После

Со Дан выходит на сцену, крепко сжимая гриф виолончели, садится в самый центр, да так и замирает, склонившись над инструментом. Длинные волосы спадают на глаза, закрывая лицо, но она знает, стоит поднять голову, и взору представится целый зал незнакомых лиц и не будет никого, кто смотрел бы на нее по особому, не как на известного музыканта, не как на профессионал или на на чудо из северной Кореи, а как на хрупкого человека, раздираемого чувствами. Со Дан прикладывает к струнам смычок и закрывает глаза. Свет гаснет в ту же секунду, и из темноты в зал начинает литься музыка. Плавная, тягучая, тяжелая. Со Дан ощущает как извлекаемые ею из инструмента звуки уплывают в разные стороны, пытаясь пробиться в людские сердца. Она чувствует, как они то отскакивают, наткнувшись на стену, то исчезают, поглощенные чьей-то душой. Но отклика нет. Со Дан задыхается, водя смычком по струнам. Задыхается и откидывается назад, резко распахивая глаза. Перед ней потолок, словно заменившая собой небо фальшивка, он давит, загоняя ее в рамки. А сейчас Со Дан отчаянно хотела увидеть небо. Рука на секунду замирает, пропуская такт и проезжается по струнам жутким воплем, больно резанувшим по ушам сидящим в зале людям. Ропот непонимания, перешептывания и качания головами, будто она их не замечает. Со Дан не нужно видеть, чтобы понять, что происходит с аудиторией: они пришли на ее концерт услышать Баха, но она не готова сыграть его. Что может противопоставить знаменитая мелодия против бушующих в груди чувств? Разве может она заполонить собой все, каждый уголок пространства, когда настолько всем приелась? Со Дан опускает руки и смотрит на непонимающую толпу. Все глаза обращены на нее, каждый ждет, но она не находит в чужих лицах желаемого, лишь пустоту, от которой в груди все больше разрастается бездна. Из-за кулис раздается громкий шепот организатора, и Со Дан поворачивает к нему голову, бездумно глядя на ноты, от которых отказалась в начале концерта. Она их прекрасно помнит, просто не хочет облачать написанное в звук. Ей хочется другого. Встать на глазах у толпы странно, поднять виолончель, водружая ее на стул еще страннее, но в душе почему-то плещется тусклая радость. Со Дан стоит позади инструмента, чуть отклонив его. В правой руке смычок, левая держит гриф, зажимая струны. Это не заявленная в программе музыка, это звуки ее души – отрывистые, полубезумные. Смычок скользит, не замирая ни на секунду, и Со Дан впервые вздыхает. Глубоко, словно в последний раз. Легкие не жжет огнем как обычно, нет боли, словно грудь сдавили тисками, только кружится голова да и внезапно резко вспыхнуло тело. Со Дан закрывает глаза, полностью погружаясь в себя. Музыка не звучит в ушах, разум не вспоминает ноты, душа диктует их, и тонкие пальцы тут же превращают их в звук разрывающейся от боли виолончели. Мелодия отрывиста – Со Дан никогда не играла такого. Классические произведения похожи на плавное течение, но ее музыка больше напоминала чувственный танец в полутьме сцены, и она прекрасно знала с кем. Видеть знакомое лицо было больно, но Со Дан упрямо смотрит на него, пытаясь воссоздать в памяти каждую деталь. Складки на одежде, часы на левой руке, вечная немного самоуверенная улыбка, чуть растрепанные с правой стороны волосы. Ее память сохранила каждую мелочь, но от этого лишь тяжелее. На секунду мелодия обрывается и Со Дан распахивает глаза, вглядываясь в зал. Наваждение исчезло, только теперь на глазах многих слезы. Что-то мокрое скатывается по щеке, и Со Дан удивленно смотрит на разбившуюся о виолончель прозрачную каплю, на секунду заискрившуюся в свете прожекторов. Пальцы замерли, рука вывела последнюю протяжную ноту, после чего резко ее оборвала. Мелодия завершилась. Зал молчал, но и Со Дан не ждала от них аплодисментов – она смотрела как слезы бегут по струнам, словно инструмент вторит ее сердцу. Наконец раздались первые хлопки, обернувшиеся бурей, и Со Дан поднялась, едва не теряя равновесие на поклоне. Ноги не держали. Ее трясло, трясло от чувств и эмоций, но это было правильно, так и должно было быть. Музыка стала ее частью с семи лет, а любовь влилась в сердце куда позже, однако два этих чувства словно всегда были частями чего-то целого, уж слишком хорошо они дополняли друг друга. Со Дан ушла за кулисы едва не падая на пол, стоило ей ступить в царящую там полутень. Сердце стонало, болезненно билось, а потом и вовсе замерло, позволяя наконец распрямиться. Мир вокруг казалось исчез, уж слишком тихо было, но Со Дан не ощущала себя одинокой. Она смело шагнула вперед, с необычайной легкостью двигаясь по консерватории. Вокруг нее не было ни души, лишь медленная фортепианная мелодия, что будто бы лилась отовсюду. Со Дан следовала ее зову, минуя этажи и залы, пока не замерла у одного из них. Она толкнула дверь, заходя внутрь. Одинокий зритель чьего-то фортепианного концерта. Со Дан шла вперед меж рядов прямо к сцене, все больше убеждаясь в том, что звучащая мелодия была дополнением ее собственной, идеальной половиной, и она не сомневалась, что лишь один человек мог написать ее. - Ку Сынджун. – Он обернулся, и мелодия замерла в воздухе. - Ты отлично сыграла. – Сынджун встал из-за фортепиано и подошел к краю сцены, опускаясь на корточки. – Ты большая молодец, Со Дан. Она вздохнула, прижимаясь щекой к его ладони. - Ты пришел за мной? Сынджун рассмеялся. - Разве не думаешь, что одного меня маловато, чтобы забрать тебя? «Нет. Как раз таки достаточно». Со Дан промолчала, не отрываясь от чужой руки, Сынджун тоже не проронил ни слова, а ведь ему давно надо было уходить. Громкий звук ворвался в сознание внезапно, и Со Дан распахнула глаза, растерянно глядя на сидящих перед ней людей. Она обернулась. За кулисами аплодировали другие участники и организаторы концерта. Она только что закончила играть. Со Дан поднялась и поклонилась залу, крепко сжимая смычок. Бездна в груди стала еще шире.