После

Со Дан никого не винила, ни на кого не обижалась, даже на мать, что изо дня в день настаивала на женитьбе и раз за разом заставляла ходить на свидания. Со Дан понимала, она волнуется, пытается сделать жизнь дочери ярче и полнее, не допустить повторения свершенных ею ошибок, со Дан понимала, поэтому из раза в раз просто улыбалась, послушно кивала и молча уходила, забирая с собой виолончель – единственный предмет, что был по настоящему ей дорог. Со Дан никого не винила, кроме себя. Никого не ненавидела, кроме себя. Ни на кого не обижалась, кроме самого мира, этого проклятого жестокого мира, не давшего ей даже вкусить счастья. Виолончель плакала вместе с ней. Они вдвоем оплакивали свою потерю, и даже когда вокруг все смеялись, когда сама Со Дан смеялась, чуть поднимая уголки губ, виолончель плакала за нее. Верная подруга и единственная цель. Со Дан была ей благодарна. Купленная ей матерью квартира уже пол года как пустовала, и Со Дан бы никогда в нее не вернулась, если бы не отчаянное желание сбежать. Сбежать от косых взглядов родственников, не понимавших ее острое нежелание выходить замуж, сбежать от аплодирующей толпы, от жуткого ощущения неправильности всего, что с ней происходило последние полгода. Но стоило ей переступить порог, как мир вокруг вспыхнул красками, полумрак вечера отступил, зажегся свет ламп, на кухне засвистел чайник. Казалось еще секунда и из проема, как всегда растрепанный, в помятой рубашке и широких домашних штанах выйдет Сынджун, как обычно подначивая растянет губы в улыбке, усмехнется, отхлебывая кофе. Со Дан уже протянула руку, пытаясь поймать чужую ладонь, но пальцы схватили лишь пустоту, и в тот же миг квартира померкла, будто умерла, оставив после себя щемящую пустоту. Со Дан прекрасно знала это чувство. Ощущение, будто ребра впиваются в легкие, не давая им раскрыться, чувство, будто все тело умерло вместе с душой. Она искренне думала, что смогла пережить его. Пустая квартира казалась необычайно просторной. Со дан опустилась у одной из стен, поставила виолончель рядом и крепко обхватила колени, утыкаясь в них носом. Сердце медленно билось в груди, слишком медленно, и постепенно пустота из его глубин стала растекаться по венам, заполняя собой все естество. Если обычно Со Дан могла сдержать ее, запереть и широко улыбаться, будто ничего не случилось, наедине с собой вся ее боль выплескивалась наружу, превращаясь в отчаяние, с которым она временами не могла совладать. Виолончель рядом, казалось, тихо заплакала, вторя стекающим по щекам слезам. Со Дан сжалась, тихо всхлипывая и в очередной раз погружаясь в мир болезненных, но таких ценных воспоминаний, за которыми всегда следовала горькая пустота.