Его

На протяжении всей своей жизни Гермиона Грейнджер была известна многим. Разумная. Храбрая. Сильная. Успешная. Неудача — это то слово, с которым она всегда старалась не связываться. Не воспользовавшись единственным шансом, она неосознанно привязала себя к нему более твердо, поскольку теперь он не будет рисковать, чего бы она ни касалась. Если раньше все было плохо, теперь было бесконечно хуже; он настолько усилил свою хватку, что она поклялась, что даже когда она была одна, она могла чувствовать этот дискомфорт физически, как будто он выжимал воздух из ее легких, саму жизнь из ее тела. Ее глаза слабо закрылись, ища отдыха. Под веками она видела только темноту. Темнота была всем, чего она хотела; блаженное небытие. Свобода. Она бы никогда этого не получила. Последнее, что она помнила о том дне, то как она стояла на балконе. У нее не было воспоминаний о падении, но ей не нужно было помнить, чтобы знать, что она это сделала. После этого она проснулась, считая себя мертвой. Был страх — что делать дальше? Она была в полной темноте; не было других звуков, кроме ее ровного дыхания, когда она пыталась успокоиться. Очнувшись, она попыталась пошевелиться, но, к своему удивлению, обнаружила, что не может. Когда она посмотрела в сторону и поняла, что ее тело было привязано к кровати, спокойствие мгновенно улетучилось и сменилось сокрушительным разочарованием и сомнением в ее успехе. В разгар всего этого, ее собственное сердце неуклонно билось от статики, пока это не стало единственным, что она могла слышать; оно дико барабанило в ее груди, как будто хотело вырваться из грудной клетки, чтобы объявить последнее, что Гермиона хотела услышать в тот момент. Я все ещё жива. Что-то ещё привлекло ее внимание — зелёный изумруд ярко сверкнул в ее руке, привязанной к кровати. Когда-то она могла бороться с узлами, скручивающими её, но вся ее энергия исчезла. Было небольшое искушение кричать и ругаться, но ее голос, очевидно, оставил ее. Когда она открыла рот не вышло издать ни звука, но это ее не беспокоило. Во всяком случае, ей не хотелось говорить, да и сил на это у нее не было. Сон манил ее. Гермионе очень хотелось подчиниться этому, позволить своему разуму опуститься на несколько драгоценных часов, но ей было слишком неудобно. Веревки распластали её на кровати: уязвимой и бессильной. Ей хотелось повернуться на бок, но она чувствовала себя слишком слабой, чтобы сделать это. Ее руки стали жёсткими и болезненными, живот слегка приподнялся от вдыхаемого вдоха. Ждать пришлось недолго. Она все время не спускала глаз с двери, стараясь как можно лучше бороться с истощением. В его спальне было темно, она была пропитана холодом, который можно было почувствовать сквозь одеяло, которым она была накрыта. Она ожидала, что он войдёт в комнату, но вместо этого он вышел из тени, где она и не думала искать его. Она не могла знать, стоял ли он там все это время. Ее глаза обратились к нему, и ее дыхание прерывалось на одну короткую секунду, прежде чем она заставила себя продолжать дышать, как бы неудобно она ни чувствовала себя под его пугающе спокойным взглядом. Его голос был хриплым, но жестоким, холодным и резким, как сталь, таким каким она всегда его знала. «Ты больше никогда этого не сделаешь. Я запрещаю это » Гермиона ничего не ответила. Ее взгляд поднялся к потолку. Кровать просела под его весом, беспомощно, ее тело переместилось к нему. «Это было крайне безрассудно с твоей стороны, Гермиона. Если бы не чары, которые я наложил на кольцо, тебя бы сейчас не было в живых». Что ты тогда надумал, что ты хотел сделать? Ей хотелось спросить, но она решила, что лучше было промолчать. «Я поймал тебя до того, как ты упала на землю», — продолжил он. «Кольцо замедлило падение, но мне пришлось полностью остановить тебя с помощью магии». Его слова поразили ее, как физический удар, выбив дыхание из ее легких. Это было худшее, что он мог сказать. Из всего, что он мог сказать, это ранило ее больше всего. Она зашла так далеко только для того, чтобы узнать, что она даже близко не подошла к своей цели. Я даже не упала на землю. Внезапно она освободилась — ее руки и ноги расслабились, чтобы лечь на кровать, и лёгкий стон облегчения застрял в ее горле, но она быстро погасла, умерла, когда он обхватил ее руками, лихорадочно поглаживая ее везде, куда мог дотянуться, как будто он проверял, что она в порядке и действительно жива, а не просто являлась плодом его воображения. Тело Гермионы вздрогнуло от прикосновения, и она тихо заплакала, но не стала сопротивляться. «Не смей когда-либо снова пытаться бросить меня», — приказал он. «Клянусь, это был последний раз, когда ты нарушила свое обещание». От нее не было ответа. Трижды она пыталась сбежать и дважды терпела неудачу. В единственный раз, когда ей это удалось, она совершила ошибку, направившись именно туда, где все ее заподозрили: к своим друзьям; к её семье. Там он ее и нашел, и именно их он угрожал убить, если она не отдастся ему. Гермиона знала, что теперь ей следовало уйти куда-нибудь в другое место, кроме Норы, где одно ее присутствие подвергало опасности тех, кого она любила. Это была ошибка, которую она больше никогда не совершит. Единственная проблема заключалась в том, что теперь не будет другого шанса. Это было точно, словно восход солнца утром. Тяжёлая мысль поселилась внутри нее, придавив все её внутренности. Руки Драко удерживали ее на том месте, где она развалилась, приковав ее к нему ненавистными объятиями. Его губы были тёплыми, они прижались к ее губам, приоткрыв её рот, чтобы слегка пососать верхнюю губу. Гермиона слабо отвернулась, пытаясь дышать. Боги, она ненавидела его прикосновения к ней. Все, чего она хотела, — это освободиться от этого. Почему он просто не мог позволить ей погибнуть? Почему он хотел, чтобы она так страдала? «Не дерись со мной, — мягко сказал он. — «Я не причиню тебе вреда». Ощущения едва возвращались к её рукам. Гермиона едва могла пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы оттолкнуть его. Плотно прижатая к нему, его тепло передавалось ее телу, Гермионе хотелось плакать, но слезы не текли. Он снова и снова заставлял ее обещать, что она никогда не оставит его; и она не собиралась соглашаться на это, что он и воспринял как ее согласие. «Я знаю, что ты несчастна», — пробормотал он ей. — «Мне очень жаль, что до этого дошло, но я не могу жить без тебя, Гермиона, ты мне нужна». Ты эгоист, — хотела крикнуть она. — Дай мне то, что я хочу. Позволь мне освободиться или дай мне умереть. Хоть раз, дай мне то, что я хочу. «Я позабочусь о тебе, хорошо?» — Он поцеловал ее в щеку, в кончик носа. — «Я помогу тебе пройти через это. Этот мир будет нашим». ___________ Дни после этого были туманными. Гермиона мало что потом помнила, но Драко сказал ей, что почти каждый день она проводила в постели. Смутно она помнила запах своих немытых волос, ощущение рук Драко, обнимавших ее, когда он опускал ее в ванну, теплую воду внутри. Она не хотела вспоминать боль, которая угрожала захлестнуть ее каждый день, она была слишком слабой для этого. Он рассказал ей, как боялся, что она снова может наброситься на него, но она оставалась неподвижной и молчаливой, за исключением нескольких раз, когда позволяла себе плакать. Проходили дни, и она теряла надежду. С тех пор, как прошел тот первый отчаянный, пустынный день, что-то надломилось внутри нее, она потеряла что-то жизненно важное для себя, и задавалась вопросом, будет ли это когда-либо иметь значение, если она когда-либо восстановит это. Бежать было невозможно; она даже не стала искать новый выход, если таковой был. Драко не выпускал ее из поля зрения, он брал ее с собой почти везде, где бывал в поместье, если только он не решил, что ему нужно уединение по тем или иным причинам, тогда новый Домовой эльф должен был позаботиться о ней. Гермиона проводила дни за чтением, но ее внимание никогда не могло оставаться сосредоточенным на словах, стоящих перед ней, слишком долго; часто она обнаруживала, что смотрит в пустое пространство, и в голове у нее только тишина. Думать о своих друзьях было слишком больно, о Гарри и ее родителях было ещё больнее, поэтому она старалась избегать этого как можно лучше. Когда ей надоело читать, она стала ходить. Ей ещё не разрешили снова выходить на улицу, по команде Драко ей запретили даже высовывать ногу в дверной проём. Как только он посчитает нужным разрешить это, то он позволит ей гулять столько, сколько она пожелает, но пока это нужно было вытерпеть, поэтому она была обречена уходить от своих агоний в особняке, но каким бы большим он ни казался, он был очень тесен. Они ели вместе, почти все время проводили вместе и спали вместе. Теперь Темный Лорд был мертв, и некому было вызвать Драко в неурочное время. Когда его мать и отец были похоронены, его было некому навестить. Блейза не было, чтобы прийти и поговорить с Драко, чтобы пустить пару шуток. В поместье были только они. Драко часто говорил, что они собираются куда-нибудь еще. «Куда бы ты хотела поехать?» — спрашивал он, когда они сидели в его кабинете, смотря на карту, которую он разложил на кофейном столике. — «Может быть, мы могли бы какое-то время пожить во Франции? Или ты бы предпочла поехать в Америку? Прошло много лет с тех пор, как я был в Италии. Как ты думаешь, милая?» «Мне все равно», — говорила она каждый раз. Он знал, где она действительно хотела быть, и все же они никогда не пойдут туда, поэтому больше не было смысла спрашивать. Невилл и остальные никогда не придут, это она знала. Могут пройти годы, прежде чем у нее появится ещё один шанс. Что оставалось делать? Она больше не была собой; это становилось все более очевидным с каждым днём. Драко сдержал свое слово и никогда больше не заставлял ее пить Амортенцию, но все же изменение проявилось, и она стала кем-то другим. Было несколько странных дней, когда Драко часами сидел взаперти в своем кабинете, что-то строчил на оторванных кусках пергамента, изучая древние, почти нечитаемые фолианты с выцветшими неполными иллюстрациями. В прошлом Гермиона волновалась, ей было даже страшно, но теперь ей было в лучшем случае любопытно, и она почувствовала облегчение из-за потери его компании, какой бы короткой она ни была. В те дни он держал дверь своего кабинета закрытой, и под ней была только полоска света, которая показывала, что он внутри, и ей оставалось делать все, что заблагорассудится, когда ее сопровождал домовой эльф Джоффи. Затем, однажды днём, ​​он ушел со странным блеском в глазах и вернулся с видимым триумфом, держа палочку. Гермиона была уверена, что это не его, она никогда раньше ее не видела, но почувствовала смутно знакомой, когда взглянула на нее. Она обнаружила, что задаётся вопросом, у кого он взял это, если он отнял жизнь, чтобы получить её — это то, чего он добивался? В конце концов, это была всего лишь палочка. Когда он рассказал ей о ней (так называлась Бузинная палочка) и ее происхождении, она не могла не рассмеяться. Это была самая глупая вещь, которую она слышала за долгое время; она не могла поверить, что он верил в это. Но когда он сказал ей, из чей могилы он забрал ее, ее презрительный смех сразу прекратился. В ту ночь он использовал палочку, чтобы она не сопротивлялась ему, когда он прикасался к ней, и не стеснялся рассказывать, как ещё он осквернил гробницу великого волшебника, что только усугубило кошмары Гермионы. После этого он начал больше времени проводить в кабинете, писать заметки и составлять планы на что-то большее. Гермиона не знала, для чего все это было, все было зачарованно, поэтому она не могла их прочитать. Он начал создавать свою лабораторию зелий в свободной комнате, укрепляя стены и добавляя защитные чары вокруг на случай аварии. Гермиона чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Чтобы не тешить себя слишком долго, Гермиона нашла себе другое занятие. В задней части библиотеки было несколько книг по древним рунам, которые она однажды случайно нашла, и другие книги на разных языках, поэтому она взяла на себя ответственность перевести те, которые могла, в меру своих возможностей. Она рисовала карты, хотя у нее не очень хорошо получалось, и более усердно занималась игрой на фортепиано. Она попросила у Джоффи инструменты для садоводства и занялась, своими нервными руками, почвой, удобрениями и крошечными хрупкими семенами. Однако через некоторое время ей пришлось остановиться. Это слишком напомнило ей Невилла. Если она думала о Невилле, то вскоре приходил бы и Гарри, а она отчаянно пыталась не думать о них, поэтому она прекратила свои садовые работы, и маленькие побеги, которые начали прорастать, быстро засохли Драко вспомнил о её увлечении вязанием и снабдил ее инструментами, чтобы вязать все, что она хотела. Гермиона выполняла афганские броски и длинные тяжёлые прыгуны — все, что угодно, лишь бы избавиться от страхов. Все, что она делала, было для себя, пока Драко не полюбил зелёный свитер, который она недавно закончила, он надел его пару раз, а затем попросил ее сделать ещё. Гермиона не посмела отказаться — с палочкой под боком он стал сильнее и опаснее. Он ни разу не ударил ее с тех пор, как она попыталась покончить с собой, но что бы он ни обещал, Гермиона не хотела вызывать его гнев из-за чего-то столь тривиального, как это, поэтому она сделала так, как он просил, хотя и обижалась на него за это. С каждым щелчком ее спиц. Однако этим делом она занималась только в те дни, когда она чувствовала себя продуктивной, а их было меньше, чем ей хотелось. В большинстве случаев Гермиона чувствовала себя слишком уставшей, чтобы что-либо делать. По настоянию Драко она вылезала из постели и одевалась, но снова засыпала после завтрака, во время которого она почти не касалась своей еды. Чтение и все другие ее увлечения делались ради чего-то, потому что в подавленном состоянии она оставалась достаточно прежней, и ей было невыносимо бездельничать. Но так случилось, что довольно часто у нее было мало сил, чтобы делать что-либо, кроме сна. Это было средством бегства, которое не требовало никаких усилий, и она делала это часто и с удовольствием, но однажды проснувшись, ее настроение снова портилось. Так прошли месяцы, и в конце шестого Гермиона начала ощущать, что планы Драко близки к воплощению, если они ещё не завершены. Хотя он ничего не говорил ей об этом, было нетрудно догадаться — в последнее время в нем царил яростный, решительный вид, и она знала, что это только вопрос времени. По очереди он становился возбужденным и нетерпеливым, раздраженным и замкнутым. Что бы он ни планировал, было очевидно, что он был уверен в своей победе, и она обнаружила у себя дикую, злую надежду, на то что кто-то, предпочтительно Гарри, придет и наконец сразит его.