What If…

      Защита от Темных Искусств не была ее любимым предметом, но она исправно посещала все уроки, и все только потому, что их вел ее отец. Кэт почти не слушала лекций, она просто сидела за последней партой и по возможности старалась уловить хоть что-то из преподавательской речи, пусть это и было несколько тяжело — Гонт безустанно пялилась на фигуру отца, но не разбирала его слов. Она любовалась им, но в то же время она не могла ответить на вопрос, когда ее немое восхищение переросло в слепое обожание. Это произошло само по себе, и она точно не помнит, в какой момент ее жизни она стала представлять в своей постели своего отца. Том Риддл был ее родителем, самым родным человеком, и это априори аморально — желать его как мужчину, но Кэтрин будто задавила голос разума еще в зачатке и послала к Мерлину все, что только могла. Она была готова опуститься на самое дно, но вместо этого держалась на плаву до тех пор, пока он не разрешит ей утонуть.       Кэтрин повзрослела слишком рано, но в ней все еще оставалось что-то от той самой маленькой девочки, которая хочет тепла и заботы. Вот только та близость, которой она жаждет, вовсе не вяжется с послушной Литтл Кэтти — эта близость пошлая, когда до сбившегося дыхания хочется залезть к отцу на колени, но уже не для того, чтобы он рассказал сказку, как в детстве, а чтобы сжал в своих ладонях округлые ягодицы и сипло прошептал на ушко: «будешь моей хорошей девочкой, Катерина?». И Кэтрин бы подавилась собственным стоном, робко закивала головой, поерзав на своем папочке.       В ушах гудело, словно она оказалась на заполненном магглами перроне, сквозь призрачный гомон до нее доносились редкие обрывки фраз, вещающие о контрзаклятиях. Ее мысли и отцовский монолог сливались воедино так невообразимо прекрасно, что становилось по-настоящему жутко, Кэт снова захотелось послать к черту все предубеждения. Где-то в животе все скручивало от ощущения страха и предвкушения. Возможно, Кэтрин просто накручивала себя, к тому же, у нее были на то причины, не желающие так просто покидать ее мысли. Она моргнула пару раз, а потом приложила руку к животу, чтобы определить, что же она все-таки чувствует (если все будет хорошо, смогут ли они?.. Будут ли?..). И это было целое непонятное серое ничего, потому что разобрать что-то сейчас она вряд ли смогла бы, когда была так сильно возбуждена.       Том рассказывал лекцию с удивительным воодушевлением, действительно пытаясь донести до студентов важную информацию, что наверняка пригодится на экзамене. Она проследила за его жестикуляцией, и ей показалось, что мир готов взорваться только от одного взмаха его руки. Так Кэтрин ощущала себя наедине с ним — словно на пороховой бочке. Одним взглядом, одним жестом отец взрывал внутри нее миллиарды звезд и не гнушался мягко усмехаться на ее стремительное падение в пропасть, когда она смотрела на него влюбленными глазами. А смотрела она так на него всегда. Будто в розовых очках, Кэт не замечала никого вокруг себя помимо Тома, ведь он был так запредельно близко, вот только коснуться невозможно, но стоять рядом позволительно.       Девушка не была легкодоступной, не позволяла другим лезть к ней под юбку, и дело было не столь в отце, как в ней самой, лишь отчасти из-за нездоровой привязанности Кэтрин пресекала даже банальные попытки флирта. Ей не были интересны как ее ровесники, так и старшие курсы. Даже профессора, по возрасту приближенные к возрасту Тома были больше неприятными, чем привлекательными. Совсем не то, о чем она могла бы мечтать по ночам, лаская себя. И пусть Гонт мало задумывалась над причиной своего влечения, но та все же была.       «— Девочке нужна мать, Том. Тебе стоило бы найти женщину. Если она будет расти только с отцом, то не получит материнской любви. Мерлин знает, во что это может вылиться.       — Я заменю ей всех. Все будет в порядке.       — Ты как всегда не слушаешь! Сам себе на уме! Думаешь, что справишься, но ты и понятия не имеешь, какого это, растить дочь…».       Тонкие пальцы судорожно расстегнули пару верхних пуговиц белоснежной блузки. Слизеринский галстук давно уже покоился в сумке вместе с учебниками, скомканный и неаккуратно запиханный.       Преимущество последней парты в том, что туда никто не смотрит. Никто, кроме преподавателя. А значит, что помимо отца, ни один не обратит на нее внимания, да еще и на таком предмете как Защита от Темных Искусств.       Кэтрин опустила ладони на бедра, короткими ногтями едва царапнула светлую кожу. Сознание взбудоражила одна самая нелепая, но не менее возбуждающая фантазия: она часто представляла, как отец заставляет ее лечь животом на парту, когда они остаются в классе одни, задирает ее школьную юбку, после медленно и долго трахая сзади, а она изнемогает и сладко постанывает, шепча сбивчивое «папочка», цепляется за край стола, ощущая внутри пульсацию его горячего члена, заполняющего ее полностью, с каждым разом проникающего все глубже и глубже — вплоть до миллиметра — в необъятный жар влагалища, до разливающейся под кожей истомы и закатывающихся глаз с цветными разводами под веками. Кэт ощутила, как с каждой секундой ее белье намокает все больше. Будет неловко, если после нее на стуле останется мокрое пятно. Уголки губ девушки нервно дрогнули. В любом случае она не собиралась отказываться от своей затеи, просунув ладонь между бедер.              Том присел на край преподавательского стола, увлеченный темой урока, кажется, слишком сильно, чтобы заметить, как дочь бесстыдно забралась рукой под юбку.       Потерев холодными пальцами промежность сквозь белье, Кэт тихо выдохнула, тут же надавила на возбужденный клитор. Едва не проскулив от того, как удачно набухший орган отозвался, вызвав волну жара, вмиг разлившегося по телу, Кэт вовремя закусила губу, сдерживая порывы протяжно застонать во весь голос.       — Существуют заклинания, которые способны отразить… — донеслось до нее как из-под толщи воды. Кровь застучала в висках интенсивнее, и в один миг оглушила.       Девушка расплывчатым взглядом попыталась сконцентрироваться хоть на чем-то, но глаза сами собой закатывались, показывая внешнему миру лишь белки потемневших карих глаз. А внутри черепной коробки все также пусто и мрачно, даже если в груди сердце заходится в бешеном темпе.       Поерзав на стуле, Кэтрин выпрямилась, а после слегка прогнулась в пояснице, потому как пальцы все чаще стали попадать по самому центру скопившегося удовольствия.       Кэтрин знала, что отец сильно уставал от работы, повторяя материал занятий часами напролет, но он никогда не говорил дочери об этом. Также, Том старался не беспокоить ее какими-то своими личными переживаниями. Он не был замкнутым в общении с ней, но порой все его преподавание вставало на последнее место, как и собственные заботы вместе с нерешенными от этого проблемами. Но Кэт могла его понять, как и могла помочь ему снять напряжение. Она добровольно оказалась бы для него той, на ком он мог бы выместить свой стресс — она была бы вовсе не против, если бы отец без лишних слов просто отодрал ее как последнюю шлюху. Она бы так громко стонала, что Тому пришлось бы заткнуть ей рот — он наверняка затолкал бы ей в глотку ее же нижнее.       Кэтрин внезапно вспомнила, что, будучи еще совсем маленьким ребенком, слышала, какие отчаянные и жалостливые женские стоны раздавались в тишине их большого семейного поместья. Возможно, ей бы хотелось издавать точно такие же, пока она бы без угрызений совести принимала в себя папочкин член.       Девушка, очевидно, потеряла ту самую грань между хорошо и плохо, перестав вовсе задумываться о том, что такое норма и мораль. Ее бесстыдство нельзя было оправдать ничем, нельзя было придать какой-то логике, потому что то, что она делала, явно противоречило каким-либо принципам. Отнюдь, но даже ее собственным, когда-то имевшим для нее значение.       Сместив пальцы в сторону, Кэт поддела кромку белья и слегка раздвинула ноги, чтобы свободнее скользнуть по влажным половым губам и вновь остановиться на горошинке набухшего клитора. Вязкая смазка окончательно испачкала белье, и Кэтрин точно придется менять его, перед тем как она отправится на следующее занятие.              Том обвел взглядом аудиторию. Удивительно, сколько пар глаз заинтересованно смотрели на него, внемля каждому сказанному слову. Спаренные уроки Гриффиндора и Слизерина порой рождали перепалки на ровном месте, и только на ЗОТИ оба факультета сидели тише воды, ниже травы. Том мог бы отметить, как слизеринцы преданно вслушивались в его речь, кто-то даже делал пометки на пергаменте. Когда-то он тоже был таким же учеником, записывал сразу всю информацию: нужную и ненужную, стремился узнать больше, чем преподаватели рассказывали. Поглощал знания, впитывал их. Учился днями напролет, пренебрегая сном. И если раньше, когда он только-только стал преподавать сам, ему льстило, что студенты оказались отзывчивыми, то сейчас он воспринимал их тягу к учебе как данность. По крайней мере, он ждал этой тяги в большей степени именно от слизеринцев, что касалось студентов с факультета Гриффиндор, то те все равно на что-то отвлекались. Даже если говорить про один конкретный курс, остальные вели себя примерно также. Младшие, самые первые, хуже — легкомысленно, старшие уже умели вдумываться и подходили к предмету более ответственно. К слову, их рвение учить Защиту было плавающим, но зато окупало малую болтовню на уроке — они исправно выполняли все домашние задания и даже вовремя их сдавали, что, несомненно, радовало.       Конечно, всегда и везде были свои исключения. Одним таким исключением оказалась его дочь. Катерину не интересовали знания так, как интересовали самого Тома. Ее выбор в предметах и учебе был немного отличенным от его. Что-то ей нравилось больше, что-то меньше, из-за чего Гонт показывала высокие результаты только по тем, которые любила больше. Оценка «Удовлетворительно» ее вполне устраивала, если речь шла, например, о Прорицании. Но дело отнюдь было не в отметках, он гордился дочерью, даже когда она получала «Тролли» на Маггловедении (потому что в большинстве язвила преподавателю). Дело было больше в том, что Катерина относилась к его предмету также легкомысленно, как и гриффиндорцы, обучаясь на враждующем факультете. О, Том догадывался почему, но ему бы хотелось, чтобы его девочка напрямую сказала об этом, а не сидела каждый раз за последней партой, делая вид, что внимательно слушает.       И именно в эту секунду она также была занята далеко не ЗОТИ.       Накрыв рот рукой, Кэт прикусила кожу ладони, чтобы не издать ни одного — даже сдавленного — стона-вздоха. Бедра дрожали, клитор пульсировал, а девушка с трудом подавляла желание не застонать. Если говорить откровенно, ей хотелось расплакаться от того, как прекрасно подушечки пальцев проходились между половыми губами, затрагивая горошину клитора. Наверное, ей бы хотелось чувствовать это вечность. И чувствовать, как вовсе не ее пальцы касаются ее промежности.       Кэтрин была влюблена в отца, кажется, уже довольно долгое время, и только с ним ей хотелось быть рядом, отдаваться, быть послушной и любить его безусловно и чисто, как ребенок, но при этом еще и как женщина. Она мечтала коснуться его тела, коснуться его души, в один момент ощутив, как ее собственная играет яркими красками внутри на поломанной скрипке. Ее искаженная мелодия отражалась бы эхом в голове, пуская ток по венам.        Слегка выгнувшись, Кэтрин зажмурилась, представляя, как Том касается ее между ног, заменяя ее пальцы на свои, как он медленно вводит их внутрь, оглаживая нежные стенки шершавыми подушечками. Она бы сжалась на них, чувствуя непрекращающиеся скользящие движения — размеренные и плавные. Дыхание участилось, румянец украсил впалые щеки. В фантазии в ее темной, красивой головушке Том целовал ее ключицы и шею, оставляя после себя фиолетовые кровоподтеки и сжимая в ладони небольшую грудь. Кожа Кэт была очень тонкой и бледной, если не сказать болезненной, и если бы отец прикоснулся к дочери так, как той хочется, эта бледность в миг отразила бы фиолетово-синими оттенками отпечатки зубов и пальцев. Впрочем, Кэт питала слабость к грязным синякам на бедрах, которых лично у нее никогда не было.        Распахнув темно-карие глаза, Кэтрин мутным взглядом проследила за фигурой отца, все еще расположившегося на крае своего широкого, преподавательского стола. Она успела поймать себя на мысли, что на преподавательском столе трахаться гораздо удобнее; что лежать на нем и вставлять в себя пальцы еще более возбуждающе, чем мастурбировать, сидя за партой, до того как встретилась с ясным взглядом Тома. И тогда по спине ее пробежал холодок, заставляя замереть.       Он смотрел на нее. Смотрел, как она зажимает себе рот ладонью. Смотрел на ее разведенные ноги, обтянутые плотной тканью высоких черных гольф. Он видел, что первые пуговицы ее блузки расстегнуты, и что из-под ткани виднеется кружево такого же черного бюстгальтера. Будто бы она специально подобрала его под цвет. Том едва не исказил губы в позорной усмешке, но трусики на ней тоже были черными? Даже жаль, что он не мог видеть, где находится ее рука. Он мог только предполагать, но кажется, что вся эта ситуация, сведенная в конце до полнейшего абсурда, была кристально ясна для обоих.       Не прерывая своей речи о контрзаклятиях, Том окинул дочь слегка ошеломленным взглядом, но так, чтобы со стороны это не выглядело, будто он действительно чему-то удивлен. Студентам ни к чему знать, что происходит за их спинами. Едва дрогнувшая левая бровь не выдавала в преподавателе Защиты полного шока, даже его голос не дрогнул, остался таким же лекторским. К слову, Тому вовсе не хотелось, чтобы чужие взгляды были направлены на Катерину, но и он поспешил отвернуться. Хотя бы просто для того, чтобы вскоре не пришлось прикрывать стояк.       Отец сдавленно кашлянул в кулак, продолжая как ни в чем не бывало вести занятие. Она знала своего папочку довольно хорошо, и если сейчас он старался не обращать на нее никакого внимания, то когда они останутся с ним вдвоем, ему придется перестать ее игнорировать — похабный вид собственной дочери будет еще свеж в памяти, и тогда Том уже не сможет отрицать, что засмотрелся.       Порой равнодушие отца ударяло по Кэт очень сильно, и она искала самые разные способы получить его внимание. Том не обделял ее им, но в один момент Кэтрин стало просто мало: мало тепла, мало объятий, мало заботы, мало рядом, мало вместе, мало разговоров, мало близости, мало любви. Она могла сказать, что все дело именно во взрослении, что повзрослев, она стала требовать уделять себе времени больше, ведь она стала понимать, зачем люди тратят это время на проведение его с другими. Но при этом Кэтрин старалась быть понимающей дочерью, не лезть лишний раз, пусть это и не отменяло того, что она очень часто скучала по своему папочке.       Кэт поспешила немного привести себя в порядок, начав с того, чтобы отнять пальцы от промежности. Разочарованно вздохнув, ведь она так и осталась неудовлетворена, пригладила складки на юбке, опустив взгляд на ее подол. Мысли о своей невинности и совсем противоположные этим мысли о грязном сексе с отцом теперь остались на подкорке сознания, как гаденькое, испорченное воспоминание, но от этого не менее восторженное. Неужели она правда хочет его? Сглотнув вязкую слюну, Кэтрин ловко застегнула маленькие пуговицы на белоснежной блузке. Она могла бы об этом пожалеть — о своей выходке, ведь папочке вряд ли понравилось ее представление. В том смысле, что разыграно было прилюдно. Подтянув сползший гольф, Кэт с мученическим выражением продолжила сидеть на скучной лекции, думая только о том, как скоро закончится занятие.       — Мисс Гонт, вы слушаете? — донеслось до Кэтрин некоторое время спустя.       — Что? — девушка вскинула голову, натыкаясь взглядом на отца, у которого на лице пронеслось, наверное, и раздражение и смирение одновременно. Она заметила, как некоторые одногруппники повернулись в ее сторону, — Да, — запнулась она, — Простите, профессор.       Он что, решил устроить ей какую-то извращенную проверку? Потому что, кажется, Том не собирался так просто продолжать вести урок. Черт возьми, он действительно делал это специально.       — Настоятельно прошу вас быть более внимательной, а не витать в облаках, — сказал он, вмиг включив строгого папочку. Да еще и сложив руки на груди, — Надеюсь, вы хотя бы запишите домашнее задание, потому как пустой пергамент на вашей парте так и жаждет, чтобы вы добавили на него немного чернил.       Кэтрин бы соврала, если бы сказала, что ее не заводила отцовская строгость. Наоборот, ей это нравилось, потому что тогда он становился еще сексуальнее. И он просто издевался над ней, не так ли?       — Конечно, сэр.              Когда урок все-таки закончился, Кэт неторопливо засобиралась, провожая взглядом своих одноклассников, резво покидающих кабинет ЗОТИ. Девушка не то чтобы была омрачена тем, как Том испортил (точнее, опустил с небес на землю) ее тихие посиделки на галерке, окончательно заставляя забыть о своем удовольствии, но осадок это все же оставило. Она также двинулась к двери, вовсе не ожидая, что та захлопнется прямо перед ее носом.              — Ну и куда ты собралась? — раздалось недовольное.       Отец стоял за ее спиной, и Кэт сокрушенно вздохнула.       — Ну, пап!       Развернувшись к нему лицом, Кэтрин поймала на себе его вновь строгий взгляд. Вот только было в нем помимо строгости что-то еще, чего Кэтрин не смогла распознать — это что-то отразилось в мимике лишь на секунду, тут же прячась где-то глубоко внутри — за этим хмурым выражением. Он правда злится на нее за то, что она трогала себя во время урока? Учитывая, что порой Кэт могла выкинуть, именно эта выходка была еще цветочками, и он знал об этом. Но сейчас отец выглядел так, будто впервые застал дочь за нарушением дисциплины. Черт... Вообще-то, она могла понять, почему он запер их в классе. Уже поняла.       — Что это было? Ты что вытворяешь? — сощурив опасно глаза, задал вопрос так, будто они на допросе.       Желваки ходили на скулах, пока Том внутри пытался совладать с эмоциями. Его потряхивало только от того, как легко Катерине удавалось подкосить его спокойствие своими манипуляциями. Тому редко когда нравилось быть зависимым от кого-то (точнее, никогда), но его дочь каждый раз заставляла его сомневаться в этом — он был привязан к ней, и гораздо сильнее, чем просто к своему ребенку.       — Я? — наивно, — Ничего, — но вместе с тем уголок рта дрогнул в легкой ухмылке.       Риддл сжал губы в тонкую линию. Тома больше раздражало даже не совершенное Катериной действие, а то, что ему понравилось наблюдать за ней, пока она это делала. Его пробирало до дрожи от того, что он хотел свою дочь.       Смотреть на отца и думать, какой он привлекательный не то чтобы входило в планы, но Кэт снова поймала себя на этом. Черты его лица казались ей настолько божественными, что сами Боги Древней Греции просто нервно покуривали в сторонке. Она не могла подобрать слов, чтобы выразить все свое восхищение. Но она всегда забывала, что была похожа на него внешне, и что тоже была не менее прекрасна. И строгий, иногда и суровый вид папочки ее ничуть не пугал, только заставлял думать, что она могла бы сделать для него, развеяв весь гнев и всю злость.       В памяти светлых дней было множество, выбирай любой и переноси в один из простеньких сосудов для Омута Памяти, чтобы потом полюбоваться в любое время на беззаботность и радость. Отец старался огораживать ее почти от всего, что могло бы как-то повлиять на нее в негативном ключе, и Кэт хотела бы хоть раз оказаться рядом с ним в тот момент, когда необходимо сказать что-то теплое и приятное, потому что так она смогла бы поблагодарить его за это.              Кэт обошла Тома, едва на задев его плечом. Прикасаться к нему, даже по случайности мимолетно, было неосмотрительно, поскольку она всегда теряла голову, когда чувствовала исходящий от мужского тела жар. Иногда же ей хватало и неосторожной близости, чтобы участился пульс, а зрачки расширились до предела.       Том последовал за ней, бесстыдно рассматривая узкую спину и тонкую талию, за которую хотелось ухватиться, чтобы потом прижать дочь к себе вплотную и услышать ее прерывистый вздох.       Он наблюдал, как она подошла к своей парте.       — О, правда? — брови взметнулись вверх, показывая истинное изумление, которое девушка не видела, но чувствовала на каком-то интуитивном уровне, — А мне показалось, что ты была готова трахнуть сама себя.       Он говорил это не с презрением, ироничные нотки наполнили его речь, как происходило всегда, когда Том пытался быть строгим. Он любил свою девочку, и отчитывать ее как положено родителю своего ребенка он просто не мог. Их перепалки были похожи больше на нелепую игру, но не как отца и дочери, потому что отец с дочерью вряд ли бы разбрасывались в разговоре между собой такими словами как «трахнуть».       Он остановился в нескольких шагах, ожидая, пока Кэт соизволит обернуться и посмотреть на него.       — Ты никак шутишь! — раздалось глухое саркастичное.       Скинув сумку с плеча и поставив ту на стул, куда положила свою мантию мгновение назад, Кэтрин не только обернулась, она уперлась ладонями в столешницу парты, приподнявшись на носочках, чтобы усесться на ту, а после приготовилась внимательно слушать поучительный папочкин рассказ.       От одного взгляда на свою девочку, сидящую на столе, у Тома перехватило дыхание. В голову сразу закрались неправильные мысли, похожие на те, что преследовали Катерину, пока она трогала себя там. Он рискнул подойти ближе, с трудом воздерживаясь от того, чтобы не схватить дочь за запястья и не притянуть их к ширинке.       Пригладив складки на юбке, девушка коротко поерзала на месте, следом взглянула на отца, подошедшего к ней даже слишком близко, отчего сердце бешено заколотилось в груди. Кэт не любила, когда в ее личное пространство так нагло врывались, в особенности тогда, когда она не могла убежать, но отец был тем человеком, от которого она этого даже ждала. Когда папочка подходил к ней так, она могла представить, как ее руки скользят по его груди и гладят его тело сквозь рубашку. Но представлять не значит делать, и Кэт слегка отодвинулась подальше, почувствовав, как снова намокла. Но отец вновь как будто издевался над ней: слегка склонившись, Том невольно задержал взгляд на полных, бледно-розовых губах. Кэт подумала, что для полноты картины ему не хватало только притянуть ее к себе, подхватив под коленями, чтобы удобно устроиться между ее ног. Она могла бы поспорить, что в любой другой момент он бы так и сделал. И в этот любой другой момент она вовсе не была бы против.              — Я серьезно, Катерина, — Риддл оперся ладонью о парту почти рядом с ее бедром, игнорируя, как Кэтрин гулко сглотнула, — Я могу понять, что у тебя играют гормоны, но не забывай, что ты не единственная с такой проблемой.       Гонт напряглась под ним, его слова прозвучали жестче, чем хотелось бы. Он увидел, как она изменилась в лице — черты приобрели ту самую резкость и остроту, которые являлись наружу, когда он задевал ее за живое, пусть и не специально. Они оба были хороши, и у них обоих была одна и та же натура — Катерина переняла от него не только тяжелый характер, но и повадки. Он все чаще видел в ней себя, и то, как идеально она копировала его эмоции. И ровно как и он девушка с легкостью нашла за что зацепиться.       — Ты сейчас сравнил меня с этими идиотами? — возмутилась Кэт, на лбу ее вздулась тонкая венка, сквозь бледную кожу выпирающая до невозможного сильно. Но даже это не портило ее молодого, красивого личика.       Том отметил, как черные ресницы дрогнули. Гонт расправила плечи, с прищуром глянула в карие глаза напротив.       По коже пробежались мурашки, будто она сидела под открытым окном ранним зимним утром в одной лишь майке. Находясь с отцом в этой поразительной близости, Кэт чувствовала, как до умопомрачения влажно было у нее между ног, но пропустить не то что упрека, а — что еще хуже — сравнения, она не могла. Кажется, папочка вогнал ее в эмоциональный ступор, поскольку она просто не знала, что ей испытывать: возбуждение или пробравшее ее раздражение. Но она просто обреченно вздохнула, прикрыв на мгновение веки.       — Студентами, — услужливо поправил ее Том, — Если вновь захочешь помастурбировать, лучше отпросись выйти. Знаешь, не каждый родитель хочет застать своего ребенка за этим. В данном случае еще и во время урока, — он склонился еще ниже над дочерью, неглубокая складка пролегла между бровей, — Совсем страх потеряла?       Теплое дыхание обожгло щеку.       — Как долго ты не решался меня прервать? — ради интереса.       — Что, прости? — Том недоуменно взглянул на дочь. Сердце гулко забилось.       — Как долго ты смотрел? — повторила Кэт.       «Достаточно», — хотелось бы сказать, зная, что Катерина была занята собой сильнее, чем окружающими, и точно не могла определить полную емкость этого «достаточно».       — С чего ты взяла, что я сразу тебя заметил? — отец теперь облокотился обеими руками о стол, пытаясь в лице своей девочки отыскать хотя бы на мгновение проскользнувшее беспокойство. Но из беспокойства у Кэт была только нездоровая привязанность, которая как черт из табакерки вылезала понаблюдать за ее жизнью, — Хотя, скажи спасибо, что это все же произошло, потому что кому-то из нас пришлось бы оправдываться за твою выходку, если бы кто-то вдруг по воле случая решил повернуться в твою сторону.       — Если бы, — отрезала девушка, — С чего ты взял, что я против, чтобы меня кто-нибудь видел?       Ее упертость оставляла желать лучшего хотя бы потому, что очень часто проявлялась не тогда, когда надо. Это не было их различием, но Том мог распознать, стоило ли в данную минуту вести себя так, иначе это грозило ему надломленной репутацией и потерей связей. Катерина же пока была импульсивна.       Том вздохнул.       — Ты становишься непредсказуемой все больше.       Порой он вспоминал, какой Катерина была в детстве, и очень часто проводил параллель между повзрослевшей дочерью и той малышкой, которой она была, кажется, всего лишь несколько лет назад. И его девочка всегда стремилась выделиться, заполучить все подряд и как можно больше. Вот только по мере того, как она взрослела, ее способы получения желаемого становились все изощреннее.       — Вся в папочку.       Она будто с вызовом смотрела на него, ожидая, когда он сдаст позиции. Если сам их диалог был игрой, то Гонт вероятно решила сыграть по-крупному, переведя стрелки на отца. Она обладала хитростью и манипулировала другими не хуже, чем он, но она пока не превзошла его. И признаться, Том бы гордился ею еще больше, если бы Катерина однажды все-таки сделала бы это.       — С чего бы, милая? — Том слегка склонил голову к плечу, — Я не позволял себе дрочить на уроках, как это делаешь ты.       Кэт привыкла не смущаться, когда ей в лицо говорили, что не прочь были бы ее нагнуть — она больше смотрела с равнодушием и жалостью. Удивительно, что слова отца она умудрялась воспринимать с заметным румянцем на щеках, пусть он и не говорил ничего из того, что ей приходилось слышать от некоторых особ мужского пола. Но и само ее поведение с ним было другим. Она становилась раскрепощеннее. И да, она была отзывчивее, как оголенный нерв, извивалась внутри подобно змее, пляшущей под папочкину дудку (и по-хорошему, ему этого знать вовсе не обязательно).       Катерина завела руки за спину, немного отклонившись назад, прогнулась в спине. Ткань блузки натянулась на груди, сквозь небольшие прорези между пуговицами позволяя увидеть вновь то самое черное кружево. Гонт отметила, как кадык Тома нервно дернулся, но взгляда отец от ее лица не отвел.       — О, то есть ты, как самый примерный ученик, кончал по ночам в кулак, накрывшись одеялом? — преспокойно спросила она, похлопав ресницами, а сама уже во всю представила, как отец сжимает в руке свой твердый член, наверняка превосходно ровный и длинный, ведя ладонью по стволу слишком медленно. Ей бы хотелось увидеть это воочию прямо перед своим лицом. Она бы смотрела на него с таким восхищением, что папочка бы невольно застонал, сжав плоть в руке слишком сильно.       От представшей перед глазами картины у Тома едва не заскрипели зубы. Катерина показывала ему всю свою похотливую и не менее грязную сущность. Чего стоило это выражение невинной девочки, когда она так развратно демонстрировала ему свою грудь, пусть и скрытую под одеждой. Она была для него настоящим суккубом, не иначе, потому что он не мог объяснить как это возможно, что она одним своим присутствием заставляла его исходить слюной. Такими темпами он скоро потеряет над собой контроль (схватить бы ее за бедра, чтобы до боли, впиться пальцами в кожу).       — Я смотрю язык у тебя без костей, — подметил Риддл, — На остальных уроках ты тоже себя так ведешь? Раздвигаешь ноги, чтобы трахнуть себя пальцами? Сдерживаешь стоны, чтобы никто не услышал?       Катерина скупо улыбнулась.       — Нет, только на твоих.       Тома обдало жаром, руки задрожали, и он почти задохнулся от такой наглости.              — Что ты сказала?       Девушка облизнула губы, посмотрела на отца тяжелым, мутным взглядом из-под полуопущенных ресниц, находя на лице того видимое удивление. Кэтрин нравилось, что он не пытался скрывать от нее своих эмоций, тогда как с другими старался держаться холодно. Иногда ей это было даже на руку.       — Я раздвигаю ноги только на твоих уроках, — медленно проговорила она, словно пытаясь разжевать, донося очевидное.       Искривив губы в подобии ответной улыбки, Том поднес руку к ее лицу, подцепив длинными пальцами острый подбородок (но ему бы хотелось обхватить ладонью ее горло).       — Мне вот даже интересно, — вкрадчиво начал он, — Когда моя дочь успела пасть так низко?       Кэтрин много раз представляла, как отец ласково касается ее подбородка, заставляя смотреть на себя, пока она стоит перед ним на коленях. Не то чтобы Том не делал так никогда, просто ситуация, в которой они сейчас находились, обострила все чувства, и касание это отозвалось сладкой судорогой в теле, разлив крупные мурашки по коже. Кэтрин приоткрыла рот, тихо выдохнув и тут же задрожав. Глаза папочки заблестели, когда она едва сипло не зашептала:       — Не поверишь, но это особо приватно.       Ей захотелось взять его руку в свою, чтобы направить ту, провести ею по своей груди, заставить отца очертить все ее изгибы. Кэт бы выгнулась под его обжигающими прикосновениями до хруста в позвонках и может быть позже взяла в рот его пальцы — заглотила бы их по самые костяшки.       — Что может быть настолько приватным, когда я уже видел все твое развратство около получаса назад?       Потемневшие глаза изучающе мазнули по ее лицу, натыкаясь на бесноватый огонек внутри зрачков вместо стыдливости. Безусловно, Том мог бы поддаться на эти провокации — то, что Кэт исправно делала из раза в раз — и то, как он заинтересованно проследил за коротким движением ее языка между губ, дало понять, что он на самом деле на взводе, но он не собирался так просто дать ей выйти сухой из воды.              Девушка развела колени в стороны, прекрасно зная, что упрется ими в бедра отца. Вырывая из того задушенный полустон, Кэт сама едва ли не застонала. Кровь застучала в висках так сильно, что Гонт показалось, будто она вмиг опьянела.       — Думаешь, это стоит обсуждать со своим папочкой? — издевательски спросила она, — Потому что мне кажется, это немного выходит за рамки допустимого, — будто заговорщически, Кэт подалась вперед, ухватившись ладонями за край парты между своих разведенных ног. Перед ней оказались все шансы залезть к отцу в штаны, но она ни одним не воспользовалась, продолжая смотреть на него снизу-вверх. Прямо-таки послушная девочка.       — Вот как? — Том выгнул бровь, — И насколько это недопустимо по шкале от одного до десяти?       Вообще-то, он предпочел бы проигнорировать то, как прекрасно колени его малышки касаются внутренних сторон его бедер, если бы не дернувшийся член, изнывающий и твердый.       — Одиннадцать?       Самодовольство отозвалось теплом в груди. Кэтрин подалась еще ближе, оказываясь с отцом почти нос к носу. Тот возвышался над ней, все еще не отнимая пальцев руки от ее лица. Она видела, какими расширенными были его зрачки. А еще она видела свою победу в них. Мнимую победу.       — Неужели? — все еще притворно удивленно, — Знаешь, что еще недопустимо обсуждать со своим папочкой, Катерина? — спросил он с какой-то странной интонацией.       Дочь уже была готова что-то сказать, открыв рот, но Том придвинулся к ней вплотную, заставив посмотреть на себя с проскользнувшей на лице растерянностью. Риддл опустил горячие ладони на бедра своей девочки, улавливая каждый ее судорожный вздох, когда он медленно повел ими вверх. Слышать, насколько часто задышала девушка, оказалось приятно, как и приятно думать, как она могла бы стонать под ним.       Несильно ухватившись за предплечья своего папочки, Кэт выгнулась под его руками. У нее даже не возникло мысли оттолкнуть его, поскольку его прикосновения оказались не только обжигающими, но и привычно отцовскими — Кэтрин вдруг поняла, что они были такими родными для нее, будто он каждый день касался ее так, совсем не вызывая недоумений.       — То, как ты бесстыдно ласкаешь себя, — на грани слышимости, — Гладишь сначала через трусики, ощущая, как белье становится влажным, а потом отодвигаешь их в сторону, чтобы проникнуть в себя, огладив изнутри свои нежные стенки. Тебе нравится то, какая ты влажная, какая ты мокрая и какая ты грязная, а еще тебе нравятся эти скользящие ощущения и хлюпающие звуки. Но одних лишь пальцев недостаточно, не так ли? Ты уже пыталась проникнуть в себя иными вещами, чем просто своей рукой? — Том говорил это с каким-то извращенным удовольствием, и ему самому могло бы снести крышу от своих же слов, — Или пока не нашла достойной замены? А может, наоборот? Опробовала сразу все вместе? Тебя заводит, что ты можешь ощущать внутри что-то, что было бы больше диаметра твоих тонких пальцев? Тебя заводит, что ты можешь ощущать внутри чей-то горячий, скользкий член? Хм. Ты играешься с собой, изводишь, а потом делаешь вид, что вовсе не испорчена. Но ты ведь плохая девочка, правда? Плохая и грязная. Скажешь мне, кого ты представляешь, пока трогаешь себя там? Пока входишь в себя и сдавленно стонешь, разводя ноги шире, чтобы проникнуть в себя еще глубже? Ты стоишь на постели, заведя руку за спину, или тебе нравится больше лежать на спине, пока ты трахаешь сама себя? — голос отца стал ниже, отчего Гонт откровенно повело. Она закусила губу, чтобы не сорваться на ненужный, громкий стон.       Том не забрался ладонями под школьную юбку, а проник под нее всего лишь кончиками пальцев, и то ненадолго. Он предпочел больше остановить свое внимание на блядских гольфах, что так вызывающе обтягивали стройные ноги Кэт. Поддев резинку, Том слегка огладил краешек предмета одежды, почти сразу же тот отпустив и услышав глухой шлепок.       — Па-а-ап… — проскулила Кэтрин, вцепившись в его руки сильнее. Кажется, под ее натиском затрещала ткань рубашки. Девушка сжалась от прокатившейся под кожей волны возбуждения из-за легкого саднящего чувства на своей тонкой коже, но больше всего ей хотелось бы сжаться на папочкинах пальцах, по-новой оттягивающих резинку ее гольф.       — Ну же, милая, я не буду ругаться.       Том внимательно вслушался, как резинка снова пошло соприкоснулась с кожей бедра его дочери. Его поразило, что именно это звук оказался в данный момент самым притягательным и сладким. Он мог бы слушать его вечно. Но, конечно, только после женского:        — Папочка… — вырвавшегося слишком отчаянно.       Жалостливый хнык разнесся по помещению, а девушка едва не захлебнулась собственной слюной. Она прогнулась в пояснице, и Том не мог не обратить внимания на то, какая Катерина пластичная. Ее прогиб, если бы они оказались в постели, был бы просто сумасшедшим, наверное. Да и потрясающим (особенно, если бы они попробовали коленно-локтевую).       — Поцелуй меня, — тихо выдохнула она, нечитаемым взглядом посмотрев на отца.       Кэт держалась за него, как за что-то важное и нужное, воспринимала как опору и была готова отдаться просто так. Она уже была в его руках, была в его голове и была в его жизни. Том замер, также вглядываясь в лицо дочери своим мутным взглядом совершенно темных, почти черных глаз. Ресницы его дрогнули, но он не посмел моргнуть, не хотел сбивать тот морок, который затуманил его рассудок так великодушно. Он наклонился над своей девочкой, отмечая ее раскрасневшиеся щеки и даже мелкую испарину. Она такая прекрасная, и только его. Он никогда не думал, что кто-то будет реагировать на его близость так. Просить, умолять — возможно, но не быть такой тактильной, такой покладистой, как она. Катерина плавилась под его руками и сжималась под его настойчивыми взглядами, он мог даже не касаться ее, но по тому, как она реагировала, он мог бы догадаться, что она текла. Она испытывала возбуждение рядом с ним даже тогда, когда он не делал ничего, чтобы ее возбудить. Он знал об этом даже слишком хорошо, и порой бесстыдно пользовался ее отзывчивостью в своих же целях.       Приблизившись к ее лицу, он еще раз взглянул на дочь, прежде чем прикрыть веки и прижаться своими сухими горячими губами к ее пылающей жаром щеке. Не сразу, но через долгое мгновение, Том почувствовал, как девушка робко обняла его за плечи, больше не впиваясь короткими ногтями в кожу как до этого. Он целовал ее в щеку, и это было идеальнее, чем если бы он осмелился поиметь ее прямо здесь. Все-таки неплохо было бы постараться отдалиться, чтобы не было искушения. Прервав этот продолжительный поцелуй, Том оставил еще один рядом с ушком — короткий, быстрый, чтобы следом прошептать:       — Больше не смей вести себя так в моем классе.       Кэтрин отстранилась от отца первая, посмотрев на него с легким недоумением во взгляде, но очень скоро поняла, о чем он говорит, и тогда на губах ее заиграла язвительная усмешка.              — Как? — наигранно удивилась она, с точностью скопировав отцовскую мимику — Как шлю…       Том оборвал ее на полуслове:       — Не смей, ясно?       Риддл также поспешил отстраниться от дочери. Им определенно нужно прекратить делать то, что они делают, иначе в один момент все зайдет слишком далеко. Том не хотел бы, чтобы Катерина тонула в этом, как и он сам, потому что легкие с каждой секундой наполняются удушающей до рвоты тиной и разрываются под действием давления на них сковывающих грудную клетку чувств. Ему следовало бы объяснить дочери, что их взаимоотношения не являлись чем-то нормальным, что в обществе они порицались, но он не мог. Он не хотел потерять ее. И при этом он не хотел, чтобы она снова вела себя с ним как девушка легкого поведения, пусть и жаждал ее тело. Он не был уверен в том, что сможет держать себя в руках, если они продолжат ходить по этой тонкой грани.       — И что ты сделаешь? Выгонишь меня? Выставишь за дверь? — хмуро.       Том заправил за маленькое ушко прядь темных волос, взглянул на Катерину снисходительно и даже с каким-то сожалением, а после убрал руку, больше не смея касаться своей девочки. Она сидела перед ним на столе насупившись, и сейчас ему захотелось прижать ее к себе, мягко поцеловав в макушку, чем грубо оттрахать, как жалкое мгновение назад. Он будто вынырнул из того омута пронизывающей насквозь похоти, и его затрясло внутри теперь от чувства вины, нежели от возбуждения. Он будто растерял все краски жизни, хотя главное его достоинство находилось прямо перед ним и дуло губы.       — Нет, — безрадостно, — Но по крайней мере я могу запрячь тебя на другую работу, если тебе неинтересно послушать тему. Можешь в это время разобрать вон ту стопку книг, — Том кивнул в сторону, — У меня уже давно до нее руки не доходят.       Кэтрин повернулась туда, куда указал отец. Она поникшим взглядом осмотрела стопку, сокрушенно вздохнув, ведь та оказалась довольно большой. Кэтрин тотчас же поняла, что отец в самом деле наказывал ее, но также она поняла, что он и сам этого не особо хотел. Она уловила в нем эти перемены и будто зеркало отразила все в самой же себе.       — А как же отработка? — с надеждой спросила она, — Кто-то же все равно остается, не поверю, если ты никого не оставляешь после уроков разбирать бумажки. Ну, или что они там делают.       Том хмыкнул, а после растянул губы в легкой ухмылке, но та показалась Кэт болезненной и разбитой.       — О, это занятие специально для тебя, милая, — постарался отшутиться он, — Ждет своего часа, если вдруг тебе вздумается снова сунуть руку туда, куда не следует.       Кэт сжала губы в тонкую линию и сложила руки на груди, прежде чем съязвить:       — Тогда просто замени ее на свою, хорошо?       Том устало вздохнул.       — Порой ты бываешь невыносима, Катерина.