***
К обеду, как и приказала Кёсем, к ней явилась Лалезар. В руках она держала толстую книгу с черной кожаной обложкой — Кёсем сразу принялась ее листать, одновременно выпытывая детали. — Вижу, в гареме осталось две калфы… А евнухи? — поинтересовалась она. — Их всего двадцать, госпожа, — отвечала Лалезар. — Пятнадцать белых и пять черных. Мы выдали жалованье тем, в ком не нуждались, и отправили из дворца. — Кто же занимается наложницами и делами гарема? — нахмурилась Кёсем. Еще никогда на ее памяти в гареме не служило так мало евнухов. — Наложниц самих осталось не больше двадцати. Я лично выслала большую часть в Старый дворец. Повелитель все равно их не зовет, однажды мы приготовили одну… Бедняжка прибежала тем же вечером, зареванная, бледная. Сказала, что повелитель прогнал ее. Кёсем сглотнула образовавшийся в горле горячий ком. — Неужели у него никто не задерживался?.. — Нет, госпожа, — коротко ответила Лалезар. Не то чтобы Кёсем удивилась: она прекрасно помнила, насколько Мурад обезумел в своем желании покончить с династией. Однако… Собственный ребенок — совсем другое. Неужели скоропостижные смерти всех его предыдущих детей лишили его надежды? Перелистнув страницу, Кёсем задумчиво уставилась на жалования гаремных аг. Пятьдесят акче в день. — Отчего так много, Лалезар? Будто двадцать казначеев содержим, — раздраженно бросила Кёсем. Лалезар стушевалась. — Я понимаю ваше недоумение, госпожа… Однако трудностей с акче мы не испытываем, после похода казна переполнена. — Разве я говорю об этом? — сверкнула злобным взглядом Кёсем. — Выйди на балкон и посмотри на их работу! Подобает ли так ухаживать за садом?! Лалезар глядела на нее округлившимися глазами. — Прошу прощения, госпожа, я не то имела в виду, — тут же протараторила она. Впрочем, Кёсем быстро смягчилась. Однако, прежде чем раздражение схлынуло, она успела заметить, как в груди у нее скромно зашелестело мрачное удовлетворение. Кёсем на миг почувствовала себя в прошлом, где могла позволить себе вдоволь покричать на провинившихся слуг. Конечно, Кёсем знала: все это было ненастоящим. Она по-прежнему жила во тьме. Надежды не было, умерший сад — тому доказательство. — Хорошо, довольно. Ступай, — сдержанно произнесла Кёсем, протягивая книгу обратно, — но вечером жди меня у ташлыка. Я хочу взять себе девушку в услужение. В самый первый месяц, когда Касым и Ибрагим говорили с Кёсем во время ее бодрствования, они не приходили к ней в покои, если она находилась там не одна, а с Хаджи. Ее одолевало нехорошее предчувствие. Она желала как можно лучше себя обезопасить.***
Вечерело. Тучи начали медленно расходиться, являя постепенно темнеющее синеватое небо. Кёсем неспешно прогуливалась вдоль внутреннего балкона, расположенного напротив ташлыка. По ее правую руку шел Хаджи, а Лалезар, как Кёсем того и потребовала, ждала внизу, у мраморных ступеней. — Ты сделал все, что я просила? — тихо поинтересовалась Кёсем. Хаджи зашептал в ответ: — Сделал, госпожа. Удалось узнать немного… Если коротко, то в последние месяцы повелитель слишком груб со своими слугами, некоторые лишились головы из-за малейших проступков. Кроме того, бостанджи-баши признался, что повелитель казнил одного из его подчиненных. Якобы за то, что тот намеревался убить его. С тех пор Юсуф-паша лично занимается безопасностью повелителя и сам отбирает бостанджи. — Вот как, — задумалась Кёсем. Значит, ненависть Мурада была направлена не только на нее. Однако при всей его озлобленности Кёсем не могла представить, как он хватает ятаган и обезглавливает ее. Разве что… отправит палачей в зал аудиенций. Как уже делал до этого. — В таком случае, Хаджи… Кто зажигает факелы по ночам? Ты знаешь? Хаджи замешкался. — Простите, госпожа. Если хотите, я спрошу… — Не нужно. Вернее, — поправила себя Кёсем, — просто скажи, чтобы ни в коем разе не смели оставлять дворец во тьме. На миг она сама испугалась, настолько сурово прозвучал ее голос. Хаджи смерил ее сосредоточенным взглядом и, как между ними с недавних пор завелось, умолк. Когда они спустились по мраморной лестнице, Кёсем подозвала к себе Лалезар. Хаджи отправился восвояси — Кёсем полагала, что по ее поручению. — Госпожа, — присела в поклоне Лалезар. — Все девушки в ташлыке. — Отлично, — кивнула Кёсем. — Тогда идем. Она неторопливо зашла в ташлык и оглядела наложниц. Завидев ее, они подбежали и, выстроившись в ряд, склонили головы. Все они были молодыми, миловидными. Однако, глядя на них, Кёсем ощущала легкое разочарование. Все в них было несуразно: никакой стати, породы, умения держать себя. На мгновение ей даже перехотелось брать кого-то себе в услужение… Впрочем, она довольно быстро вспомнила, что, в общем-то, для этого были необходимы совершенно другие качества. И, выслушав Лалезар, сообщавшую ей на ухо сведения о каждой наложнице, на которую невзначай указывала Кёсем, она наконец, сделала выбор.***
Впервые за долгих два месяца Кёсем выбрала служанку сама. Более того — захотела, дабы она следила за ее покоями и помогала ей впредь. Объяснила, что от нее требовалось, постаралась запомнить имя — девушку звали Гизем. Она отворила двери на балкон, впуская вечернюю прохладу, она же поднесла Кёсем две сорочки на выбор. Поднявшись с тахты и отложив книгу, Кёсем ткнула пальцем в синюю. Переоделась и, усевшись уже напротив зеркала, принялась массировать себе виски. Гизем с осторожностью распустила косу, в которую были собраны волосы Кёсем. Та едва удержалась от облегченного выдоха. Ждать вечера можно было лишь поэтому — чтобы освободиться от тяжести платьев и блеска драгоценных камней на голове. Кёсем не позволяла себе выглядеть проще даже теперь, когда дворец навсегда потонул во мраке. Она по-прежнему носила венец — и, пока она его носила, она не могла давать себе даже секундные поблажки. Гизем неторопливо расчесывала ее волосы, пока Кёсем полулежала, откинув голову на спинку тахты. В воздухе было как-то тягостно, несмотря на распахнутый балкон. От безвыходности Кёсем привычно глядела в зеркало напротив — и ей столь же привычно хотелось его чем-нибудь завесить, если не разбить сгоряча. В отражении она видела все еще привлекательную женщину, навеки запертую в клетке. В ее глазах отчаянно горел огонь… Она резко дернулась в сторону. Гизем тоже вздрогнула, и ее рука следом. Кёсем шикнула, поморщилась, ухватившись за собственные волосы. — Г-госпожа, простите меня, я… Все оставшееся время Кёсем избегала смотреть в зеркало, боясь снова наткнуться там на глаза до боли знакомого цвета. Когда с процедурой расчесывания волос было покончено, Кёсем послала Гизем на кухню за молоком. Задумчиво оглаживала перстни на своих пальцах, подойдя к распахнутой двери на балкон. Уже которую ночь подряд ветер только и делал, что усиливался. Скоро с Босфора снова должен был подуть лодос. — Красивая наложница. Все внутри у Кёсем болезненно сжалось. — Быть может, она стала бы моей фавориткой. Кёсем развернулась назад. В центре покоев стоял Касым — его карие глаза глядели прямо ей в душу, а на утонченном лице играла легкая улыбка. — Думаете, она родила бы мне шехзаде? Кёсем принялась искать глазами опору — хоть что-нибудь, за что она могла бы ухватиться. Ее ноги вмиг ослабли, а на душе стало невыносимо тяжело. — Что ты здесь делаешь, Касым? — попытавшись взять себя в руки, бросила на него строгий взгляд Кёсем. — Откуда подобная смелость? Касым тут же переменился в лице. — Я хотел спросить у вас то же самое, — сощурившись, сделал шаг вперед он. Кёсем, даже не раздумывая, отступила: она не желала сокращать расстояние между ними ни на аршин. От Касыма веяло холодом — сердце Кёсем сжималось, стук его постепенно ослабевал. Будто она точно так же могла лечь в могилу. — Что это значит? — нахмурилась она. — Вы надумали избавиться от нас. Однако у вас не вышло, — пожал плечами он. — Как и при жизни, вы не смогли сделать нужный выбор. Пристально вглядываясь в Касыма, Кёсем пыталась найти там черты, хоть сколько-нибудь выдававшие в нем видение. Однако он выглядел, как при жизни. — Вы полагали, что я сдамся так просто? — с укором спросил он. — Что позволю кровавому тирану, позволю своему палачу властвовать во дворце, который должен был перейти в мое владение? Вы думали, что я позволю ему оставаться победителем, потому что ваш дух слаб? Глаза Кёсем округлились. — Касым, — предупреждающе произнесла она. — Что за тон такой? Ты забыл, кто перед тобой стоит? — И кто же? — внезапно вскинул голову он. От подобного вопроса Кёсем растерялась. — Кто передо мной? — ощерившись, вопрошал Касым. — Валиде, которая пообещала мне трон, но не сдержала слово? Валиде, которая обещала мне жизнь, но не смогла опередить даже моих палачей? Валиде, которая не смогла ничего сделать, пока моего младшего брата истязали изверги?! — Касым… — Я годами полагался на вашу силу. На вашу смелость, отвагу, бесстрашие. Я думал, что ради нас вы готовы вечно гореть в адском пламени. Но вы… вы склонили голову перед палачами! Перед самым кровавым из них! — Я не выжила из ума, чтобы слышать одно и то же по нескольку раз! — крикнула она в отчаянии. Она не могла, не желала слушать это слова. Были они правдой или нет — ее не волновало. Она могла разобраться со всем сама. Однако Касым не замолчал. Напротив, его глаза неожиданно зловеще сверкнули. Лицо будто осунулось, заострилось… Рот и нос стали подобны длинному клюву. Кёсем в ужасе шагнула еще назад — и подошвой башмака нащупала порожек, отделявший покои от балкона. Касым накренил голову. — Вы погубили меня, — расплылся в недоброй улыбке он. — Вы погубили Ибрагима. Уверены, что я позволю вам спать спокойно? — Касым, замолчи, — просила она. — Оставь меня… — Что вы вновь задумали? Скажите мне! Скажите, чтобы я знал! — кричал он. — Что бы вы ни делали, я вернусь… Я не позволю вам забыть, что вы со мной сотворили! — Касым, прошу… — Мы погибли из-за вас! Вы выбрали не нас, а его! Тирана, изверга, ВЫ БЕЗВОЛЬНЫ ПЕРЕД НИМ ДАЖЕ СЕЙЧАС! — КАСЫМ! Касым не послушался. Снова. Он кинулся вперед — и Кёсем закричала, закрывая руками лицо. Она была уверена: точно падальщик, он намеревался оклевать ее окоченевший труп. — Госпожа моя! Она громко вздохнула и схватилась за горло. Хаджи нависал над ней, держа в руках флакончик с нюхательной солью. — Госпожа, как же вы напугали меня, — все причитал он. — Вставайте, скорее. Вы замерзнете! Он помог ей встать и усадил на тахту. Кёсем не смотрела на него, однако по звуку было не трудно догадаться, что Хаджи закрыл двери на балкон. Затем он присел рядом с ней и бережно взял за руку. — Что же с вами, госпожа? — жалостливо спросил он. — Поделитесь со мной, прошу. Быть может, я смогу помочь?.. — Душно, Хаджи, — едва разлепила пересохшие губы она. — Меня мутит. Ее и вправду мутило. И уже не в первый раз. Но почему?.. Она осторожно подняла голову и заглянула в зеркало — однако на сей раз с иной целью. В отражении, на подставке прямо за своей спиной, она заметила горящие благовония, и на этот раз их было слишком много. Ей и раньше становилось не по себе от их аромата. Однако сейчас Гизем по неопытности зажгла слишком много… Видимо, Кёсем потеряла сознание прямо здесь, на тахте. Благовония стояли настолько близко к ней, что не успевали выветриваться даже через двери на балкон. — Потуши их, — вяло кивнула, глядя в зеркало, Кёсем. — И прикажи сменить на другие. Пусть Гизем не зажигает так много. Хаджи послушно поднялся. Уже после Кёсем медленно, невзирая на его настойчивые просьбы принять помощь, прошла вглубь покоев. — Госпожа, — несмело позвал ее он. — Чего тебе? — устало спросила она, взяв со столика книгу, которую захлопнула, прежде чем переоделась в сорочку. — Вы точно не хотите ничем со мной поделиться?.. Брови Хаджи были жалостливо сдвинуты. Кёсем действительно хотела бы поведать ему… Однако как? Разве могла она?.. — Ступай, Хаджи, — покачала головой она. — Поторопи Гизем, я велела ей принести молоко. Кёсем показалось, что Хаджи опечалился. Ей даже стало его жалко, однако она не могла ничего с собой поделась. — Слушаюсь, госпожа. Я послал Гизем за лекарями, позвольте мне забрать молоко самому. Кёсем лишь слабо кивнула. Раньше тени мучили ее и днями и ночами, выжимали все соки. Во многом она стала безвольной и безучастной благодаря им. Однако, что бы они ни твердили, она знала, что могла на них влиять. Она была над ними властна. Вновь ощутив в себе невиданное упрямство, горящее ярким пламенем, Кёсем осознала, что была готова избавиться от них. Даже если сразу не получится, ей было жизненно необходимо спокойно заснуть хотя бы сегодня ночью. «Хаджи ушел, Гизем не в гареме…» Кёсем захлопнула книгу и, не теряя времени, направилась к дверям.***
Семеня по коридорам в гордом одиночестве, она снова вглядывалась в темневшие впереди тюльпаны факелов. Она выбралась из своих покоев, точно девка-воровка. Наспех накинув на себя шейлу, в сорочке. Однако у нее не было времени: до возвращения Гизем и лекарей оставались считанные минуты, а Хаджи не должен был ни о чем прознать. В который раз Кёсем предстала перед бостанджи и агой, охранявшим вход в покои. В который раз настороженно взглянула на внешний вход на террасу. Оттуда не дул пронизывающий ветер, но ткань, ограждавшая вход, все равно колыхалась. Лодос был все ближе. На мгновение Кёсем смутилась своего вида: ага отводил взгляд сильнее обычного. Но то, что он мог о ней подумать, волновало ее не больше, чем будничное щебетание наложниц в ташлыке. Она наказала аге, чтобы он никому не выдавал ее присутствия, и он отворил двери. За занавешенными окнами покоев вечер перетекал в ночь, свечи на многочисленных широких подсвечниках привычно тускло освещали пространство вокруг. На письменном столе, у закрытых дверей на террасу, лежала та самая пьеса Кальдерона. Кёсем это внезапно насторожило… Ей в принципе стало не по себе. Исчезла былая смелость, решительность. Что она вновь здесь делала в ночи? Неужели, дабы вновь почувствовать себя живой, она раз за разом добровольно ступала в логово к палачу? Все в ней неумолимо сжалось, когда она глянула в сторону ложа. Грудная клетка Мурада, как всегда облаченного в черный кафтан, мерно вздымалась. Кёсем двигалась тихо, невесомо ступая по персидскому ковру. Тот помогал ей, скрывая топот башмаков. Замерев у самого ложа, она не решилась посмотреть Мураду в лицо. От него веяло опасностью вне зависимости от того, в каком положении он находился. Кёсем вздохнула. Она не сразу ощутила на себе пристальный взгляд…