***
Доктор был очень смуглый, с загнутым книзу кончиком носа. Такая внешность была обычна для жителей главного острова, – как мы его называли, Большой Земли. Осмотрев меня, он сказал: – Лëгкое сотрясение. Я поначалу перепугался, но, прислушавшись к себе, не почувствовал ни головокружения, ни боли. Я мог бы запросто съесть пирожок с печёнкой – или даже морского жучка из сна, полного хрящей, – и при этом запросто удержать его в желудке. Но на всякий случай решил уточнить: – Будет тошнить? – Больше суток прошло? – доктор взглянул на жену, и она кивнула. Потом обернулся ко мне: – Сейчас ощущаете тошноту? – Нет. – Тогда не переживайте. – Он опять взглянул на жену, словно сам я не в состоянии был запомнить его рекомендации: – Постельный режим – два дня, не меньше. Затем перевёл взгляд на кружку, стоящую на прикроватной тумбе. – Откажитесь на это время от кофеина. Уж лучше чай. У нас тут прекрасный чай! – Он улыбнулся своей ослепительно белой улыбкой, – мне подумалось даже, что сам он явно избегает и чай, и кофе, и вообще питается одним только чистым эфиром, не способным окрасить зубы. Доктор стал собираться, но жена прервала его: – А посмотрите ещë его шею! Там какие-то полоски, вроде сыпи. Не проходят уже неделю. Он с готовностью вернулся к осмотру. Такой невозмутимый и дружелюбный, словно не трясся два часа на военном катере, чтобы изучить чью-то сыпь, а весь день строил замки из песка на побережье. Эта особенность очень нравилась мне в местных людях и одновременно до крайности раздражала. Наверное, потому, что сам я редко бывал настолько невозмутим и весел, особенно в моменты, которые касались моей работы. – Похоже на аллергию. – Доктор снял очки и лица его впервые коснулась лёгкая озабоченность. – Живëте прямо возле выбросов. Я пожал плечами: – Такая работа. Он вздохнул. – Не доведут до добра все эти ваши испытания, помяните моë слово. – А это, доктор, – отрезал я, – мы с вами обсудим, когда Серое Содружество вдруг встанет и пойдëт на нас войной. – Оружие, войны... Что создано для защиты всегда несëт не меньшие разрушения. Вот ваша аллергия. Вы, наверняка, знаете, как это всё работает, Америку я не открою: иммунная система атакует антиген – вещество, которое только кажется ей опасным, и тем самым разрушает вполне здоровые клетки вашего же собственного организма. – А вы что предлагаете? Распахнуть нападающему объятия? Мир и любовь тебе, захватчик?! Доктор примирительно улыбнулся: – Я предлагаю вам мазаться этой мазью. Два раза в день, примерно неделю.***
Вполне ожидаемо, что я поднялся на ноги, стоило только доктору скрыться за дверью усадьбы. Я вспомнил вчерашний день, – а быть может, только убедил себя в этом, – и мне не терпелось скорее спуститься в лабораторию, чтобы изучить едва не прибившую меня рыбину. Жена, хоть и повозмущалась, но всё-таки убрала волосы в шишку и, накинув рабочий халат, спустилась следом за мной. Атмосфера была, в каком-то смысле, даже романтической: направленный свет, доносящийся издалека стук дождя, разделяющий нас стол, полный морепродуктов. Одна беда, это были не жареные кальмары и не мои любимые мускатные осьминоги, тушеные в вине, а два здоровенных пилорылых ската, полностью готовых к вскрытию. Я уже занёс скальпель над брюшком того из них, который пытался распилить носом кору баньяна, как вдруг жена испуганно охнула. Ей на руку уселся огромный шершень. Кажется, в этих краях их называли «дикими». Я прошептал: – Не двигайся. Сейчас уберу. Жена улыбнулась: – Не нужно, Думсдэй, занимайся своей рыбиной. – Она отошла к шкафу, не опуская руку, и потянулась к стоящим на полках скляночкам. Насекомое, как ни странно, даже не думало улетать, словно приклеилось к коже. – В последнии дни они всюду за мной летают… – Шершень одним ловким движением был транспортирован в стеклянный сосуд. – Как ты думаешь, эти отходы могут влиять ещё и на насекомых? – Не знаю. Думаю, нет… – Отвлёкшись от рыбы, я поиграл бровями: – Просто ты у меня слишком сладкая. Вот и летят. Она закатила глаза, направляясь к лестнице. – Пойду отпущу его. Жены долго не было и, препарируя рыбину, я размышлял о том, не утащил ли её в своё логово дикий шершень. Рыба-пила глядела неодобрительно, мол, пошёл бы ты посмотрел, всё ли с ней в порядке, тоже мне, нашёлся мужчина! Впрочем, другого выражения лица у этого подвида быть не могло: вечно опущенные уголки губ и сощуренные глаза, которые на самом деле были совсем не глазами, а жаберными щелями. Мне показалось, лицо у рыбины стало ещё более недовольным, стоило мне добраться до еë утробы. Там обнаружилось яйцо: большое и чёрное, с четырьмя длинными усиками по краям. Такие яйца вынашивают акулы и скаты – в народе их называют «кошельком русалки». Эти яйца частенько выносит на берег, и люди, нашедшие их, никак не могут взять в толк, что это за усатая дрянь оказалась у них под ногами, вот и выдумывают сказки про русалок или внеземной разум. При мыслях о рыбьем яйце, я вдруг понял, что страшно проголодался. И более того, один только вид чёрной капсулы, заставил мой рот мгновенно наполниться слюной. Всё это было мучительно нездорово. Точно неожиданно обнаружить, что тебя начало возбуждать ежемесячное подрезание кустов у себя во дворе... Как звонко щёлкают садовые ножницы, как медленно капли древесного сока выделяются на свежих срезах веток. Влажные и аппетитные, как недожаренный желток... Вот же чёрт! Я ошарашенно распрямился, и в пояснице у меня что-то переломилось – так, что из глаз едва не брызнули слëзы. Боль была такая, словно позвонки неестественно провернулись и теперь изо всей силы пытались прорезать кожу своими отростками. Я знал, что это физически невозможно, но чего только не придумает захваченное болью сознание. – Ай... Ой... Ай… – заохал я, точно Леви, добираясь до ближайшего табурета. Я бы от боли ещё запрыгал. Но с болью в спине это было весьма затруднительно. Пыхтя и стеная на табурете, я не сразу заметил, что в подвал вернулась жена. Она возникла рядом, как приведение. И вид у неё был соответствующе растрёпанный: пучок распался, халат перемазан в грязи. Мы одновременно раскрыли рты, но я успел выпалить первым: – Что с тобой? Жена надула щёки и резко выдохнула. – Я запуталась в баньяне. – Она развела руками, словно комик на сцене, слушая несуществующий смех из зала. Потом продолжила: – Чёрт, думала, волосы придётся отрезать! Ей богу, эти корни, как будто хотят всё вокруг оплести – и нашу усадьбу, и меня! Будет тут болтаться этакий Билл Прихлоп! – Жена изменила голос, сделав его скрипучим: – Часть корабля, часть команды!.. Но ты же придёшь за мной, Уильям? Она взяла меня за плечо, и я натянуто улыбнулся. – А что с тобой? Я пожаловался на спину. – О, боже, Генри! Может, вернуть врача? Воспоминание о белозубом докторе и его спокойном лице снова вызвало во мне приступ раздражения. Если его второй раз за день повезут с конвоем и под дождём на далёкий остров, он, вероятно, и тогда не растеряет своего невозмутимого дружелюбия. – Не нужно. Мне лучше. Жена опять волновалась и суетилась. – Ну ещё бы, ты вчера натаскался этих рыбин. Они же весят каждая, как взрослый мужик на третьей стадии ожирения! Бросай их, к чёрту, и иди в кровать! – Просто нужно заняться спортом. Она сочувственно улыбнулась: – Ты раньше бегал. – Да, бегал. – Я потëр красные пятна у себя на шее. – Но с некоторых пор мне не хватает воздуха.***
Как тяжело дышать. Лёгкие словно слиплись, отказываясь впускать в себя ядовитый утренний воздух: это туман из рощи баньяна растёкся по пляжу, пока ещё тёмному в этот предутренний час. Сонни закашлял, но не проснулся. Похоже, вчерашний день измотал его до беспробудно крепкого сна. Впрочем, как и меня: среди ночи я не заметил, как парень, совершенно окоченев у потухшего костра, заполз ко мне на плечо. Туман очень скоро рассеялся, оставив знакомую сдавленность в районе груди. Я хотел и никак не мог вернуться к прерванному сну. Он запомнился смутно, но отрывистые образы мучительно скреблись в черепную коробку. По душе расползлась совершенно необъяснимая тоска, будто случилось что-то непоправимое; точно кто-то или что-то близкое мне умерло, а я и не помню, что. Не будь со мной рядом Сонни, я бы нырнул в залив, и спрятался от этого ужаса среди жемчужных скал. А, быть может, не будь со мной рядом Сонни, я бы не чувствовал ужаса?.. Всё же намного легче жить одному в этом странном огромном мире. Когда рядом нет ни единого человека, нет и страха остаться в нём одному. Небо за морем едва заметно посветлело. Я смотрел, дожидаясь рассвета, в надежде, что с ним уйдут и ночные кошмары. Но рассвет всё не начинался. Как будто солнце и правда умерло, как в той сказке, рассказанной Сонни. Вероятно, я всё-таки задремал: далеко, у самого горизонта, среди чёрных волн, мне померещилась спина чудовищного змея. Такого непомерно огромного, что один его виток походил на целый скалистый остров, вдруг выросший посреди океана и снова ушедший под воду. Пару минут спустя солнце всё-таки показалось. Оно явилось, как и всегда, добела раскалённым угольком и разожгло большой небесный пожар. Он всё горел и горел, и от этого огня мне и правда стало немного легче. На берег выбрался Леви. Он дохромал до нас и, весь мокрый, плюхнулся рядом, глядя на небо. – Где ты был, Леви? – спросил я, пытаясь отвлечь себя от тоски. Он помолчал. – Нигде. Просто ловил жучков. – А я уж думал, ты разжигал рассвет… Колченогий рыб усмехнулся. Потом пощёлкал зубами – тихо, чтобы не разбудить Сонни, – в них и правда застряли ножки морских жучков. И сказал своим самым коварным голосом: – Трепещи, Думсдэй, перед тобою Левиафан!