Там, где сходятся море и небо

...Нат не помнит, когда в последний раз начало осени радовало такой прохладой. Они с братом проехали на велосипедах до парка Яркон, ни разу не вспотев: невиданная удача! Положив велосипед прямо на траву и на всякий случай удостоверившись, что полицейские дроны и стражи порядка в бронированной форме сейчас где-то в другом месте — не к чему привлекать внимание этих строгих взрослых — Нат ловкой обезьянкой полезла на гранатовое дерево. — Не упади. Что я маме скажу, если ты опять покалечишься? Нат громко фырчит. «Было бы откуда падать, это ж не финиковая пальма! Хотя... — проворно перебирая руками и крепко обхватив ногами шершавый, оставляющий саднящие царапины, ствол, она карабкается выше — туда, где манят спелыми боками самые увесистые, самые сладкие плоды. — Вот будет мне хотя бы пятнадцать, я и за финиками слажу, а то сил пока не хватает». — Ноам, зануда, скажи маме, что... — потянувшись за гранатом на краю ветки, Нат не договаривает. Она смотрит вниз, чувствуя, как страх словно заморозкой сковывает движения. Нат забралась выше остроконечных пик забора городского парка! Сердце стучит громко-громко, но в то же время дух захватывает от того, что она смогла сюда залезть. Не только городским мальчишкам обрывать самые вкусные гранаты! Она принесёт их столько, сколько сможет собрать, а мама испечёт гранатовый пирог с шоколадом. Рот наполняется слюной, которую Нат шумно сглатывает. Пальцы обхватывают заветный плод, ощущая гладкую неровность, и Нат осторожно срывает его. В этот момент неведомая сила рывком оттягивает голову. Собственный визг пугает громкостью и пронзительностью. — Что случилось?! — Ноам бросается к дереву и, подпрыгнув, обхватывает ствол руками. — Я волосами за ветку зацепилась, — Нат испытывает смущение и неловкость от того, что напугала брата, — всё в порядке. — Дура, — мальчишка ворчит как старый дед, — слазь давай. Помолчав некоторое время, он добавляет: — Я, в конце концов, за тебя волнуюсь. Опустив голову, Нат ласково улыбается братишке: такому серьёзному, но в то же время любимому... ...Потрёпанные берцы утопают в пыли. Натруженные, покрытые мозолями ноги гудят от напряжения. Сжимая боевую винтовку, Нат продолжает идти мимо чёрных глазниц разбитых окон и осыпавшихся дверных проёмов, мимо ощерившихся арматурами руин и смотрящих в небо застывшим взглядом мертвецов. Вместо фруктов и моря разрушенный войной Тель-Авив пахнет кровью и разложением. Гостеприимные улицы, когда-то принимавшие тысячи туристов, превратились в братскую могилу. Нат идёт знакомым маршрутом — мимо городской библиотеки и магазинчика специй, куда они каждый месяц ходили с мамой. Нат бежит от мыслей о том, что стало с Барухом, его владельцем. За годы войны она видела много смертей, а всё равно боится. Не смотрит в ту сторону, торопливо пересекает изувеченную ямами дорогу, с которой никогда более не донесётся шум машин — голос жизни большого города. «Господи, за что ты так с нами? Наш народ любил тебя. Мы верили тебе...» Силы утекают как песок сквозь пальцы, и Нат больше не бежит. Ей некуда бежать: война с Объединённым Арабским Фронтом превратила Израиль в мёртвую пустыню. Нат привыкла быть сильной, но сейчас глаза щиплет от слёз. Сбросив рюкзак, она прислоняется спиной к сломанному стволу гранатового дерева и закрывает глаза. Мысленно она возвращается в начало месяца тишрей, когда солнце радовало невиданной прохладой, а они с Ноамом мчались на велосипедах в этот парк, чтобы нарвать гранатов для шоколадного пирога, и брат так смешно морщился, когда она что-то делала не так... Нащупав в песке что-то мягкое, Нат сжимает ладонь. Пальцы становятся мокрыми, и это вынуждает разомкнуть веки. Нат опускает взгляд. Огромный перезрелый гранат лопнул в её руке, и по ладони текут тёплые струйки, по цвету больше всего напоминающие кровь.