и заговорить. — За что? — глухо спрашивает Коленвал. — Не отвечай, это вопрос риторического плана. Тимофей и сам бы хотел знать — за что? Но такие вопросы предполагают наличие в жизни хоть какой-то справедливости, определённости. Системы, если хотите, богов, или хотя бы Городского Совета. А Городской Совет известно где, и во всём остальном Тимофей тоже нынче сомневается. Нет никого, кто мог бы оправдать происходящее высокой целью, только они сами без конца испытывают друг друга. За что? — Я не собираюсь приносить извинения, — говорит Тимофей тихо. — Наверное, всё можно устроить как-то иначе. Ему невыносимо хочется выйти уже на улицу — он держался целый день, но теперь, когда осталось ещё немного, терпеть сил больше нет. Он засовывает руки в карманы и мнёт самокрутку, рассыпая табак. — Глупости! — Коленвал выпрямляется, хлопает ладонью по столу. — Что же и как мы наладим, если промеж собой договориться не можем? Ты не прав, но ведь и я не прав, и нам нужно что-то придумать… «Отпусти меня», — хочет сказать Тимофей, но молчит, и смотрит в стену. А потому не видит, что Коленвал достаёт из своего вечного портфеля и бросает на стол, слышит только мягкий стук. — Вот, — говорит Валов. — Компромисс. Тимофей смотрит на коробку папирос — глянцевый белый картон, синий кораблик, красные латинские буквы. Гортань сводит судорогой, и резкие слова застревают внутри. За что? — Золотце клянется, что они крепкие, — добавляет Коленвал, и снова трёт переносицу. Тимофей подходит к столу, молча берёт пачку и выходит.