Я помню зло, я помню добро, Но я напоминаю себе, что все лучше, когда я ничего не помню. У меня дыры в памяти, у меня дыры в памяти. Каково это — быть счастливым? Я не помню.
Edmofo & Emma Peters — xnxx
Расследования, как правило, не проходят равномерно. Они либо резко продвигаются, либо стоят на месте. Долгий перерыв, потом сумасшедшие погони или разведка, меняющая все планы. И далее снова длительное ожидание, пока не закончится перерыв. Пустая трата времени. Мюнхен встретил их холодным ветром и моросью, заставляя Шэрон сильнее вжиматься в кожаную куртку, и серым небом, таким же серым, как неочищенная жемчужина в устрице, лежащая где-то на дне моря. Мюнхен тоже лежал где-то на дне, под океаном свободы, под сотнями возможностей. Где-то на окраине у Картер была квартира — отличное место, чтобы составить дальнейший план их действий. Они шли по грязной мостовой, пиная гальку, веточки и фантики, что попадались под ноги. Иногда самые лучшие беседы, что могут быть — те, в которых не произносится ни слова. Удобная тишина, что захватывает целиком, укрывает теплым одеялом из неуслышанных слов. — Каков план? — Барнс распахнул дверь, что к этому моменту пытался открыть, и аура маленьких жилых помещений просочилась на лестничную площадку, разлившись по всем унылым коврам прихожей. Голос у Барнса чуть хриплый, что неожиданно потревожил привычную тишину, когда они очутились в квартире. Зайдя в помещение, они оказались в гостиной, где стояла темно-зеленая, заплесневелая кушетка, на которой раскинулись разные одеяла, развернутые и местами оборванные, напротив нее стоял маленький круглый стол; телевизор с треснувшим экраном, который явно уже многие годы как не работал, только занимал место в этой комнате. Книжные шкафы выстроились вдоль оставшейся стены в стороне от телевизора. Каждая полка, сделанная из красного дерева, была почти пустая, лишь иногда встречались пара книжек в кожаном переплете и разные статуэтки. Все это создавало иллюзию уюта и заполненности, как и висящая рядом с телевизором картина, на которую как будто бросили ведро краски в стену. Те кляксы приходили из небытия; море серых пятен. Тускло-коричневые пятна перемешивались с рябью синих бликов повсюду. Маленькие крапинки и, затем, большие капли. — Мартин Скорсезе — местные глаза и уши. «Разрушители флагов» не могли пройти незамеченными. — Барнс кивает в знак согласия, садясь на старую кушетку и вытягивая ноги на столик напротив. — Но для начала тебе стоит подстричься. На заявление Картер Барнс лишь приподнимает бровь — первое его выражение лица, отличное от привычного нечитаемого. Это похоже на вторую маленькую победу — заставить Зимнего Солдата показывать эмоции, что остались в нем. Впрочем, он и сам не помнил, почему позволил отрасти волосам до такой длины. — С такой копной волос ты выделяешься. Все знают, что Зимний Солдат — не приверженец короткой стрижки. В конце концов он соглашается, в ожидании сидя в крохотной ванной комнате. Найденные где-то ножницы не очень-то подходят для стрижки, но Шэрон берет мягкую прядку в руки и срезает длину. Влажные волосы в процессе подчесывает вверх расческой и вновь проходится ножницами, и так снова и снова, до тех пор, пока длина не становится приемлемой, а затем слегка подсушивает с помощью фена. С короткой стрижкой он больше походит на Баки Барнса, нежели на Зимнего Солдата, лишь холодные серые глаза с голубыми вкраплениями, теперь более выделяющиеся, служили напоминанием кто он есть на самом деле. Возможно, это из-за ее воображения. Шэрон, довольная проделанной работой, подмечает, что Барнс красив и только сейчас верит рассказам тети Пегги, что когда-то, в сороковые, мужчина напротив был объектом обожания окружающих его женщин. Тем не менее, видеть его таким было непривычно, и это наводило на мысли о правоте Роджерса. — Знаешь, где найти Скорсезе? — спрашивает Барнс, когда время близилось к шести часам и небо было тускло-серым с фиолетовым оттенком, рассекающим небосвод — как лезвие у сюрреалистов вонзалось в глазное яблоко во время пересечения облаком диска луны, а клубы сизого дыма мягко плыли по гостиной. [1] Барнс глубоко затягивается, продолжая держать во рту сигарету; Шэрон понятия не имеет, как долго это может продолжаться — этот вдох. Он толкает рукой старые газеты, что лежат на журнальном столике, а потом переводит взгляд на нее. Дым так окутал его, что почти не видно его лица. — У него здесь клуб. Насколько мне известно, там он и ведет дела. Его внимание привлекает старенький сборник крылатых латинских выражений, лежащий рядом с газетами, и берет тот в руки — ничего больше не остается, кроме как обходиться перекатывающейся пылью с паутинной сеткой в спертом воздухе почти заброшенной квартиры и ждать. Первая фраза, что попадается ему, заставляет Барнса ухмыльнуться: Memento quia pulvis est. [2] — Отлично, — говорит он ни то в ответ Шэрон, ни то самому себе. Они оба привыкли двигаться быстро. Это их преимущество. Но сейчас время тянулось отвратительно медленно. Пустая трата времени. Буквально бьешься головой об стену. Так бывает.***
Клуб у Скорсезе представляет собой место, куда приходят не развлекаться, а работать: назначают встречи, заключают контракты, совершают сделки. Попасть в их базу и забронировать за собой столик на сегодняшний вечер было не сложнее, чем украсть данные ЦРУ. Шэрон находит для этого вечера черное платье-футляр с V-образным вырезом и туфли на низком каблуке. Слиться с толпой — лишь часть плана. Грубые мелкие капли отбивают похоронный марш на их плечах, покрытых жесткой кожей сморщенной куртки, когда они совсем рядом с клубом Скорсезе. Озноб и непреодолимое желание укрыться хоть под каким-нибудь подобием крыши превалировали над всеми здравыми мыслями, имеющимися в сознании. Но ничего, кроме пустынной улицы и готических красок построек, на горизонте не показывалось; мрачные эхо-голоса чеканящих по каменистой узорчатой плитке капель раздавались громче с каждой минутой. Барнс тушит сигарету носком ботинка, смотрит в мутное отражение в дождевой луже. Он ходит на грани жизни, подвергая себя опасности, соскальзывает с грани смерти — чудом выживая. Иногда ночами, такими как эта, он напоминает себе, что должен быть уже мертв. Даже если все идет наперекосяк, даже если он сходит с ума и совершает ошибки, даже если остался один шанс, он знает, надежда еще есть. А иногда — больше и не нужно. — И все же, почему ты пришел ко мне, а не к Роджерсу? — слова Картер разбили тишину, а вместе с ней, будто, и туман от сигаретного дыма. Казалось, слова эти провисели в воздухе какое-то время, прежде чем достигли ушей. Возможно, некоторые вопросы остаются без ответов. — Стив строит иллюзии на твой счет. Надеется, что ты вернешься. — Он имеет на то право. — И тебе совсем не жаль? — Да. Барнс поднимает взгляд на Картер и смотрит на нее своими холодными серыми глазами, наклоняет голову вбок, заставляя Шэрон нахмуриться. — Впрочем, ты сама не строишь никаких иллюзий, — едко подмечает он. — Я враг номер один, помнишь? Они замолкают стоит им оказаться на пороге. В клубе звучит живая музыка, блестят барные стойки, сияют зеркала и люстры. Одни посетители спокойно прогуливаются по мраморным и покрытым дорогими коврами полам, другие — сидят за заранее заказанными столиками, а то и в отдельных кабинетах. Они следуют по заготовленному сценарию и направляются к барной стойке. Шэрон заказывает себе бокал вина, а Барнс поворачивается к ней и спрашивает: — И чем занимается враг номер один? Он не выглядит сильно заинтересованным, но стоять и молчать было бы странно, потому Картер не медлит с ответом: — Продажей картин. Почему бы не пожить на широкую ногу, раз приходится мошенничать? Шэрон усмехается, и со стороны может показаться, что она флиртует, освещенная синими оттенками. — Впечатляет. — получить похвалу от Зимнего Солдата приятно, и она улыбается. — Но это же еще не все? — Мы с тобой мало отличаемся, ты же понимаешь о чем я. — Картины лишь средство. — Именно, — Шэрон поднимает бокал и потом делает глоток. Барнс позволяет себе на секунду кривую улыбку. Победа номер три. Его присутствие все еще немного нервирует, потому Картер позволяет себе еще один глоток вина. Они оба осматриваются в поисках Скорсезе, отчего Барнс все больше похож на хищника: цепкий и расчетливый взгляд скользит по помещению, а тело вот-вот готово сорваться на бег и напасть на ничего не подозревающую жертву. Мужчина рядом с ней излучает ауру опасности, и Шэрон ощущает, как мурашки бегут по коже. И скорее всего потому, что она знает о его методах. Барнсу не чужда жестокость, и сейчас и вовсе кажется, что он ищет любой повод ее проявить. — Где ты был все это время? — все-таки интересуется Шэрон после недолгого молчания. Она слышала, что он был в Праге: убийство одного из ученых Гидры трудно не заметить, особенно, когда ты сама выслеживаешь его. Вена, Краков, Будапешт, Кельн, Милан — лишь малый список того, откуда доносятся слухи. — Везде. Большего Картер и не ждала. Разговорить мужчину напротив — гиблое дело, но где-то внутри плещется иррациональная толика надежды. В любом случае, его ответ честен. Барнс не сидит на месте дольше, чем это требует дело. Хотя Шэрон действительно интересно, где нашел пристанище Зимний Солдат в перерывах между миссиями. Мужчина напротив является загадкой сам по себе. Одно дело, когда ты знаешь его по рассказам, каким он был прежде, но видеть какой он сейчас — совсем другое. Картер задается вопросом, что движет Барнсом сейчас, превращая его в темного рыцаря? — И ты... совсем не связывался с...? — Шэрон пытается подобрать нужные слова, но Барнс обрывает ее на полуслове твердым «нет», заставляя женщину лишь покачать головой. Разговор с Барнсом похож на попытки птицы влететь в закрытое окно. Остается только надеется, что оно когда-нибудь откроется. Ей достаточно и маленькой форточки. В конце концов они видят свою цель в окружении двух охранников, направляющегося в сторону запасного выхода, в сером дорогом костюме и бордовым галстуком. Скорсезе похож на напыщенного павлина с кучей аксессуаров: от золотого зажима и запонок вплоть до колец на его пальцах. Барнс тенью следует за ними, Шэрон отключает камеры, выходящие на тот вход, нажав на кнопки в телефоне, и улыбается, думая о том, что Скорсезе явно поскупился на безопасность собственного клуба. Свою часть Картер сделала, остальное — за Барнсом, потому она не спешит к новоиспеченному союзнику и позволяет себе допить бокал вина. Дверь за мужчинами не успевает закрыться, как Барнс подкрадывается сзади и сворачивает шею одному из телохранителей, с невероятной скоростью хватает дуло пистолета, мигом наставленного на него, выворачивая руку другому охраннику. Тот кричит от резкой боли, но не долго — его настигает та же участь, что и его напарника. Скорсезе стоит как вкопанный, излучая страх, и Барнс хватает его, заталкивая в темный переулок, где нет ни одной живой души. Больно ударяет головой об стену и стальным голосом произносит: — Что ты знаешь о «Разрушителях флагов»? — Ничего, — стоит хрипу донестись до ушей Барнса, как его кулак мигом встречается со Скорсезе. Резко, без замаха. Точно в челюсть. Следующий удар приходится прямо в солнечное сплетение, заставляя владельца клуба согнуться пополам. В этот момент к ним подходит Картер, стоит совсем рядом, на стороже. Скорсезе воет от боли, стискивая ноющую челюсть. Кровь стекает с его разбитой губы, окрашивая в красный цвет. — Я дам тебе подсказку: они где-то здесь, в Мюнхене. Барнс выбивает всю душу из Скорсезе, ударяет того под дых, заносит кулак в лицо, размазывая чужую кровь, надавливает на болевые точки, заставляя владельца клуба запищать, как кролика. — Попытайся вспомнить или утром я буду кормить бродячих собак твоими кишками, — холодно произносит Барнс и поднимает кулак для следующих ударов, а затем наносит их последовательно по нескольким болевым точкам, соединяя те болью в единый «меридиан». Все, из кого Зимний Солдат выбивает душу, не безгрешные люди — темный герой во всей его красе. Вытряхивать информацию уже вошло в рутину. Такие дни были самым долгими в его жизни. В один из этих дней он тряс преступников, в попытке выяснить кто нанял шестёрок. Это был долгий день. День сломанных костей. Безвыходных положений. И стыда. Он знал, что это не безгрешные люди. Наёмники. Уголовники. Киллеры. Но Барнс продолжал их избивать, даже когда знал, что они больше ничего не смогут ему сказать. Потому что они это заслужили. И потому что он был зол. За это и было стыдно. Скорсезе пищит, захлебываясь в крови, чуть ли не визжит как ненормальный, а Барнс продолжает наносить удары одним за другим, превращая владельца клуба в кровавое месиво. Картер не останавливает его. Когда ты оказываешься по другую сторону закона, иллюзии о порядке разбиваются. Мир гниет в хаосе, и ты наконец видишь это. Она это понимает и, возможно, он тоже: Барнс так долго жил в тени, как призрак, что это кажется естественным. Намного проще делить мир на чёрный и белый, но стоит развеять иллюзию, как цвета смешиваются между собой, рождая оттенки серого, пятна которого проникают в поры, создавая что-то вечное. Мир серый и нужно просто учиться принять это. Черно-белое кино всегда показывало правду. Брызги крови летят во все стороны, окрашивая в красный дождевые лужи. Скорсезе визжит как ненормальный. Барнс помнит те моменты заморозки, до того, как стазис окажет полный эффект и вырубит его, когда он был секретным оружием, иногда он видит себя, тренирующегося с другими солдатами... убивающего расчетливо и умело. Есть одна особенность, когда ты находишься под ментальным контролем, о которой никто не упоминает… ты все ещё где-то внутри… какая-то малая часть тебя бодрствует, наблюдает, как пассажир в своём собственном теле. Ты пытаешься вырваться на свободу, но проигрываешь. Снова и снова… ...ты проигрываешь. Кровь хлещет, Скорсезе стоит, оцепенев от ужаса и боли, медленно сползая по стене. Вся его грязь выливается потоком отливающей чернотой крови. — А теперь, у тебя есть две минуты, чтобы рассказать мне все. И Скорсезе рассказывает, хрипя, а затем кашляет собственной кровью. Дело наконец-то продвигается.